Работы по орошению высоких полей.
Уже знакомый нам ростовщик Иддин-кубе дает взаймы двум земледельцам — отцу и сыну — около 300 килограммов зерна. За это «в качестве залога Иддин-кубе будет держать их поля, их дома, их тока, их хорошие колодцы, их сыновей и дочерей. Если срок пройдет, — залог считается купленным. Возврата и разговоров быть не может».
Таков тон очень многих расписок. Одна сторона диктует условия, а другая — беспрекословно принимает их и на всё соглашается. «Возврата и разговора быть не может»…
В ряде других документов всё тот же Иддин-кубе берет в залог поля своих должников, пользуется ими и оговаривает, что они перейдут в его полную собственность в случае просрочки платежа.
За короткий срок, судя по глиняным распискам, Иддин-кубе обобрал до нитки несколько десятков своих соотечественников.
На какие только ухищрения не идут ростовщики, чтобы придать этому наглому разбою среди бела дня вполне законную форму! Очень часто обычная ростовщическая сделка прикрывается ширмой… усыновления.
Некий Киния усыновляет по договоренности с Эрешилумом его сына Накиду «вместе с его полем, его домом и со всем его имуществом». Уже это одно заставляет насторожиться. Не облечена ли здесь в форму усыновления обычная продажа имущества и детей?
Последующая оговорка не оставляет в этом никаких сомнений. Да, отнюдь не отцовские чувства руководили Кинией, когда он «усыновлял» Накиду. Ибо в документе сказано: «Если Накиду не будет работать на Кинию, то без суда и следствия он его обреет и продаст за деньги».
Вот другой аналогичный документ. Авиэшна удочерила Азаю, дочь Ибшахалу. Новоиспеченная мать имеет право «продать Азаю замуж, куда захочет, и деньгами за Азаю будет пользоваться Авиэшна».
Разумеется, у Азаи никто не спросит, по душе ли ей муж, которому Авиэшна ее продаст. Коммерческие интересы приемной матери будут решать судьбу девушки, которую отдал в «удочерение» вконец обедневший отец. Не случайно в документе оговорено, что если за Азаей обнаружатся долги, то погасить их должен ее отец, Ибшахалу, а не Авиэшна.
Но как понять такого рода документы, когда стороны как бы меняются ролями: приемный отец беден, а приемный сын богат? А таких документов также дошло не мало. И почему от подобного «усыновления» во всех отношениях выигрывает сын, а в проигрыше неизменно остается отец? И почему это усыновляемый каждую пятницу меняет себе отцов, вернее, приобретает всё новых и новых? Или у него уж такой неуживчивый характер?
Один из таких «сынков», некий Техиптилла, за короткий срок приобрел себе более ста отцов!
Ясно, что здесь дело не в свойстве характеров приемного сына или отца. Те же имущественные интересы, та же купля-продажа лежит в основе и этих усыновлений, с той лишь разницей, что скупщик тут выступает не в роли отца, а в роли сына.
При каждом новом «усыновлении» очередной «папаша» выделяет «сыну» (за весьма скромный «подарок») его долю наследства — поле, луг, сад.
Получив таким образом земельный надел, в обход закона, запрещавшего прежде продажу земли, «сынок» принимался за поиски нового «папаши». Он подстерегал, точно коршун, свою жертву — обедневшего землепашца — и в наиболее критическую минуту являлся и скупал за бесценок его землю. Оформлялась же эта купля-продажа договором об усыновлении…
Многие подобные сделки шиты белыми нитками. Скупщики-богатеи не особенно даже заботились о том, чтобы придать им приличную форму. Тот же Техиптилла оговаривает, что «если [приемный отец] умрет, он может его не оплакивать, а если пропадет, то он может его не разыскивать…»
Тяжело жилось рабам, попавшим в руки к ростовщикам и богатеям. Еще горше была судьба дворцовых и храмовых рабов. Об этом поведали нам документы хозяйственной отчетности — десятки тысяч глиняных табличек, испещренных цифрами. Из них видно, что уже в древнейшую эпоху — примерно за две тысячи лет до нашей эры — рабский труд широко использовался в крупных хозяйствах, на строительных работах, в больших корабельных, столярных и гончарных мастерских.
Надсмотрщики отчитывались перед храмом или дворцом в расходовании зерна на прокорм рабов и в выполненных ими работах. Для простоты и удобства вычислений они часто прибегали к такому понятию, как человекодень. Так, если у надзирателя было 20 человек, работавших 360 дней в году, то он перемножал эти цифры и получал 7200 человекодней.
О чем же рассказали эти таблички советским ученым?
О том, что рабы трудились с утра до ночи круглый год, не зная ни выходных дней, ни праздников. За свой нечеловеческий труд они получали горсть ячменя. Были среди рабов искусные ремесленники — гончары, плотники, столяры, ткачи, колесники, корабельщики, каменщики, кузнецы и представители других профессий.
