Первым востоковедом, побывавшим на месте раскопок Ботта, был магистр Казанского университета В. Ф. Диттель.[3]
В 1842 году молодой ученый отправился в трехгодичное путешествие по Ближнему Востоку. Диттель блестяще знал арабский, персидский, турецкий и другие восточные языки. Он был очень любознателен и отличался исключительным трудолюбием и непреклонной настойчивостью в достижении цели.
Движимый одним стремлением — обогатить науку, познать далекое прошлое стран Востока, Диттель проникал в такие отдаленные и заброшенные уголки, куда до него не ступала нога европейца. Поминутно рискуя жизнью, он с горсткой спутников посещал труднодоступные горные ущелья, форсировал вплавь бурные реки, совершал многодневные переходы по ужасающему бездорожью. И всё это подчас без топографических карт и проводников, а иногда и без съестных припасов.
Вот колоритная картинка с натуры, набросанная рукой самого Диттеля. «Восточные дороги, — писал он, — представляют какую-то хаотическую полосу, забросанную как попало каменьями, в которых теряются тропинки, называемые дорогою. Каменья разных размеров и форм, утесы, овраги, горы, ущелья, леса, реки и болота, пески, — словом, решительно всё соединяется на дорогах. Но это нисколько не мешает пробираться, влезать, спускаться и, наконец, терять тропинку, по которой идет ваша лошадь или другое животное, обреченное на такую муку».
Диттель мужественно переносил все трудности и невзгоды, выпавшие на его долю. И всюду он тщательно изучал местные говоры и наречья, легенды и предания, памятники старины; приобретал рукописи и древние монеты; пополнял свой путевой дневник самыми разнообразными сведениями.
Узнав о раскопках Ботта, Диттель сразу же поспешил в Мосул. «Мне удалось видеть открытие Ботта в совершенном их блеске… — пишет он в своем отчете о путешествии. — Таким образом я был первый путешественник, рассмотревший самую большую часть или весь памятник древнего ассирийского зодчества. Необыкновенное богатство клинообразных надписей и описание частей памятника удержали меня в Хорсабаде на несколько дней, где… я делал исследования во всех подробностях».
Обломок камня с клинообразной надписью, найденный В. Ф. Диттелем в Нимруде.
Одним из результатов этого исследования было огорчительное для французского археолога заключение, что раскопанный дворец нельзя считать ниневийским. По всей вероятности, утверждал Диттель, это лишь один из пригородных дворцов ассирийских властелинов.
Ботта не хотел соглашаться с русским ученым. Он тешил себя надеждой, что напал на следы Ниневии — столицы Ассирии.
Будущее показало, что прав был Диттель.
В окрестностях Мосула он обратил внимание на огромный нимрудский холм. Почти четверть века назад его посетил Рич. С тех пор сюда никто не заглядывал. Эту местность, находящуюся в пяти с половиной часах пути от Мосула, Диттель справедливо называет «забытой всеми путешественниками». Но он уверен, что нимрудский холм скрывает великолепные памятники прошлого, может быть еще более значительные, чем те, которые открыл Ботта.
«Не удовлетворившись разбросанными здесь обломками, — пишет В. Диттель, — признаками архитектурного памятника, я начал разрывать внутренность холма… Труды мои увенчались открытием камня с клинообразной надписью. Это было первым поводом к заключению, что здесь, как в Хорсабаде (где сделал открытие Ботта), должен находиться памятник древнего зодчества».
Но русский ученый не располагал средствами для раскопок. Ему пришлось ограничиться тем, что он тщательно скопировал обнаруженную надпись и обратил на этот холм внимание Ботта. Он настойчиво советовал продолжить здесь работу.
По следам Диттеля вскоре пошли другие и действительно раскопали целый город. Но об этом подробней будет рассказано ниже.
Два года велись раскопки. В Хорсабад на помощь Ботта приехал искусный рисовальщик. Это было очень кстати. Многое из того, что открыл Ботта, быстро разрушалось, и важно было запечатлеть, хотя бы на бумаге, те прекрасные произведения архитектуры и искусства, которые археологи всё время обнаруживали.
Но находки были столь многочисленны и обильны, что и из уцелевших вещей можно было укомплектовать не одну музейную коллекцию. Ботта думал только о Луврском музее. Самые лучшие вещи он упаковывал в ящики и отправлял в Париж. Всё, что представлялось ему менее ценным, он беспечно оставлял на месте раскопок, нимало не заботясь об их дальнейшей судьбе. Многое расхищалось и погибало.
Стены и ворота Хорсабадского дворца.
Сообразив, что эти «камни» пригодны не только для постройки хлевов, местные жители растаскивали массивные плиты и сбывали их тем, кто больше платил.
