– А вы об этом не знали – не слышали? – спросил Москвич.
Костер почти не горел, слабо перемигивались угли. Глаз пригляделся к темноте, проступили звезды и силуэт машины.
– Я думал, это в переносном, – Тельман наклонился к остаткам огня и подул. – В переносном смысле.
Расположил несколько веточек на тлеющих углях, вроде икебаны.
Подул еще раз. Икебана загорелась.
– Рассказывайте уже…
– Скорее бы утро, – сказала Принцесса и зажала уши.
Посидев так немного, разжала, опустила ладони, наклонилась:
– А что было дальше?
Было слышно, как в ней скрипнуло что-то металлическое.
Огонь поднялся, стало видно схему, которую чертил на песке Москвич.
Тремя составными частями, согласно Внутреннему учению, являются Большая, Средняя и Малая мышцы Объекта.
Большая ягодичная мышца (gluteus maximus) – наиболее крупная из трех ягодичных мышц. Имеет ромбовидную, уплощенную форму. Это одна из наиболее мощных мышц человеческого тела. Она разгибает и поворачивает бедро, выпрямляет и фиксирует туловище.
Прямохождение человека, его эволюция от высших приматов, развитие производственных сил общества – всё это было бы невозможно без Большой мышцы. В строении Объекта Большая мышца символизирует Пролетариат. Большая мышца играет главную роль в сидении человека, что также важно, поскольку эволюция самого человека шла от прямохождения к прямосидению (прямозаседанию). В некоторых пособиях можно встретить ее обозначение как «Ленинской мышцы», однако на сегодняшний день это не является общепринятым. Взаимодействие языка с Объектом происходит преимущественно с Большой мышцей, что символизирует соединение инструмента речи – того, чем человек отличается от животного мира, – с другим важнейшим инструментом эволюции, Большой мышцей.
Средняя ягодичная мышца (gluteus medius) расположена под большой ягодичной. Участвует в отведении бедра, при фиксированном положении бедра отводит в сторону таз. Выпрямляет согнутое вперед туловище, при стоянии наклоняет туловище в свою сторону. Символизирует трудовое крестьянство. При определенной тренировке можно обеспечить взаимодействие языка и с этой мышцей, не упуская, однако, взаимодействия с Большой ягодичной мышцей, как наиболее важной в построении коммунистического общества. Излишнее взаимодействие языка со Средней мышцей зачастую приводит к явлениям правого уклона, идеализации мелкобуржуазной психологии на селе и преуменьшению успехов колхозного строительства.
Малая ягодичная мышца (gluteus minimus), самая маленькая, однако самая глубокая из трех. Она также участвует в отведении бедра и выпрямлении туловища и символизирует интеллигенцию.
Взаимодействие языка с ней невозможно; утверждения ревизионистов о возможности бесконтактного массажа этой мышцы противоречат материалистическому учению об обществе и основаны на неправомерном преувеличении роли интеллигенции…
И было у великого шаха Ануширвана три сына.
Один – умный, другой – сильный, третий – дурак.
Состарился Ануширван.
Стал думать, кому бы из сыновей власть передать.
Позвал для совета мудрецов.
Говорит им: так и так, три сына. Один – умный, другой – сильный, третий – сами видите. Мы уже немолоды, телом некрепки, вот думаем, кому из них власть передать?
Достал первый мудрец волшебную трубочку со стеклышком, поглядел через нее на небо. И хотя ни одной звездочки еще не виднелось, говорит:
«Сила – это хорошо. Сильных народ боится. Но сила правителя – в его уме. Если правитель умный, он и без телесной силы заставит народ повиноваться. И глупость – тоже неплохо, слишком умных народ не любит. Но и глупость правителя – в его уме: если правитель умен, он сумеет иногда глупцом прикинуться, чтобы народу понравиться.
Поэтому мой совет: передай власть самому умному!»
Понравился Ануширвану этот ответ, наградил он мудреца медною чашей.
Но прежде чем совету последовать, решил остальных мудрецов выслушать, может, скажут что.
Выпустил второй мудрец стаю ворон из клетки, последил, как они над ним летают-каркают, утерся от помета и говорит:
«Ум – это хорошо. Только к чему он правителю, если у него есть советники? Глупость – еще лучше. Только к чему она правителю, если у него есть жены? А вот если правитель телом немощен, здоровьем слаб, долго на престоле не усидит.
Поэтому мой совет: передай власть самому крепкому!!»
Еще больше понравился Ануширвану этот ответ, наградил он мудреца серебряной чашей. Но, прежде чем совету последовать, решил остальных мудрецов выслушать, может, скажут что.
Третий мудрец покурил дурман-травы, запил маковым отваром, закусил мухомором и говорит:
«Ум и сила – это хорошо. Только для чего тебе, о Шах, умный или сильный преемник? Его же народ с тобой сравнивать будет! Если будет умный, скажут – о, наш новый Шах умнее прежнего, Ануширвана! Если будет сильный, скажут – о, наш новый Шах сильнее прежнего, Ануширвана! И только если дурак будет, тебе, Шах, опасаться нечего! Долго будет народ и ум твой, и силу с благоговением помнить и восхвалять!
Поэтому мой совет: передай власть самому глупому!!!»
