Извращенная логика ФБР повернула рабочую этику против меня. Один из адвокатов Бюро с сарказмом меня расспрашивал:
– А после тех предполагаемых эпизодов, когда ваш начальник на вас кричал, что вы делали? Плакали? Запирались в туалете на полчаса, чтобы собраться с духом?
– Нет, – отвечала я. – У меня были дедлайны.
– Вы хотите сказать, что продолжали работать, как ни в чем не бывало?
– Нет, конечно. Я была расстроена, но у меня все равно оставались обязанности, и агенты в поле зависели от меня.
– А качество вашей работы страдало? Вы допускали больше ошибок, которые приходилось исправлять? На вас жаловались?
– Нет, нет и нет, – был мой ответ.
– Ну тогда, – говорил адвокат, – как вы можете утверждать, что находились во враждебной обстановке, если продолжали делать свою работу, как раньше?
Представьте, именно так рассуждают в ФБР!
Если я чего и не могла понять, так это почему ФБР готово зайти так далеко, чтобы спасти задницы двух мужиков, которые откровенно нарушали внутренние правила и закон о дискриминации, растрачивая при этом впустую тысячи долларов и сотни человеко-часов.
Оба были легко заменяемы, как любые бюрократы. Как супервизор низшего звена Гарри находился в самом основании руководящей пирамиды. Фрэнк, начальник отдела, стоял повыше, но, опять же, он не был агентом (это имеет значение, поверьте мне) и, что еще важнее, больше не являлся квалифицированным экспертом с правом свидетельствовать в суде. Вся эта ситуация меня изумляла. Я никак не могла взять в толк, зачем ФБР идти на такие крайности, чтобы избавиться от меня и сохранить их.
А потом я поняла: никаких крайностей не происходило. Я находилась в среде, где действуют строгие правила и процедуры. ФБР просто следовало им. Их совершенствовали и отрабатывали десятки лет – эту великолепно отлаженную машину репрессий, которая теперь действовала на автопилоте.
Они преследовали не меня, Лизу, человеческое существо и члена большой семьи ФБР. Они разбирали жалобу BR549, способную очернить идеальную репутацию ФБР – бюро, в котором никто ничего не нарушает по определению.
Тут не было ничего личного. Просто бизнес. Это можно было сделать слоганом и написать на дверях штаб-квартиры: «РЕПРЕССИИ – ВОТ ЧЕМ МЫ ЗАНИМАЕМСЯ!»
Как я сохранила здравый рассудок и чувство юмора под этим неослабевающим давлением? Годы угроз, унижений, насмешек и оскорблений, сплетен и цифровой слежки? Я и не сохранила. Может, я и шучу над своим ОКР и перфекционизмом, но всю жизнь я боролась с диагностированной тревожностью разной степени выраженности. Добавьте сюда постоянный газлайтинг и абьюз, и у вас будет отличный рецепт для катастрофы. Временами я чувствовала, что близка к психическому срыву, и 13 июня 2013 года он почти произошел.
Вы когда-нибудь слышали о деречо? Я – нет, вплоть до того дня, когда один из них не ударил по Фредерксбергу, Виргиния, летом 2012-го. Мы с Ридом были дома, когда это произошло, и это было страшно. Грозовой фронт длиной шесть тысяч миль с ветром скоростью девяносто миль в час пронесся от Индианы до Виргинии подобно торнадо. Двадцать два человека погибли, общий ущерб оценивался в 3 млрд долларов, а миллионы людей остались без кондиционеров и почти неделю потели при 35-градусной жаре.
Шутить с подобным нельзя; на следующий год, когда метеорологи предсказали новый деречо, штаб-квартира издала распоряжение, по которому всем сотрудникам настоятельно предлагалось попросить отгул на следующий день. Я запросила его сразу же и напомнила Гарри, что деречо убивает, поэтому я очень прошу одобрить мне отгул. Я волновалась, потому что Гарри постоянно искал возможность мне насолить: даже в таких мелочах, как простая подпись на заявлении об отгуле.
– Я этим займусь, – ответил он.
Наутро приближающегося деречо я снова его спросила. Я стояла у него в дверях и ждала, поэтому он раздраженно воскликнул:
– Я же сказал, что займусь.
Час спустя, когда заявление все еще не было одобрено, я оставила сообщение на его голосовой почте и на «Блэкберри», потому что его не было в кабинете. По-прежнему ничего. Я знала, что он на работе, – заявление Уэйда он одобрил через пять минут. Я продолжала названивать ему каждые четверть часа, но он не отвечал. В обед, когда ветер уже набирал силу, отдел начал пустеть. Я металась по коридорам и стучала во все двери, пытаясь найти Гарри. У меня началась настоящая паника. К этому моменту он либо уехал домой, либо прятался от меня под столом. «Что хуже, – думала я, – рискуя жизнью, ехать через ветер ураганной силы или получить еще один иск от ОПО?» Я выбрала жизнь.
На следующее утро Гарри ворвался в офис и прямиком бросился ко мне.
– Ты не должна была вчера уезжать! Твое заявление на отгул не было одобрено… Ты должна была лучше меня искать… Должна была позвонить мне… Должна была мне напомнить… Ты не можешь уходить без моего разрешения… – И так далее и тому подобное, пока мне не начало казаться, что я сейчас закричу.
