Сохраню ли я работу? Если меня уволят, это положит конец моей карьере в правоохранительных органах. Я лишусь секретности и никогда больше не буду работать судебным художником. Нам с Ридом придется переехать и найти какой-то способ оплачивать счета от адвоката, пока я буду устраиваться на другую работу. Я старалась не зацикливаться на несправедливости происходящего, но ничего не могла с этим поделать.
Наконец решение было вынесено: меня отстраняли от работы на два дня. Это было несправедливо, но все могло закончиться гораздо, гораздо хуже. Наверняка Фрэнк вышел из себя, узнав, что его кляуза не привела к моему увольнению, и при мысли об этом я невольно начинала улыбаться.
К тому же я теперь знала, кто мой настоящий враг: Нортон.
Будь у него хоть капля чести, он сразу положил бы конец нашему противостоянию. Он должен был поручить Мелани написать то письмо. Я уже получила от нее первую оценку своей работы – «великолепно». «Работать с миссис Бейли, – писала она, – одно удовольствие, и она отлично вписалась в коллектив отдела».
Я решила использовать два дня, на которые меня отстранили, чтобы отдохнуть. Превратила их в четырехдневный уик-энд и отправилась с Лорен за покупками.
Проверка на полиграфе – извечный козырь, который использует ФБР. Когда ничего не помогает – ни ОРВ, ни ОПО, ни все прочие трехбуквенные аббревиатуры, какие только можно придумать, – ФБР грозит лишить вас секретности.
Помните Роберта Ханссена, шпиона? Его разоблачение доставило ФБР огромное количество неприятностей, особенно с учетом того, что его могли поймать, если бы начальство обратило внимание на красные флаги, которые замечали другие служащие. Вы знали, что даже его шурин заявлял на него? Причем шурин тоже был агентом, но ниже по званию, чем Ханссен – звезда ФБР с исключительным послужным списком. А все дерьмо в ФБР всегда льется только в одном направлении – сверху вниз.
После разоблачения Ханссена в ФБР учредили политику: новые служащие должны проходить проверку на полиграфе. Однако те, кто уже работал в Бюро, были от нее избавлены. Они могли прослужить лет тридцать или сорок, иметь доступ к строго секретным данным, но их ни разу не проверяли на детекторе лжи.
Все, кто работает с секретной информацией, до сих пор проходят проверку каждые пять лет, но она заключается в собеседовании с агентом. Только тем, у кого есть допуск к «строго засекреченным данным», нужно проверяться на полиграфе. У меня был этот допуск, пока я работала в отделе графики – он остался еще со времен службы в армии, – но его должны были снять после моего перевода в фотографический отдел. Никому не нужна секретность слишком высокого уровня, вот только Фрэнк никак не хотел подать требуемые документы.
– Почему, Фрэнк? Разве это не стоит ФБР кучи денег и рабочих часов – проводить меня через все этапы контроля ради секретности, которая мне не нужна? Я ни разу не работала ни с чем даже близким по уровню.
– Это не твоя забота, – отвечал Фрэнк, – и больше не спрашивай.
Когда я перешла в научный отдел и наконец-то обзавелась вменяемой начальницей, та согласилась со мной. Мелани написала в отдел безопасности в штаб-квартиру, но теперь они дали отказ. Она спросила почему, и ей туманно объяснили: «На всякий случай». Мы обе недоумевали, потому что это шло вразрез с политикой ФБР, не говоря уже о правилах госбезопасности. Особенно после Ханссена. Зачем человеку, который лепит скульптуры, секретность высокого уровня?
Но со штаб-квартирой не спорят. Я все списала на нежелание штаб-квартиры возиться с бумагами.
Потом, в начале 2019-го, меня уведомили, что мой статус секретности пересматривается. Ничего особенного, подумала я. Мне надо будет заполнить документы, поговорить с агентом и пройти полиграф. Я уже делала это четыре раза за свою карьеру в ФБР. Но когда я увидела в бланке вопросы насчет ОПО, то все поняла.
«Какое нарушение вы совершили?»
Моя ручка на мгновение зависла в воздухе, но я быстро приняла решение. «Никаких. На меня подали жалобу в ОПО после того, как я обратилась в ОРВ в результате притеснений со стороны начальника».
Знаю-знаю. Лучше было мне склонить голову и написать что-то вроде: «Я делала плохие, очень плохие вещи и глубоко раскаиваюсь в своих поступках». Но я не смогла. Я следовала политике ФБР до последней буквы, и у меня были документы, подтверждающие это, – на случай, если кому-нибудь все-таки захочется узнать правду.
Моя предыдущая проверка на полиграфе заняла минут сорок пять; я вышла оттуда с однозначным одобрением. Но эта заняла целых три часа в солнечный и ясный четверг апреля, и призрак Роберта Ханссена так и витал в воздухе.
Была ли я недовольна моим супервизором, спросили меня. С точки зрения безопасности это – красный флаг, вы это понимаете; Ханссену тоже не нравилось его начальство. Я могу сбежать в Россию или Китай, если начальник меня не устраивает! Такое происходит повсеместно! Есть ли у меня долги? У Роберта Ханссена были; потому он и стал шпионом! Если вы задолжали крупную сумму, вы – первый кандидат на вербовку врагами!