Совсем понравился Ануширвану этот ответ, наградил он мудреца золотой чашей. Так, думает, и поступлю! Только тут заметил еще одного мудреца, самого бедно одетого и неказистого… И решил из любопытства этого мудреца выслушать: он-то что посоветует?
А оборванец приволок барана, распорол ему брюхо и извлек печень, еще дымящуюся. Покрутил ее так и сяк. Присвистнул, ударил себя по лбу.
Ничего не говоря, обошел Ануширвана, подошел к нему со спины, опустился на колени, да и… сунул голову под шахский халат!
Что уж он там головой делал и как долго делал, о том в летописях не сказано. Только постепенно печать заботы на челе Ануширвана сошла, глубокие морщины разгладилась, а скорбно сжатые губы расцвели улыбкой. И когда закончил мудрец свое дело, поднял его Ануширван с колен, нарядил в лучший свой халат и воскликнул:
«Вот моя шахская воля! Не передам я власть свою ни сыну умному, ни сыну сильному, ни сыну глупому. А передам ее вот этому великому мудрецу! Ибо он один правильно нас понял и вернул нам дух молодости и здоровья! Пусть он и остается с нами как наш наследник и ближайший советник, услаждая нас… своими советами! Мы его женим на нашей несравненной дочери, и после нашей смерти – да отдалит ее Творец! – пусть он и наследует нашу державу. А мудрецов, дававших нам ложные советы, мы повелеваем казнить!»
Сказано – сделано. В тот же день сыграли свадьбу четвертого мудреца с шахской дочерью. Правда, шахиня, увидев жениха, была, говорят, разочарована его внешним видом и даже пыталась выброситься из окна. Но потом, видно, мудрец и ей как-то смог угодить, так что стали они жить-поживать и добра наживать. А трех глупых мудрецов по случаю свадьбы помиловали, заменив казнь пожизненным заключением: пусть тоже живут-поживают!
И правил еще Ануширван долго-долго, почти не страдая ни от болезней, ни от старости.
«Что ты там пишешь?» – Москвич смотрел на друга.
«Да… сказку одну».
Куч бросил синюю потрепанную тетрадь в сторону, где валялась его сумка. Содрал с себя майку, рухнул на мат, уперся в тренажер, заработал.
На себя, от себя. На себя…
Москвич лежал рядом, выполнял «мостик». Упражнение на накачку мышц объекта, на последнем медосмотре… сказали… Оторвать таз от пола – опустить. Оторвать – опустить. Восемьдесят пять! Восемьдесят шесть! Если б не дыхалка, он бы спросил, что за сказки… восемьдесят семь… пишет…
«Представляешь, – Москвич перестал двигать, присел, – они мне его циркулем каким-то измеряли!»
«Слушай! – Куч выпустил рычаг; груз на тренажере пару раз еще опустился-поднялся. – Что ты всё из-за этого психуешь?»
Груз опустился и затих.
«Я – психую?»
Они были одни в зале. Москвич остался «подкачать ягодицепсы»; Кучкар – за компанию.
«Я не психую, Куч. – Москвич стал разглядывать носок кроссовка, купленного на горкомовскую стипешку. – В футбол редко играю. В этом дело».
«Только честно, ты во всё это веришь?»
«Во что?»
«В то, что нам пропихивают».
«А ты?»
«Ты о себе скажи».
«Что – о себе? Делаю вообще-то то же, что и ты».
«Я круглые сутки о своей заднице не думаю».
«Ну да, о ней твои родичи думают. Ты же номенклатурный, они тебе и так, блин, теплое местечко…»
Куч побелел: «Заткнись».
«Сам начал…»
Куч поднялся, вернулся к тренажеру. На себя – от себя. На себя – от себя. Кроссовками упирается, классные кроссовки, отец, наверное, из загранки привез.
«Я… да… – Куч тянул на себя рычаг, груз поднимался и опускался. – Только из-за них… родителей… а так бы послал всё это!»
«Подожди, они что у тебя – знают?!»
«Знают. У них там наверху сейчас… бардак. Комиссия из Москвы, нового секретаря привезли. Всех трясут, отца вызывали. Вот они на меня и насели, оба… Давай, давай, надежный кусок хлеба в жизни будет…»
«Ты что, серьезно?» – Москвич присвистнул.
Снова посмотрел на фирменные кроссовки Куча.
«Куч!»
«Что…»
«А тебе ведь самому нравится!»
«Что?»
«Что-что. Ты же Лаврику весь его объект… Потом Лаврик весь красный как рак сидел».
И отскочил, ожидая удара.
Куч лежал спокойно. Большой, выше Москвича на голову, немного беззащитный, как все физически сильные люди.
Москвич приблизился.
«Куч…»
«Сука Лаврик! У самого язык, как жеваная тряпка…»
«Ну, он не хотел рассказывать…»
«Сука. Пожалел его. Из жалости, понимаешь? Достоевского, как назло, вечером начитался. Униженные и эти… Мне его давно жалко было, что мать у него уборщица. Мы же раньше с ним в одной школе, мы его еще… Потом они в другой район, там он отличник, олимпиадник… Когда нам эту жеребьевку устроили, практика… Ты с кем был, с Фарой?»
«Да».
«Фара – нормальный».
Москвич кивнул. С Фарой было весело – быстро попрактиковались друг на друге, потом травили анекдоты.