8 апреля 2017 года, всего через два месяца, как детектив Фултон получил то дело, Хосе Родригеса-Круза арестовали за убийство Пэм Батлер. Изначально он заявлял о свой невиновности, но раскололся под грузом неопровержимых улик. Однако он хотел сделку: он признается в убийстве второй степени в обмен на сокращение срока до двенадцати лет. Условие было такое: он покажет полиции, где закопал Пэм. 6 октября 2017 года сделка была заключена. Обвиняемый знал, что, если введет полицию в заблуждение или не приложит достаточных усилий, чтобы найти место захоронения, сделку аннулируют.
10 декабря 2017 года в окрестностях Вашингтона полиция перегородила отрезок I-95 и взялась за обыск прилегающего к шоссе участка, где Хосе, по его словам, избавился от тела Пэм. Деррик наблюдал за поисками; он же позвонил на новостную радиостанцию сообщить, что служебные собаки учуяли останки. Но из-за строительства на том месте тела Пэм отыскать не удалось.
Деррик с семьей были страшно разочарованы. Им всего лишь хотелось похоронить Пэм как полагается. Они понимали, что полиция сделала все что могла, но родные жертвы считали, что условия сделки не должны быть соблюдены, раз останки не найдены.
Однако этим все не закончилось. Новости о поисках привели к важному открытию. Полиция Виргинии сообщила прокуратуре округа Колумбия, что в 1991 году было найдено тело еще одной женщины – всего в нескольких километрах от того места. Нет ли тут связи?
Образец ДНК Хензела Родригеса сравнили с ДНК тела, найденного в 1991-м, и 13 июня 2018 года была опознана Марта Родригес-Круз. Это произошло благодаря сделанной мной в 2006-м лицевой аппроксимации по делу 760UFVA.
Однако справедливость пока что не восторжествовала. Хосе еще могли освободить из тюрьмы после двенадцатилетнего заключения за убийство Пэм. Два года спустя, 4 марта 2020-го, Хосе арестовали за убийство Марты. Он признал себя виновным и 9 апреля 2021 года был приговорен к сорока годам тюрьмы.
Жутковато было проезжать по дороге, возле которой он закопал обеих женщин – у съезда на Гаррисонвиль, которым я пользовалась каждый день, отправляясь на работу и возвращаясь с нее, в течение восемнадцати лет. А еще странно было осознавать, как все сложилось: если бы не настойчивость Деррика, брата Пэм Батлер, пропавшей в 2006-м, ни одно из этих двух дел не было бы раскрыто.
Моя работа шла как по маслу, но в тот период здоровье моей мамы сильно ухудшилось. Несколько раз за год она попадала в больницу: сначала с переломом руки, потом с переломом лодыжки, потом с необъяснимым кровотечением, потом с пневмонией. Всякий раз она возвращалась в дом престарелых, где спустя месяц или около того случалось что-нибудь новое.
Мы мягко заговаривали с ней о неизбежности смерти, но она отказывалась составлять завещание и тем более подписывать отказ от реанимации. Каждый раз мама возвращалась из госпиталя в еще более хрупком состоянии, чем раньше, но в свои девяносто три года была как кролик «Энерджайзер»: каким-то образом продолжала двигаться.
Единственное, в чем она была непреклонна: ей хочется вернуться в Дувр, штат Делавэр, где жили мои братья Джефф и Кен.
– Мне было очень приятно жить рядом с тобой и Лорен, но Виргиния мне не нравится. Я хочу домой.
Мы не могли отказать ей в этой просьбе.
Когда мы с Лорен получили сразу по куче сообщений от Джеффа в январе 2018-го, то решили, что они касаются мамы. Но речь шла о Кене. Он попал в скорую помощь с тяжелой травмой головы: упал на цементный пол, когда шел в церковь с друзьями. Мы виделись с ним пару месяцев назад, но Кен нас не узнал. Врачи говорили, что ничего не обещают: надо ждать.
Через несколько недель он пошел на поправку. Джефф ежедневно навещал его; Кен помнил брата и реагировал на внешние стимулы. Врачи-неврологи и медсестры сотворили настоящее чудо. Кену еще требовалось несколько недель реабилитации и речевой терапии в специальном заведении для инвалидов, но он должен был поправиться.
Джефф находился в госпитале, когда Кена выписывали в пятницу вечером; как любой заботливый старший брат, он обнял его, сделал несколько оптимистических заявлений и сфотографировал Кена с широкой улыбкой на лице, когда того погружали на инвалидном кресле в специальную машину. Джефф собирался вернуться и проведать его на следующее утро; мы с Лорен планировали поехать в Дувр на следующий день.
Но утром в субботу Джефф позвонил. В инвалидном доме Кен упал и теперь опять находился в отделении скорой помощи.
– Но как?! Как он мог упасть? – воскликнула я.
Единственное, что Джефф ответил:
– Я не знаю. Мне просто позвонили. Я еду туда прямо сейчас.
На этот раз все было по-другому. Кен лежал в коме, подключенный к аппарату ИВЛ, и врачи пытались объяснить нам разницу между смертью мозга и вегетативным состоянием. Я разницы не видела – как, похоже, и остальные. Все, что мы знали, – наш брат не может дышать самостоятельно, он подключен к машине и его кормят через трубку.
