вилона и великой Ниневии».
Что же произошло в 1842 году?
В Мосул приехал французский консул П. Ботта. Он знал о коллекции древностей Рича и о его поисках Ниневии, внезапно прерванных болезнью и смертью. «Авось я буду счастливее», — подумал Ботта и принялся за раскопки. Проведав, что англичане собираются продолжить дело, начатое Ричем, Ботта решил опередить их.
На левом берегу Тигра, напротив Мосула, находится небольшая деревушка Куюнджик. Она расположилась на высоком холме. Вот здесь-то и начал Ботта свои поиски.
Печальная картина запустения предстала его взору. Там, где некогда цвели сады и колосились тучные поля, простиралась голая песчаная степь. На месте древних городов высились огромные безрадостные холмы, на которых стояли жалкие лачуги иракских феллахов и легкие шатры кочевников-бедуинов.
Четыре месяца нанятые им арабы раскапывали Куюнджикский холм. Но Ниневии они так и не нашли. Перерывая груды земли, люди натыкались то на мелкие обломки плит с остатками каких-то изображений, сделанных резцом, то на глиняные таблички с клиновидными значками.
С удивлением смотрели местные жители на эту странную работу, которую затеяли европейцы. Зачем они подбирают, исследуют и оберегают каждый обломок? С какой целью они это делают?
— Этого добра возле нашей деревни сколько угодно, — сказал смеясь один из жителей Хорсабада. — У нас из таких камней строят хлевы.
Вначале Ботта не обратил на это внимания. Но позднее, когда поиски в Куюнджике не дали результатов, он вспомнил хорсабадского араба и его рассказ.
Хорсабад.
Деревня Хорсабад находится в 15 километрах к северу от Куюнджика. Местность эта гнилая, нездоровая. Залитые водою рисовые поля служат постоянным источником тяжелой малярии. Над полями вечно стоит густой туман испарений, в котором кружатся мириады насекомых.
Сюда Ботта и перенес свои раскопки.
Малярия жестоко трепала людей. Рабочие, нанятые им, часто болели, а нередко и гибли. Но французский консул раскопок не прекращал. К его услугам всегда были десятки полуголодных арабов, готовых за гроши выполнять любую работу. Человеческая жизнь невысоко ценится колонизаторами в странах Востока.
В ту пору археология — наука о древностях — делала свои первые, младенческие шаги. Если сейчас, начиная раскопки, археологи имеют в своем распоряжении современные механизмы и инструменты, сложное специальное оборудование, то в те времена единственными орудиями археолога были лопата да кирка.
Ботта начал рыть колодец на хорсабадском валу. Вскоре заступ зазвенел от удара по камню. Убрав из колодца землю, рабочие оказались на вершине стены.
Но тут, когда Ботта так нетерпелось скорей обнажить всю стену, он неожиданно натолкнулся на странное сопротивление со стороны местных жителей.
На хорсабадском валу то здесь, то там стояли убогие лачуги, плетенные из тростника и рогож. Они не представляли большой ценности, но Ботта готов был заплатить их владельцам, чтобы те передвинули их на другое место. Это отняло бы не больше времени, чем перенос брезентовой палатки.
К его удивлению, арабы наотрез отказались от такого выгодного предложения.
— Нет, бей, нельзя, — отвечали они, боязливо озираясь по сторонам.
— Почему нельзя?
Вразумительного ответа он так и не добился.
На следующий день ни один из арабов не вышел на работу.
Что тут происходит? Долго Ботта ломал себе голову, выпытывал у людей, но они отвечали неопределенно и уклончиво.
А дело было вот в чем.
Хорсабадский паша с тревогой и подозрительностью следил за раскопками.
Что ищут здесь европейцы? Неужели только старые камни, из которых все тут складывают печи? Нет, его не проведешь! Не такой уж он наивный человек, чтобы этому поверить. Ботта, конечно, ищет клад. Не стал бы консул бросать деньги на ветер. Знает он этих французов и англичан. Они без собственной выгоды ничего не делают. Клад этот должен принадлежать только ему.
Ирак в то время входил в состав Османской империи (Турции). На обязанности паши лежал сбор податей и налогов в пользу турецкого султана. Нелегко было выколачивать эти деньги у нищего населения. Не всегда удавалось утаить что-нибудь для себя. А тут такая неожиданная возможность разбогатеть…
Жалкие лачуги, в которых ютились иракские феллахи.
И паша строчит длинное и обстоятельное донесение в Константинополь. Французы задумали недоброе. Они роют траншею, сооружают крепость… Того и гляди, введут сюда свои войска…
Тем временем паша жестоко расправился с рабочими, нанятыми французским консулом.
Узнав в чем дело, Ботта начал действовать. Он обратился к своему правительству, связался с турецкими властями и сумел в конце концов добиться своего.