Убежденный в том, что всё, что можно открыть, уже открыто и что археологу здесь делать больше нечего, Ботта прекратил раскопки. Но спустя несколько лет французы снова направили экспедицию в Хорсабад. И приехавший туда архитектор Виктор Плас обнаружил на этом месте еще много интересного. Он раскопал целый лабиринт комнат и коридоров, склады керамики и хозяйственных вещей, пекарню и винный погреб…
Вот большое помещение, сплошь уставленное железной утварью. В другом хранятся разноцветные глазированные изразцы. Их чудесные краски ничуть не поблекли от времени и дошли до нас в таком виде, как будто рука художника их коснулась только вчера. Металл, из которого были изготовлены молоты, лопаты, плуги, мотыги, цепи, гвозди, крючки, при ударе звенел, как гонг. Когда найден был склад железных изделий, рабочие расхватали многие вещи и тут же пустили их в употребление, — настолько хорошо они сохранились…
Это была редчайшая находка, так как металлические изделия (кроме золотых) плохо сохраняются, подвергаются окислению и портятся. Можно по пальцам пересчитать случаи, когда металлические вещи, долго пролежавшие в земле, не разрушились и дошли до наших дней.
К числу таких счастливых находок относятся бронзовые чаши, раскопанные в Кармир-Блуре известным советским археологом Б. Б. Пиотровским. Пролежав два с половиной тысячелетия в земле, они нисколько не пострадали, ими можно пользоваться хоть сегодня. Несколько таких чаш хранится сейчас в Ленинградском Эрмитаже.
Любопытны обстоятельства, при которых В. Плас обнаружил винный погреб.
Рабочие набрели на узкое и тесное помещение. Здесь стояли, выстроенные в ряд, остродонные глиняные сосуды. Их извлекли наружу. Стенки сосудов были покрыты густой коричневой массой. Плас решил, что это загрязненная глазурь.
Но вот как-то после сильного ливня вдруг запахло винными парами. «Откуда бы это?» — недоумевали рабочие. Запах определенно шел с той стороны, где стояли сосуды.
Общий вид Хорсабадского дворца. Реконструкция.
Заглянули внутрь и увидели, что они заполнены дождевой водой. От «глазури» не осталось и следа, ибо это была не глазурь. Это были винные осадки, которые растворились в воде.
Так удалось установить назначение сосудов и характер помещения, в котором они хранились.
Коллекции Пласа быстро пополнялись множеством мелких предметов. Среди них выделялись семь табличек — золотая, серебряная, медная, свинцовая, магнезитовая, алебастровая и табличка из лазуревого камня. Они хранились в каменном ящике, который был заложен в фундамент дворца.
Разглядывая эту находку, Плас обнаружил на каждой из табличек совершенно одинаковые письмена. «Это, должно быть, история закладки здания», — решил он и пожалел, что не может их прочесть.
Пласу при раскопках очень пригодились его знания архитектора. Там, где Ботта видел лишь бесформенные нагромождения глины, острый глаз строителя различал очертания комнат и коридоров. Толщина некоторых стен доходила до девяти метров.
Хорсабадский дворец (вид со двора). Реконструкция.
Стоит ли удивляться, что Ботта не сумел отличить необожженный кирпич этих стен от окружающего их грунта. Ему и в голову не пришло, что они могут иметь такую чудовищную толщину.
Но если бы Ботта внимательно прочел античных авторов, то он бы узнал, что древние сооружали подчас еще более толстые стены. Так, например, по словам греческого историка Геродота, стены, которые царь Навуходоносор II (VII–VI века до нашей эры) построил вокруг города Вавилона, имели в толщину 50 локтей, то есть 25 метров! По толще этих стен свободно могли разъехаться две четверки лошадей, впряженные в колесницы…
Богатую коллекцию восточных древностей собрал Плас, но лишь ничтожная часть ее стала достоянием науки. Всё остальное безвозвратно погибло.
Найденные в Хорсабаде скульптуры, барельефы, различная утварь, сосуды, украшения, драгоценности, изделия из металла и камня были упакованы в ящики, доставлены на руках к берегу Тигра и погружены на келеки — легкие плоты, которые поддерживаются мехами, надутыми воздухом. Такие плоты и поныне служат в Ираке средством передвижения грузов, а нередко и людей. Плас хотел доставить свои находки в Басру — город в низовьях Тигра, — куда за ними должен был прийти корабль, чтобы увезти их во Францию. Но из-за небрежности отправителей два келека опрокинулись и погибли в Тигре. Вместе с коллекцией Пласа погибли десятки ящиков с ценнейшими находками, которые были собраны другими экспедициями и также предназначались для музеев.
При желании и настойчивости потопленный груз мог бы быть поднят со дна реки. Но спасательные работы велись медленно и плохо. Французское военное судно, посланное для этой цели, не явилось, а маленький ветхий английский пароход, стоявший на реке, был не пригоден для оказания существенной помощи спасателям.
После нескольких робких и неудачных попыток извлечь потопленные ценности со дна Тигра, на них махнули рукой. Обилие находок привело к тому, что западноевропейские археологи перестали дорожить ими. Дело доходило до того, что высокохудожественными барелье