Улыбка зажглась на его губах. Он стоял с Учителем.
К Мусе подбежала собака и стала облизывать ему руки.
— Та-ак!
Люди вздрогнули. Председатель шел к президиуму, лицо горело темным огнем.
— Та-ак… Опять без меня не справились. Ладно! Ты, Муса, сам себе приговор подписал. Ты не хочешь жить? Так и запишем, Муса-жон. Такой будет урок тем, кто свою бабу слушает, а не меня, своего Председателя, который столько тебе, Муса, добра сделал! Ты даже не захотел узнать от меня, как все на самом деле было… Впрочем, Муса, я тебя позорить не буду… Я тут про многих жен мог бы кое-что рассказать. Не буду, люди, не буду. И принуждать никого бросать камень не буду. Это — как сердце вам подскажет, только как сердце… если мозгов у вас нет.
Голос Председателя громом прокатился над толпой:
— Слушайте меня! Все, кто верны мне! Кто не хочет потом рвать на себе одежду и жрать пепел! Кидай!
Несколько рук схватили камни.
Первый булыжник, пролетев, упал около ног Мусы.
Второй был послан точнее — ударил Учителя в плечо. Учитель покачнулся, но подхваченный Мусой, устоял…
И вдруг — новый голос ударил в толпу:
— Священным именем Михаила Юрьевича Лермонтова!
Старик подходил, поддерживаемый Азизкой. На нем болтался пиджак с фронтовыми медалями, звеневшими и пылавшими на солнце.
— Шайтан старый… — заскрипел зубами Председатель.
Народ смутился. О существовании старика как-то вообще забыли. Был слух, что умирает, а может, даже умер… Похорон, конечно, не было, но Старый Учитель считался таким необычным человеком, что никто бы не удивился, узнав, что он переселился в иной мир вместе со своим телом и всей домашней библиотекой. И вот теперь уважаемый покойник явился в самое неподходящее время, воскресшим и при орденах.
— Именем… Юрьевича Лермонтова — остановитесь! Уф, успел я все-таки. Что, думали, сдох старик, и можно теперь как на большой переменке себя вести? Что, если ваши родители не могут из могилы выползти и выпороть вас как следует, можно такие безобразия устраивать? Ах вы, позорники, паразиты… двоечники!
Двоечники стояли, уткнувшись горячим от смущения взглядом в песок.
Председатель тоже молчал: в его мрачных извилинах рождался новый план.
А старик уже был рядом с Учителем:
— Спасибо, Ариф-жон, помогло мне твое лекарство, не стал меня пока Михаил Юрьевич к себе забирать… Эх, Ариф, Ариф-жон, предупреждал я тебя: эти люди только страх понимают, только страх любят! А ты: святые, святые! Вон сколько камней они для тебя приготовили, шайтаны. Я-то все знал: и как ты на все деньги для детей еду покупал, как воду им в бутылках из города заказывал… Видишь, как они тебя благодарят!
Старик качал головой. Вдруг нахмурился:
— Э, Ариф-жон, да у тебя рот, оказывается, завязан! И руки! Муса, ты куда смотришь, второгодник несчастный? Или, думаешь, человек закрытым ртом разговаривать умеет? Двойку тебе по анатомии ставить за такое надо было…
Муса с Азизкой быстро развязали Учителя. Но говорить он после допроса мог только шепотом; каждое слово шипело у него в горле, как раскаленный уголь.
Зато голос Председателя заставил всех повернуться…
— Та-ак… Два раза я вас проверял — не поддались на провокацию, молодцы! Я ведь сам, в своем выступлении, просил-умолял вас: отпустите Учителя! не устраивайте самосуд! Все должно быть по закону, правда, Искандер-акя? Закон — это основа нашей демократии… Наш Участковый тоже так считает.
— Не слушайте этого мерзавца! — крикнул Старый Учитель.
— И по закону, — не обращая внимания, продолжал Председатель, — судить Учителя, конечно, должен только суд!
— А за что судить? — спросил кто-то.
— А вот суд и придумает, за что судить! — нахмурился Председатель. — Это уже не наше дело. Мы только передадим Учителя на весы правосудия, а они уже как хотят, пусть так его и взвешивают… А сейчас — наш дорогой Участковый арестует Учителя и увезет его в город. И пусть только кто-то попытается оказать сопротивление. Сколько по закону дают за сопротивление представителю органов правопорядка?
— Пять лет тюрьмы! — радостно выкрикнул Участковый.
— Слышали? Пять лет. Подумайте о своих семьях… А мы, — Председатель улыбнулся, — закончим нашу официальную часть и перейдем к неофициальной… Что же вы стоите, друзья? Вот стол, ваши любимые лакомства… Перед баней нужно подкрепиться! Налетайте! И для детей отложите…
— А что для них откладывать? — крикнул Муса. — Вон они сами бегут!
По холму к Бане бежали дети.
Бежали, руками размахивали…
Позади детей шел Иван Никитич, который и выпустил их из школы. Пролез утром в школу через окно. Подошел к Ханифе и что-то сказал ей задумчиво. Ханифа обмякла и стала плакать, что Председатель и его мафия из нее бешбармак приготовят и она сына никогда не женит. «Не переживай, Ханифулечка, — успокаивал ее Никитич, пока дети с радостными криками выбегали из школы. — Чуть-чуть скромнее свадьба будет, никто на тебя за это не плюнет…». «Я сама тогда на себя плюну, — плакала Ханифа. — Свадьба хорошенькая должна быть, с певицей, с юмористами…».
