фами расплачивались за фрахт судов (то есть за перевозку грузов). Прекрасные произведения искусства превращали в разменную монету.
Но ни Рич, ни Ботта, ни Плас Ниневии так и не нашли. Хорсабадский холм скрывал под собой лишь дальний пригород Ниневии — Дур-Шаррукин.
Раскопать столицу Ассирии довелось англичанину Генри Лэйярду.
Беспокойными были молодые годы этого человека. Нигде он подолгу не задерживался. Мы встречаем его попеременно то в Париже, то в Женеве, то в Риме, то в Лондоне. Он занимается искусством и медициной, языками и юриспруденцией.
Одно время казалось, — выбор был сделан окончательно: он обосновался в Лондоне, в конторе стряпчего, и прослужил там целых шесть лет. Но, убедившись, что здесь карьеры не сделать, Лэйярд бросает скучную контору и отправляется на Восток, в поисках приключений.
Решив добраться до Цейлона, он отказывается от комфортабельного путешествия морем и избирает длинный и тяжелый сухопутный маршрут. Он бродит по Балканам, посещает Константинополь и знакомится с английским послом в Турции. Тот по достоинству оценил Лэйярда, его готовность выполнять любые, самые рискованные поручения.
Он появляется в Сирии и Палестине, Ираке и Иране. Его можно было встретить в шатрах кочующих персидских племен и в убогой хижине арабских феллахов. Он дружит с шейхами бедуинов и пирует с сирийцами-христианами, интригуя против тех и других.
Успех французов в Хорсабаде возбудил зависть Лэйярда и навел его на мысль, что раскопки дадут возможность пополнить залы Британского музея и, в то же время, отлично изучить страну. Английский посол горячо поддержал этот план, снабдил его деньгами. И Лэйярд начал действовать.
Первым делом он отправился с визитом к губернатору Мосула Керитли-Оглу. Вот его портрет:
«Он был об одном глазе и об одном ухе, коренаст и жирен, лицо рябое, неловок в движениях и говорил сипло».
Это был один из наиболее жестоких и жадных ставленников Турции в покоренном Ираке. Мосульский губернатор всячески изощрялся в выжимании последних соков из нищего и голодного населения. Сверх множества всяких других налогов он ввел еще налог «джес параси», что в переводе на русский язык значит: «деньги на зуб». Иначе говоря, несчастные жители должны были платить за …износ зубов губернатора при жевании пищи, которую он «милостиво» принимал от ограбленного им населения!
Лэйярд скрыл от Керитли-Оглу свое намерение вести раскопки. Распустив слух, что он собирается охотиться на медведей, водившихся в окрестностях Мосула, Лэйярд с несколькими спутниками поплыл вниз по Тигру.
Он уже давно облюбовал огромный нимрудский холм, на котором годом раньше побывал Диттель. Об этом холме в народе ходили разные легенды. Да и находка русского востоковеда многое сулила. И Лэйярд решил попытать счастья.
Через каких-нибудь пять часов он был у цели.
В разграбленной и покинутой деревушке он случайно набрел на одну-единственную семью, прятавшуюся в развалинах. Возле кучки полуугасших углей сидели на корточках три исхудалые женщины со множеством почти нагих ребятишек. Тут же стоял глава семьи в белой чалме и широком плаще. Он рассказал Лэйярду о погроме, который учинил здесь Керитли-Оглу, и о том, что все жители окрестных деревень побросали насиженные места и ушли куда глаза глядят, чтобы спастись от алчности турецкого губернатора.
Авад.
Смекнув, что Авад — так звали араба — готов за гроши выполнять любую работу, Лэйярд тут же и нанял его. С помощью Авада он набрал из дальних деревень еще нескольких рабочих и приступил к раскопкам.
Так началась «охота» Лэйярда. Но не за медведями, а за восточными древностями.
Широкий вал Нимруда выделялся на фоне утреннего неба наподобие крепости. С вершины холма открывалась опаленная солнцем бесплодная степь, над которой ветер гонял тучи песку. На поверхности холма валялись обломки глиняных табличек, с выдавленными на них клиновидными знаками, вперемежку с землей и керамическими черепками. Они мало интересовали Лэйярда. Зато он чрезвычайно обрадовался, когда рабочие принесли обломок барельефа. Стало быть, он правильно выбрал место для раскопок. Здесь, несомненно, где-то похоронен дворец или даже целый город, вроде того, который Ботта открыл в Хорсабаде.
Авад подвел Лэйярда к куску алебастра, торчавшему из земли. Сдвинуть его с места не удалось. Лэйярд приказал окопать вокруг. Оказалось, что это огромная прямоугольная плита, за которой следовала вторая. Вскоре была отрыта целая стена, облицованная плитами. В центре каждой из них имелась надпись, сделанная теми же непонятными значками.
Окрыленный успехом, Лэйярд разбил рабочих на две партии. Одну из них оставил раскапывать найденную комнату, а другую повел в юго-западный конец вала, где были замечены обломки жженого алебастра. И здесь очень скоро раскопали стену. Но покрывавшие ее плиты сильно пострадали от огня. Очевидно, здание погибло при пожаре.