А ведь хорсабадский паша был недалек от истины. Впоследствии, как известно, англичане отняли у турок Ирак, французы — Сирию. Так что в конечном счете невежественный и жадный хорсабадский паша оказался дальновиднее турецких правителей.
Раскопки в Хорсабаде возобновились. Ботта распорядился копать вдоль стены.
Перетаскав в корзинах огромное количество земли, рабочие расчистили просторную комнату. Стены ее были облицованы алебастровыми плитами.
Ботта был изумлен тем, что открылось его взору. Искусная рука древнего художника — резчика по камню — запечатлела на плитах картины жизни и быта неведомого народа, сама память о котором, казалось, стерлась навеки. Со стен смотрели на него бородатые воины в необычных одеяниях, вооруженные луками и стрелами, копьями и дротиками. Мчались боевые колесницы, запряженные лошадьми. Вереницей тянулись пленные со связанными руками.
Хорсабадские холмы.
Это была страница истории. Но чьей, какого народа, какой эпохи?.. Возможно, об этом говорили письмена, сопровождавшие изображения, но Ботта не мог их прочесть. Он даже не знал, на каком языке они написаны. Было ясно, — науке открылась новая, повидимому очень древняя, цивилизация.
Можно себе представить радость, охватившую археолога. Значит, не зря было потрачено столько времени, сил и средств.
Но вскоре его радость сменилась отчаянием. Чудесные алебастровые барельефы гибли на глазах. Тускнели яркие краски, покрывавшие изображения и придававшие им особую живость. Сами плиты рассыпались в порошок, превращались в тлен.
Царский конюх с лошадьми. Обломок ассирийского барельефа.
Неужели эти замечательные произведения искусства, простоявшие, должно быть, тысячелетия, были отрыты только для того, чтобы подвергнуться окончательному разрушению?
Сам Ботта был виноват в этом. Он слишком торопился. Ему хотелось как можно скорее все находки запаковать в ящики и отправить в Париж.
Но спешка в таком деле совершенно нетерпима и кроме вреда ничего не приносит. Вещи, долго пролежавшие в земле, требуют к себе особого отношения. Их нельзя сразу извлекать наружу, подвергать влиянию воздуха и солнечных лучей. Ботта этого не знал.
Много позднее, при раскопках древнего города Ура, на юге Месопотамии, произошел такой случай.
Археологи нашли медную голову льва. Она вся потемнела, — металл окислился. Находку нельзя было трогать с места, — от одного прикосновения она могла рассыпаться в прах.
Что же сделали ученые?
Окопав кругом землю, они осторожно залили свою находку толстым слоем парафина. Когда он застыл, получился бесформенный ком земли, металла и парафина. Его, как больного ребенка, обернули ватой и бинтами. И в таком виде львиная голова прибыла в реставрационные мастерские музея.
Здесь с помощью тонкой, как волос, пилочки бесформенный ком распилили пополам. Из обеих его половинок с большими предосторожностями выбрали землю и истлевшие кусочки дерева. Половинки соединили и в пустотелую голову льва влили жидкий гипс.
Когда гипс затвердел, растопили парафин. И тогда взору реставраторов предстал прекрасный памятник древнего мастерства. Они увидели чудесную голову зверя с открытой пастью и высунутым красным языком. Глаза были выложены из кусочков белой раковины, зрачки — из лазоревого камня.
Тонкий слой медной окиси прочно пристал к гипсу, точно воссоздав древний образец.
Статуэтка льва была в свое время сделана из дерева и обшита чеканной листовой медью. Дерево истлело, медь окислилась, но уникальная скульптура была всё же сохранена для человечества.
Этот пример приведен для того, чтобы показать, как далеко шагнула вперед археология. Теперь научились воскрешать даже то, что подверглось почти полному разрушению. Во времена Ботта по неведению нередко разрушали хорошо сохранившиеся памятники культуры, которые могли бы украсить лучшие музеи мира.
Ассирийские воины и их вооружение.
Вернемся, однако, в Хорсабад.
Гибель великолепных произведений искусства не обескуражила французского консула. Ботта с удвоенной энергией принялся за раскопки. Он вгрызался в землю, проникая в новые помещения, — и не переставал удивляться богатству и роскоши их отделки. «Это, несомненно, какой-то дворец», — решил Ботта.
Он думал, что ему удалось, наконец, напасть на след древней Ниневии. Той самой Ниневии, которая наводила страх и ужас на все народы древнего Востока и о которой так много и восторженно писали ее современники.
— Она занимает пространство на три дня ходьбы. Одних лишь младенцев, не умеющих отличить правой руки от левой, в ней более ста двадцати тысяч, — твердил один.
— А купцов в ней более, нежели звезд на небе; всякой драгоценной утвари — неисчерпаемый запас. Ее князья — как саранча, военачальники — как рой мошек, — вторил ему другой.
— Это город торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: «Я, и нет иного, кроме меня», — писал третий.