Дети подбегали к Учителю, обнимали его, о чем-то спрашивали… «Учитель, а правда вы от нас не уедете? А что у вас с лицом, Учитель? Вы на землю упали, да? А букву узнали, Учитель? Учитель, Ханифа-опа на нас так ругалась, не уезжайте, ладно?..»
И гладили его по плечу. Собака носилась среди детей, радостно скулила и лизалась.
— Да что же это такое?! — закричал Председатель. — А вы — что?
Обернулся к двум неизвестным фигурам, темневшим позади него. Двое неместных парней; квадратные щеки, волчьи глаза… Толпа поежилась.
— Вы что стоите, дармоеды, скоты? — шипел на них Председатель. — Я для чего вас нанимал? Быстро… притащите мне сюда этого подонка, Учителя этого… И прирежьте на моих глазах…
Черные люди кивнули и выхватили ножи. Замелькали лезвия.
Толпа выдохнула и осела.
Собака Учителя бросилась на одного… И тут же отлетела в сторону, облитая кровью.
Лес тел расступился; черные люди с пляшущими молниями в руках прошли сквозь него. Закричали дети. Замахнулся своей бесполезной палкой Старый Учитель.
— Эй, ребя-а-ата… — пропел хриплый женский голос.
Все, включая двоих в черном, — обернулись.
Лезвия замерли.
С порога Бани спускалась совершенно голая женщина.
Если не считать желтой маски.
Казалось, движется античная статуя. Та самая статуя, которую увезли…
— Ребя-ата, — качая ожившим мрамором, Ойниса приближалась к толпе. — Бросайте ваши ножички, идемте ко мне… Идемте, уединимся в Бане… Там есть одна подземная пещерка. О-о, редкое наслаждение ожидает вас…
Черные люди опустили ножи и распахнули рты, полные слюной предвкушения.
— Бесстыжая! Она бесстыжая! При мужчинах! — закричали в толпе. — Голой! При мужчинах!
— А я, — Ойниса повернулась к толпе, — не вижу здесь ни одного мужчины!
Мужчины задохнулись.
— А дети? Перед детьми не стыдно, шлюха!
— Дети? — Ойниса склонила голову; волосы заливали ее плечи, спину, грудь… — Дети простят бедную тетю. Бедную сумасшедшую тетю. Дети умеют прощать.
Подошла к черным людям; положила ладонь на плечо одного из них; прошептала:
— Ну что, ребята, сколько вам заплатил этот Председатель? Ночь со мной стоит гора-аздо дороже…
— Хорошо, красавица… — черные люди спрятали ножи и отошли в сторону.
Народ вздохнул.
Кто-то уже заботливо накидывал на Ойнису халат.
— Эх, Ойниса, Ойниса, разве я тебя этому учил? — качал головой Старый Учитель. — Она была моей самой-самой лучшей ученицей… да простит ее Небо! Только пример с нее не берите. Примеры надо из литературы брать!
Когда Председатель успел спуститься из своего президиума?
Он стоял перед толпой — темный, пылающий зверь. Даже золотой халат как будто выгорел и обуглился.
Кулак лба. Кулак подбородка.
— Прекрасно, — сказал он словно самому себе. — Хорошая компания. Колдун, Спятивший старик, Импотент и Проститутка. Очень хорошая, очень достойная и уважаемая компания. И ваши дети — рядом. Очень педагогически. Прекрасно.
Закричал:
— Кто со мной? Ко мне!
И стал обрастать людьми. Вот кто действительно колдун! За его плечами, как у дракона, стали вырастать другие головы…
Искандер, достающий из кобуры пистолет; возится, спуская предохранитель.
Ханифа, со своей обычной торговой улыбкой.
Агроном, не желающий расставаться со столь удачно начатым пальмовым бизнесом.
Все семейство Председателя.
Еще несколько ухмыляющихся лиц из его свиты…
Участковый взвел курок.
И снова толпа расступилась. Пройдя по этому пробитому страхом коридору, Председатель подошел вплотную к бунтовщикам.
И снова преградила дорогу Ойниса.
Председатель усмехнулся:
— Ты меня тоже хочешь соблазнить, тварь? Забыла, что я тебя уже…
— Ну что ты, милый! — сухо рассмеялась Ойниса. — Я и не собиралась предлагать тебе свое тело… Я хотела тебе предложить только — это!
И сорвала маску.
Председатель отшатнулся…
Отхлынула, побелев, свита. Выронил оружие Участковый…
Изуродованное, исполосованное лицо глядело на толпу и скалилось.
На этот раз онемели все. Все село. И Муса. И Старый Учитель. Не в силах оторваться от адской маски, которая когда-то было чарующим лицом Ойнисы.
И только Учитель, который казался всем уже просто живой измученной мумией, вдруг подошел к Ойнисе и радостно посмотрел в ее лицо.
— Буква… — прошептал, нежно и удивленно проводя пальцем по багровому рубцу на левой щеке. — Рафтия… Буква стыда и перевоплощения…
Подозвав дрожащего Азизку, что-то тихо сказал ему.
Азизка кивнул — и неожиданно громким голосом, произнося кругло и ясно каждую букву, крикнул:
— Внимание, школа! Слушай мою команду! Равнение — на лицо тети Ойнисы!
Голос Азизки звучал так, как будто говорил Азизка сразу в три микрофона:
— Буква рафтия, после буквы алейг… Перед буквой осс… Начали!