Да, мы с мужем действительно должны значительную сумму денег. Восемьдесят тысяч, раз уж вы спросили. Именно столько мы заплатили адвокатам, пока юристы ФБР опустошали наши карманы с целью разорить меня и вынудить отказаться от жалобы в ОРВ.
Это продолжалось и продолжалось, и я могла только повторять правду:
– Нет, я не знаю никаких иностранных агентов. Нет, я не работала с секретными материалами и не имела к ним доступа в последние десять лет.
Агент подозрительно косился на меня, пока снимал электроды и откреплял провода. Потом он сел напротив и сурово сказал:
– Ваши результаты неоднозначные. – Имея в виду, я не уверен, что вы говорите правду насчет контактов с врагом и предательства.
Он сомневался на мой счет.
– Мне потребуется другой специалист для изучения ваших результатов.
Поскольку результаты тестирования на полиграфе субъективны (иначе зачем бы ему потребовался другой специалист) и их не принимают в суде (потому что они не имеют никакого отношения к науке), ФБР может выносить по ним то суждение, которое ему больше подходит.
Давайте представим: я соглашаюсь на повторный тест. Зная, что я честный человек и не собираюсь свергать правительство, я уверена, что пройду его успешно. Но вдруг и его результаты будут неоднозначными? Все верно: меня уволят. Но я не буду этого знать. Я буду сидеть за своим столом, когда Фелиция, начальница отдела персонала, пройдет по коридору с вооруженным офицером охраны, а потом они свернут за угол и откроют дверь в мой кабинет, чтобы объявить: мою секретность сняли и с этим ничего нельзя поделать. Придется паковать вещички на глазах у изумленных коллег. Меня сопроводят до машины. И на машине охраны проводят до ворот базы.
Я попросила день на размышления.
Я боялась, что, если на следующий день приду на работу, служба безопасности выведет меня. Может, у меня началась паранойя? Я ведь могла пройти новую проверку. Но что означали «неоднозначные результаты» на самом деле?
Я вспомнила все те разы, когда просила снять с меня повышенную секретность. Вспомнила годы притеснений и унижений, 80 000 долларов, которые мы с Ридом задолжали, и все те случаи, когда начальство ФБР лгало или уклонялось от выполнения своих обязательств. Гарри, Фрэнк, Дарла, миссис Морнингсайд, доктор Бунзен, мистер Нортон, юристы ФБР, дознаватели… Я прошла через все это только ради того, чтобы меня провалили на полиграфе, сняли секретность и заставили пройти «Зеленую милю». Я не собиралась этого делать.
Не так давно я обсуждала с Мелани возможность нашего с Ридом переезда из Виргинии. У него открывались неплохие возможности для работы в Лос-Анджелесе, и мы подумывали перебраться на запад. Правда, мы пока не знали, когда именно это надо будет сделать, – может, через месяц, а может, через год.
– Я предупрежу вас, как только станет ясно. Если у меня будет в запасе несколько месяцев, я останусь на это время, но две недели отработаю точно.
Я была уже не тем человеком, каким поступила на работу в ФБР. Тогда я верила в непогрешимость Бюро, а теперь нет. Когда мне стало ясно, что я никогда больше не смогу полагаться ни на одно слово, которое дает мне начальство, я решила, что с меня хватит.
Я написала Мелани письмо, в котором сообщала, что увольняюсь. Сразу после этого она мне позвонила, взволнованная и расстроенная, и спросила, что произошло. Кажется, я заплакала, потому что мне нравилось работать у нее и я любила свою работу, но я просто не могла больше этого выносить. Я вспоминала все годы, проведенные в бесконечной тревоге. Казалось, этому не будет конца.
Позднее она перезвонила и сообщила, что разговаривала со штаб-квартирой; ее заверили, что до следующей проверки на полиграфе никто меня не тронет. Я доверяла Мелани, и я поверила, что она правда им звонила.
Но на всякий случай в выходные я приехала в офис, чтобы закончить свои дела и собрать личные вещи – на всякий случай. Если в штаб-квартире солгали и меня все-таки планировали вывести, то я смогу уйти с одной только сумочкой – сохранив хоть каплю достоинства.
В понедельник я явилась на работу и пыталась держаться как ни в чем не бывало. Конечно, я никогда не уйду, не попрощавшись. Но в действительности я увольнялась. И отрабатывала последние две недели.
Много лет назад, когда я ждала своего собеседования в ФБР, на экраны вышел фильм «Мисс Конгениальность », где Сандра Баллок играла агента ФБР, внедряющуюся под прикрытием на конкурс красоты. Фильм ужасно милый, и мы с Лорен тысячу раз его пересматривали.
Уильям Шэтнер играет там ведущего; он спрашивает хорошенькую, но не слишком сообразительную Мисс Род-Айленд об идеальном свидании. Вместо того чтобы описать романтическую прогулку по пляжу или ужин со своим парнем, она называет точную дату на календаре.
Мне тоже пришлось назвать отделу персонала точную дату, мой последний официальный день на работе, так что я отсчитала две недели от того кошмарного теста на полиграфе и внезапно рассмеялась, осознав, что моя карьера совершила полный круг.