Я уволилась в тот самый день, который выбрала Мисс Род-Айленд: «25 апреля. Потому что это не слишком жарко и не слишком холодно. И достаточно просто набросить легкий жакет».
Удивительно, сколько государственных служащих начинают отсчитывать дни до пенсии, когда до нее еще несколько десятков лет. Некоторые запускают счетчик в первый же день на работе, и с такими людьми мне никогда не хотелось оказаться бок о бок. Это чувство взаимно: они насмехаются над теми, кто искренне наслаждается своей работой и полностью отдается ей.
ФБР любит подготавливать своих сотрудников к отставке и указывает им временные ориентиры для этого процесса. Так удобнее не столько сотрудникам, сколько начальству. В Бюро работает тридцать пять тысяч человек, и в увольнении задействовано множество отделов: управление персоналом, бухгалтерия, страхование здоровья, страхование жизни, пенсионный, отдел безопасности – все они принимают участие. Процесс начинается за год до даты увольнения, и тебе присылают напоминания: обратиться в бухгалтерию за 12 месяцев, отправить вот этот бланк за три месяца и так далее.
Пока ты ходишь на семинары по увольнению и рассылаешь документы в разные отделы штаб-квартиры, начинают распространяться слухи. Все в курсе, что кто-то уходит меньше чем через год, потому что это все равно что освободиться из тюрьмы.
Сотрудник восторженно рассуждает о том, сколько у него будет свободного времени, и шутит, столкнувшись с коллегой в коридоре: «Еще три месяца, и все! Буду вспоминать о тебе, попивая „Маргариту“ на пляже!»
Дело тут не только в логистике. Годовой процесс позволяет сотруднику подготовиться психологически, потому что увольнение – это шок, особенно если человек любит свою работу, как люблю ее я.
У меня все было спланировано: я выхожу на пенсию в июне 2021-го, когда мне исполнится шестьдесят. Сначала я просто расслаблюсь. Займусь творчеством. Я не знала точно, как это будет, но представляла, что вдохновение придет, когда настанет момент. Возможно, я устроюсь на работу с частичной занятостью, пока Рид тоже не выйдет на пенсию, а потом мы переедем в Европу и будем познавать мир.
Но внезапно я оказалась свободна. Это было страшно и восхитительно, и мой мозг не мог этого осознать. У меня не было времени все переварить. Единственное, что меня занимало, – я не дала ФБР насладиться снятием с меня секретности. Меня не выгнали, не вывели под охраной с базы. Я сама сняла микрофон и сошла с трибуны с высоко поднятой головой. Это было потрясающе.
В тот же вечер, когда мы с Ридом постановили, что я подаю заявление, мы приняли и другое решение: мы переедем в Вегас, чтобы быть ближе к Лос-Анджелесу и проекту, над которым Рид работал. Мы хотели начать с чистого листа где-нибудь в другом месте – как можно дальше от Вашингтона, округ Колумбия. Нам оставалось только дождаться конца срока аренды дома, то есть прожить в нем еще четыре месяца.
Верная себе, я была постоянно занята. Я обставляла нам квартиру. Паковала вещи, ездила по магазинам, что-то продавала на eBay. Навещала своих двоюродных братьев и сестер, ходила по антикварным лавкам с Лорен, читала книги и смотрела фильмы, ложилась спать так поздно, как мне хотелось.
Я поклялась, что ни одной секунды жизни больше не потрачу на Гарри или Фрэнка, на ФБР и несправедливость, которой там подверглась. Я отстранилась от этого опыта, как и от прочих неприятных вещей, которых навидалась на работе – боли и крови, – и это мне помогло.
Как-то раз я проснулась в три часа ночи и никак не могла заснуть, поэтому прибегла к проверенному средству: горячему шоколаду и старому фильму с Бетт Дэвис. Через десять минут я уже крепко спала.
Но на следующую ночь я опять проснулась в три. И на следующую, и на следующую, и на следующую, и горячий шоколад меня больше не успокаивал. Я просыпалась, дрожа от бессильного гнева, а мысли так и метались у меня в голове. Все, что я загнала на задворки сознания и поклялась забыть, возвращалось ко мне и всплывало на поверхность. Я села за компьютер и начала записывать свои мысли – свободный поток слов, изливаемых моим мозгом. Когда я не могла записывать достаточно быстро, то наговаривала на телефон, а потом делала транскрипт.
Неделями я ложилась в одиннадцать вечера, просыпалась в три ночи и писала до обеда. Я не чувствовала усталости – меня подстегивал адреналин. Мне еще очень многого хотелось достичь в свой профессиональной сфере. Я обожала работу судебного художника, а они сделали все, чтобы убить эту любовь, атакуя меня на том фронте, который имел для меня самое большое значение, – профессиональном.
По мере того как накапливались страницы рукописи, мой праведный гнев начал сменяться искренним смехом. Вы можете поверить, что они это сделали? Нет, серьезно? Это было безумие. Весь этот кошмар был настолько невероятным, настолько сумасшедшим, настолько выходил за все границы, что вызывал только хохот. Кто вообще мог бы поверить, что такое возможно – тем более в ФБР?
Единожды начав смеяться, я уже не могла остановиться. Гарри и Фрэнк были не мужчинами. Это были два злобных мальчишки, которые знали, что могут дразнить меня сколько им вздумается и им ничего за это не будет, потому что ФБР защищает их, и большой папочка всегда подержит их за ручки, поцелует в лобики и отгонит все плохое прочь.