Когда мы наконец выяснили, что произошло в доме инвалидов, то были страшно расстроены, разочарованы и разгневаны. В выписке невролог все четко расписал: пациента нельзя оставлять без присмотра. У него должна быть тревожная кнопка на кровати на случай, если он попытается встать. Если Кен пожалуется на головную боль – немедленно назад в больницу. Если у него из швов пойдет кровь – немедленно назад в больницу. Если из уха потечет жидкость – немедленно назад в больницу. Это было сказано однозначно.
Однако, когда у Кена заболела голова, медсестра дала ему аспирин и ушла. Когда она увидела свежую кровь у него на повязке и жидкость, вытекающую из уха, она вытерла их и бросила вату в мусорную корзину. А когда Кен поднялся посреди ночи, сбитый с толку и растерянный, то упал и ударился головой о кислородный баллон. Никто не примчался ему на помощь, потому что на кровати не было тревожной кнопки. Он лежал там, бездыханный, неизвестно сколько – никто в отделении не мог сказать точно, и все путались в показаниях, лишь бы скрыть правду.
Наконец уборщица, протиравшая пол в коридоре, заметила Кена на полу и позвала медсестру. Та затребовала тележку с кислородом, но ее не могли найти. Медсестра прикатила тележку с другого этажа, но кислорода Кен так и не получил, потому что баллон не был заправлен. И только потом кто-то вызвал скорую помощь: кислород стал поступать в легкие Кена лишь с приездом парамедиков.
Пока Кен лежал в больнице, мама часто спрашивала, почему он не приезжает ее навестить. Теперь ее перевели в хоспис. Мы боялись говорить ей правду – что Кен сейчас между жизнью и смертью и мы не знаем, выкарабкается ли он. Она не могла поехать к нему, так что нам приходилось придумывать разные предлоги: у него простуда, он не успел на автобус, ему назначили прием у врача. В конце концов нам пришлось все ей рассказать: Кен в госпитале. Однако серьезность ситуации мы постарались преуменьшить.
Ужасно было думать о том, кто из них умрет первым. Мама уже похоронила одного ребенка – нашего брата Стива, – и мы хотели уберечь ее от мыслей о том, что она может потерять и Кена тоже. Мы цеплялись за малейшую надежду, что нам не придется принимать худшее решение на свете – поддерживать в нем жизнь или дать ему уйти. Он ведь может поправиться, правда? Но в глубине души мы все понимали. Джефф, я и Лорен сошлись на том, что лучше будет отпустить его с миром. Так будет правильно.
Через два месяца после смерти Кена наша мама умерла во сне. Мы не смогли скрыть от нее печальную новость. Однажды, когда мы ее навещали, она сама вдруг сказала:
– Он ведь умер, да?
– Да, мам. Нам очень жаль. Его больше нет.
Она кивнула и ответила:
– Спасибо, что не говорили мне раньше.
Когда я вернулась на работу, все было по-другому. Я по-прежнему любила свое дело и по-прежнему хотела лепить. Но я сбавила темп. Я могла подолгу смотреть в окно, на оленей и птиц, и мечтать, как окажусь рядом с ними – а не в комнате, полной черепов. Слишком многое в моем кабинете напоминало о смерти.
15Идите вы… вместе с лошадью
Когда позвонила моя адвокат, я ожидала, что она назовет дату, на которую назначено слушание у судьи по ОРВ. Вместо этого она сообщила новость.
– Давай-ка я объясню, чтобы ты сразу не расстроилась, – сказала она. – Процесс по ОРВ закончен. ФБР подало петицию о суммарном заключении в их пользу, и, конечно, мы можем ее оспорить. Поэтому, хотя право на слушание у тебя есть, судья решил его не устраивать.
Были еще новости – плохие и хорошие. Решение вынесено двоякое: я обоснованно доказала факт дискриминации и судья постановил, что «Бюро подвергло жалующегося незаконной дискриминации, что само по себе является нарушением Пункта VII, когда Франклин М. Харт – младший заявил жалующемуся, Лизе Бейли, „отзови адвокатов; не надо привлекать ОРВ; это мое решение“».
Однако одновременно судья решал и в пользу ФБР, заключая: «Я выяснил, что жалующийся не подвергался незаконным притеснениям на основании расы или пола либо в отместку за предыдущие обращения в ОРВ».
Что-о? Да как такое возможно?
А вот как: начальник никогда не лжет. Все, что он скажет под присягой, автоматически считается правдой; соответственно, все, что скажет подчиненный, – это ложь. У меня было пять данных под присягой показаний коллег и целые папки прочей документации, доказывающей обратное, но судья явно не озаботился тем, чтобы их изучить.
Адвокат указала мне и на другую потенциальную причину: точно так же, как уголовный, административный суд предпочитает сделки слушаниям. Так гораздо быстрее; если подчиненный не согласен, он может подать апелляцию. Что будет означать повторение всего процесса.
Я постаралась держать свой гнев в узде, пока читала абзацы, толкующие поведение Гарри: «Мистер Данн признает, что повышал голос и использовал невербальные средства воздействия, но нет никаких подтверждений того, что его реплики или жесты носили угрожающий характер». А также: «Непрофессиональное отношение мистера Данна не было вызвано враждебностью к миссис Бейли, основанной на ее расе или гендерной принадлежности. Действия мистера Данна были проявлением самозащиты».