Я пыталась отделаться от него, потому что не могла выносить его присутствие, но он продолжал ходить за мной по всему офису, возмущаясь и игнорируя мои просьбы «пожалуйста, отстань от меня! Я подала заявление на отгул за двадцать четыре часа, но ты не хотел его подписывать. Я пыталась найти тебя, но не смогла. Я заходила к тебе в кабинет, но тебя там не было. Я звонила тебе, но ты не отвечал».
Все это звучит как чистое безумие, когда объясняешь другому человеку; собственно, это и было безумие. Я всерьез подумала, что схожу с ума. В конце концов я проскользнула в кабинет другого начальника и взмолилась:
– Пожалуйста, можете сделать так, чтобы Гарри оставил меня в покое? Он ходит за мной и кричит. Я пыталась от него избавиться, но он не отстает!
Рот начальника распахнулся от изумления, когда Гарри влетел за мной и продолжил свои нападки. И тут я сорвалась. Я просто выскочила из офиса и побежала на улицу, чтобы прийти в себя. Я больше не могла это выносить. Это было сумасшествие.
Когда я вернулась к себе за стол, то заметила, что коллеги меня сторонятся. Может, они услышали, что я сорвалась, а может, просто продолжали следовать политике «держись от нее подальше». Я чувствовала себя велоцираптором в «Парке Юрского периода».
Если кто-нибудь еще посмотрит на меня косо, клянусь, я вцеплюсь ему в глотку и плюну в лицо кислотой.
14Из тьмы на свет
Летом 2014-го случилось чудо. В отделе графики открылась позиция начальника, и ДАРЛА, глава отдела, искала на него человека. К несчастью для нее, в штаб-квартире решили наградить этим местом Гарри. Уэйда переводили вместе с ним, потому что Гарри в одиночку не мог руководить пятнадцатью художниками. Мне было жаль Уэйда – он любил заниматься лицевыми аппроксимациями, и эту работу у него отбирали, – зато Дарла получала по заслугам. В конце концов, это же она пела дифирамбы Гарри, давая показания под присягой во время расследования по ОРВ. А что же я? Меня перевели в научный отдел.
Входя в его двери, я ощущала себя как в «Волшебнике страны Оз ». Я вступала в солнечные, манящие земли, полные судмедэкспертов и ученых, которые улыбались и здоровались со мной в коридоре, и никто на меня не кричал – никогда.
Однако я нервничала. Я все еще находилась в разгаре процессов по ОРВ и ОПО и подозревала, что тут может быть какая-то ловушка. Все шло слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне предстояло заниматься исключительно лицевыми аппроксимациями и посмертными изображениями. Мне выделили собственный кабинет, где я должна была лепить, – целый день, каждый день.
Я отчитывалась непосредственно перед начальницей отдела, МЕЛАНИ, и волновалась, что она обо мне думает. Естественно, она была в курсе всех слухов, и я знала, что Фрэнк не преминул донести ей на меня. Все это вскрылось, когда мы всем отделом собрались в поездку на бейсбольный матч. Я была в отделе новенькой и хотела поехать, но не смогла, потому что матч выпал на тот же день, что и разбирательство в ОРВ.
Я сказала Мелани:
– Я знаю, что вам говорили обо мне ужасные вещи, но это неправда, честное слово. Пожалуйста, дайте мне возможность проявить себя.
Она дала – и за это я буду вечно ей благодарна. Я смогла начать с чистого листа и постаралась выкинуть из головы ОРВ и ОПО. Ко мне перешли незаконченные задания Уэйда, так что моя рабочая нагрузка удвоилась и мне надо было нагонять. Но я нисколько не жаловалась. К тому же я выполняла работу, которую никогда не получила бы при «старом режиме».
Это был проект, который я отчаянно желала заполучить: Национальный музей здравоохранения и медицины в окрестностях Вашингтона попросил ФБР выполнить лицевую аппроксимацию по безымянному черепу времен Гражданской войны. Череп принадлежал неизвестному солдату, афроамериканцу, из 54- го Массачусетского полка. Его обнаружили в 1876- м на острове Моррис в Южной Каролине, неподалеку от места сражения за Форт Вагнер. Рядом были найдены фрагменты пушечного ядра, выпущенного гаубицей конфедератов.
На выполнение такого заказа требовалось разрешение штаб-квартиры, и, к счастью, там сказали да. Но мне поставили условие: я буду заниматься им в паузах между настоящей работой. Я ничего не имела против. Я сказала Мелани, что, если потребуется, сделаю аппроксимацию у себя дома, в нерабочее время.
В нормальных условиях я работала бы с настоящим черепом, но этот представлял большую ценность. Его ни в коем случае нельзя было повредить, да и мне не хотелось нести за это ответственность. У музея была запись компьютерного сканирования черепа, и эти данные отправили нам. Керк загрузил их в 3D-принтер, и несколько дней спустя я получила полимерную копию.
Но мне требовалась еще одна копия, чтобы смотреть на нее в процессе работы. Второй полимерный череп наш бюджет не потянул бы, поэтому я пошла проторенным путем: сама сняла силиконовый слепок и сделала копию из гипса. Это был мой первый заход на территорию, которую я собиралась исследовать на пенсии. На работе я всегда решала проблемы, и это подстегивало мои творческие ресурсы. Но все чаще я мечтала выйти за рамки ограничений, накладываемых лицевой аппроксимацией.