Помню, когда в «Нью-Йорк таймс» вышла статья про Харви Вайнштейна, я подумала: «Скандал будет грандиозным». В 2017-м он не то чтобы был широко известен, но я-то точно знала, кто это, потому что мы с Лорен всегда смотрели церемонию вручения Оскара, и каждый год то одна, то другая актриса слезно благодарила Харви, а камера выхватывала в зрительном зале сонного толстяка, с трудом помещающегося в дорогущий смокинг, с лицом, как пожеванная резинка.
Прочитав статью, я пожала плечами, но, когда все больше и больше женщин начали высказываться, я поняла, что тактика, которой ФБР пользовалось, чтобы меня заткнуть, в точности повторяла методы Харви. Когда я перечитала то, что написала, мне стало ясно: нельзя ограничиваться тем, чтобы просто спустить пар. Я должна высказаться во всеуслышание. Естественно, ФБР не изменится, но я хотя бы предупрежу других женщин, чтобы они смогли защититься.
У Кэтрин Эрд, английской писательницы и автора детективов, есть прекрасное выражение: «Если не можешь быть хорошим примером, стань тревожным предупреждением».
Испытываю ли я ненависть к ФБР? Наверное, должна бы, правда?
Но нет; там слишком много хороших людей – и тех, с кем я работала, и тех, с кем никогда не встречалась. Там есть самые профессиональные, блестящие, упорные и преданные коллеги, с какими мне когда-либо приходилось сотрудничать, и они относятся к своему делу предельно серьезно. Они по-настоящему сражаются за справедливость. И действительно отстаивают интересы жертв. Это не притворство – это реальность.
Однако я ненавижу ту часть ФБР, которая не только позволила этому случиться, но и поддерживала преследования в мой адрес: подливала масла в огонь, а потом прятала угли. Я считаю ответственным за это руководство всех уровней: тех, кто участвовал в травле, кто знал о ней и ничего не говорил, до самого офиса директора ФБР – того, кто сидел там в мое время и кто сидит сейчас, даже если его (ее) тогда там не было.
Как начальник Бюро, в названии которого есть слово «расследование», может верить в безупречные отчеты о равных возможностях для организации с тридцатью пятью тысячами сотрудников? Такого не может быть, и вы это знаете, – а если не знаете, то вам, черт подери, лучше бы задать себе вопрос: «А мы правда такие хорошие парни?»
Но я с этим покончила. Я больше не собираюсь вспоминать о том, через что прошла, вспоминать о ФБР и о несправедливости. Я потратила на это слишком много часов собственной жизни и больше не потрачу ни секунды.
Со смертью я покончила тоже. Я внесла свой вклад, и теперь хочу сосредоточиться на жизни. Конечно, я никогда не смогу не прикидывать при виде черепа, как выглядело лицо его хозяина. Это происходит помимо меня. Но за лицевыми аппроксимациями, которые я сделала, я больше не слежу. Если я узнаю́, что произошло опознание, меня разрывает на части. Конечно, часть меня радуется, но другая часть горюет, потому что еще одна семья получила страшную новость.
Я не собираюсь возвращаться к работе судебного художника. Я всегда готова прийти на помощь начинающим, дать им совет и подбодрить на их пути. Я рассказываю им о реалиях работы, о том, как трудно проникнуть в правоохранительную сферу и как трудно в ней удержаться. Я любила судебное ИЗО всеми фибрами души, но теперь их очередь. И я надеюсь, что они полюбят свою профессию так же, как я.
Через несколько месяцев после нашего с Ридом переезда в Вегас началась эпидемия COVID. Целый год мы наблюдали, как наша жизнь течет мимо, сидя в квартире с двумя спальнями, и решили, что пора ускорить переезд в Европу. Мы осели в Португалии, и это все равно что жить в передаче про туризм. В паре кварталов от нас протекает река, чайки пролетают за окнами, мы по два часа просиживаем за обедом и общаемся с приятнейшими людьми.
Много лет моим главным страхом был чистый лист бумаги. Но теперь у меня есть целые незаполненные блокноты для набросков, ожидающие, пока к ним прикоснется мой карандаш, и я нисколько не боюсь. Я рисую, что хочу, когда хочу, и эта свобода просто чудесна.
Нас окружает волшебный мир. И мы с Ридом готовы его познавать.
Благодарности
Я совершенно потерялась бы в этом мире без моего чудесного мужа и лучшего друга, Рида. Ты помогаешь мне сохранять здравый рассудок, и ты меня смешишь; я благодарна тебе за каждую секунду, что мы проводим вместе. Я знаю – все, что сделало ФБР, повлияло на тебя так же глубоко, как на меня, и даже глубже, в некоторых смыслах. Мы стали сильнее, чем были когда-либо. Я люблю жизнь, которую мы построили вместе, и люблю тебя настолько, что не выразить словами.
Я очень признательна моей семье. Моему любимому, восхитительному, забавному и милому папе, Уолтеру Эдгару Брауну – старшему, который до сих пор постоянно присутствует в моей жизни. Моей маме, Кэролайн Браун, за художественное вдохновение: хотела бы я, чтобы ты знала, насколько в действительности была талантлива! Моему старшему брату Джеффу, историку нашей семьи, всегда в поисках новой замечательной байки. Кену, добрейшей душе, мастеру едких шуток и дерзких розыгрышей. Ты был слишком хорош для этого мира. И Стиву – олицетворению военной дисциплины, достоинства и чести, с острым языком и стальными нервами. Я до сих пор вижу сны, в которых ты уехал на секретное задание, а проснувшись, ожидаю увидеть тебя с нами.