Руками рабов строили и восстанавливали оросительные каналы, возводили городские стены, храмы, дворцы и жилые дома, изготовляли одежду и обувь, переносили тяжести, тянули на бичеве суда по реке.
За малейшую провинность раба жестоко наказывали: били плетью, отрезали уши. Непокорным рабам иногда выкалывали глаза, чтобы лишить их возможности совершить побег. И для слепых в огромных царских и храмовых хозяйствах находилась работа, например на размоле зерна ручными жерновами.
Переноска камней на строительстве дворца. Рабы изнемогают под непосильным грузом. Деталь ассирийского барельефа.
Характерно, что, наказывая и калеча раба, никогда не повреждали его рук. Это и понятно: назначение раба — работать, а для этого ему нужны здоровые руки.
Не будет преувеличением, если мы скажем, что людей в древнем Двуречье ценили меньше, чем скот. Домашних животных берегли, вьючный скот старались не изнурять непосильной поклажей. Рабы же работали на истощение, на износ. И смерть раба считалась меньшей потерей, чем падеж вола или коровы. Грабительские войны непрерывно пополняли людские резервы, откуда можно было черпать даровую рабочую силу.
Рабы, подгоняемые палками надсмотрщиков, на строительных работах. Ассирийский барельеф.
Ужасающие условия жизни и непосильная работа приводили к массовой смерти рабов, особенно среди иноплеменных, захваченных во время военных походов. Лагери, в которых жили рабы, были в буквальном смысле слова лагерями смерти.
Вот большая глиняная табличка, разделенная на восемь столбцов и исписанная с лицевой и оборотной стороны. Она значится под номером 6039 и хранится в Луврском музее в Париже. Две с половиной сотни строк ее текста заполнены перечнем имен женщин и подростков в таком примерно порядке:
40 сила Туашубарби.
Умерла Хуруд.
40 сила Бираду.
Умерла Арбиал.
40 сила Зубаимша.
Умерла Илитумнауда.
40 сила Ешменидар.
Умерла Таббау.
40 сила Умма.
Умерла Ниранаме, дочь ее.
Умерла Кали.
15 сила мальчик Гукакаша, сын ее.
40 сила Шелулшебарби.
Умерла Аннитум.
Родившие:
40 сила Анна.
40 сила Мама.
40 сила Гана.
40 сила Иллазу.
40 сила Шадэа.
40 сила Шашаруд.
Не родившие:
Итог: 12 рабынь по 40 сила.
Итог: 1 мальчик 15 сила.
Итог: 7 погибли.
Ячмень их 1 гур 195 сила.
Надзиратель Лугальэмахе.
Что за странный список?
Это — глиняный листок из старинной счетоводно-бухгалтерской «книги».
Табличка была составлена писцом царского хозяйства города Уммы 3998 лет назад. Она понадобилась ему для того, чтобы установить, какое количество зерна нужно для прокорма людей, содержавшихся в этом лагере.
Количество необходимого зерна из месяца в месяц сокращалось из-за огромной смертности. Достаточно сказать, что в течение одного лишь месяца из 185 человек, находившихся в лагере, умерло 57.
Прошло еще 4 месяца, и из 59 рабынь, сведенных в пять отрядов, умерло еще 38 человек. Об участи остальных невольниц и их детей пока еще ничего не известно, но можно не сомневаться, что она была столь же трагичной.
Проследил за страшной судьбой несчастных обитательниц этого лагеря академик В. В. Струве.
Французский ассириолог, опубликовавший табличку Луврского музея, интересовался ею лишь с точки зрения географии. Комментируя ее, он писал:
«Имена примечательные, некоторые из них являются семитическими».
Даже встречающаяся то и дело страшная пометка «умерла», сама по себе взывающая к вниманию, оставила его равнодушным.
Советский ученый путем тщательного анализа многих документов не только установил процент смертности рабынь в этом лагере, но и выяснил их род занятий, источники пополнения рабов города Уммы, порядок контроля за выдачей продовольствия и многое другое. Кстати, он уточнил, что наряду с семитическими именами в списке содержатся и хуррийские и даже шумерийские имена.
Как же удалось воссоздать страшную картину лагеря смерти и проследить за изменениями, произошедшими в нем за четыре месяца?
Среди тысяч и тысяч документов хозяйственной отчетности академик В. В. Струве обратил внимание на одну табличку из коллекции Н. П. Лихачева. Она была опубликована за номером 329 в Москве в 1915 году М. В. Никольским в числе других документов. И вот оказалось, что десятки имен этой таблички совпадают с именами луврской таблички, опубликованной семью годами позже. Так было доказано, что это два листка одной и той же счетоводно-бухгалтерской «книги» древнего Шумера, из которых один оказался в Париже, а другой — в Ленинграде.
Ручные и ножные кандалы для рабов и пленных.
Таких случаев бывает немало. Иногда «страницы» одной и той же глиняной «книги» рассеяны по музеям нескольких стран. И публикуются они в разное время, подчас с разрывом в десятки лет… В этом еще одна особая трудность, с которой сталкиваются историки древнего Востока.