Лэйярду не терпелось копать дальше, но внезапно наступившая ночь, густая и непроглядная на юге, вынудила прекратить работы.
Квартет ассирийских музыкантов. Каменный барельеф.
В одной из раскопанных комнат среди груды мусора и щебня были найдены мелкие вещицы из слоновой кости — статуэтки и украшения со следами позолоты. Авад тщательно подбирал блестящие крупицы, ревниво оберегая их от взора посторонних. Завернув этот «клад» в плотную бумагу, он торжественно вручил его Лэйярду со словами:
— О, бей, ваши книги правы, и англичане знают то, что скрыто от правоверных. Здесь есть золото и, конечно, много. Даст бог, мы найдем его в несколько дней. Только не говорите ничего этим арабам, они не умеют держать язык за зубами. Дело дойдет до ушей паши.
Каково же было удивление Авада, когда Лэйярд великодушно вернул ему эти «сокровища». Наивный Авад не понимал, что несколько блестящих песчинок, ценность которых ничтожна, не удовлетворят аппетитов англичан.
Всецело поглощенный поисками изваяний, наподобие тех, что обнаружил Ботта, Лэйярд орудовал ломом, круша на своем пути всё, что, по его мнению, не представляло интереса. Довольно откровенно сообщает он об этом в своих записках. Только изваяния, побольше изваяний, — всё же остальное не имеет цены.
Он рушил стены, проламывал полы, смешивая с землей битый кирпич. Груды его уносились в корзинах и сбрасывались с вершины холма. Немало при этом погибло письменных памятников на глине, которые Лэйярд не удостаивал своим вниманием. И кто знает, какие ценнейшие исторические и литературные документы безвозвратно потеряны для человечества!..
Через неделю Лэйярд счел нужным вернуться в Мосул, чтобы сообщить губернатору о своих работах. Он застал город в большом смятении.
Керитли-Оглу, прекрасно зная о лютой ненависти, которую питает к нему население Мосула, решил нажиться и на этом. Однажды после обильного обеда он притворился тяжело больным, почти умирающим. Его приближенные недвусмысленно намекали на внезапную смерть турецкого наместника. Эта весть быстро облетела весь Мосул и вызвала всеобщее ликование. Тем временем расставленные губернатором агенты доносили ему обо всем происходящем.
Вскоре Керитли-Оглу, здоровый и невредимый, появился, как ни в чем не бывало, на базарной площади. Началась поголовная расправа. Людей хватали и обирали до нитки «за распространение ложных слухов», «за обиду, нанесенную его сану», и за другие подобные «преступления»…
Керитли-Оглу сделал вид, будто ничего не знает о раскопках в Нимруде. Но потом, чтобы уличить Лэйярда, вынул из своего стола грязную бумагу, в которой были завернуты ничтожные крупицы позолоты, подобные тем, что несколькими днями ранее вручил англичанину Авад.
— Это доставили мне мои верные люди, которые наблюдали за вашими действиями. Сознайтесь, сколько вы уже нашли золота!
Лэйярд согласился, чтобы раскопки велись под наблюдением специального агента паши, который тут же забирал бы в пользу мосульского правителя все найденные драгоценные металлы.
Арабы на раскопках. Подъем плиты.
Значительно увеличив партию рабочих и начав копать и в других местах, Лэйярд, наконец, нашел то, что искал, — богатые барельефы и скульптуры. Но вдруг пришел приказ из Мосула прекратить раскопки.
— С глубоким сожалением я узнал, что вал, в котором вы копаете, некогда служил кладбищем для мусульман, — сказал Керитли-Оглу Лэйярду. — Закон запрещает нам нарушать покой правоверных.
Лэйярд возразил, что на месте раскопок нет никаких могил, а древнее кладбище находится в стороне.
— Нет, я не могу позволить вам продолжать раскопки, — твердил губернатор. — Ваша голова дороже старых камней. Вы — мой дражайший и искреннейший друг, и если что-нибудь случится с вами, я буду очень огорчен.
Он недвусмысленно намекал, что Лэйярду грозит нападение суеверных арабов. Но Лэйярд прекрасно понимал, что организатором такого нападения может быть только сам турецкий правитель.
Лэйярд так и вернулся ни с чем в Нимруд, с твердым намерением, однако, продолжать раскопки тайно. Каково же было его удивление, когда он узнал, что кладбище, на которое ссылался паша, было… поддельным!
Один из солдат сообщил ему:
— Мы получили приказ выложить могилы на валу и две ночи работали, таская камни из отдаленных деревень. За эти две ночи мы разрушили больше настоящих могил правоверных, чем вы бы могли осквернить за два года раскопок. Мы замучили себя и лошадей, перевозя эти проклятые камни…
Много всяких других приключений выпало на долю Лэйярда. Его пыталась ограбить шайка бедуинов. Как-то вечером, возвращаясь домой, Лэйярд не нашел своего дома: он был снесен порывом ветра. Но находки — одна другой чудеснее — вознаграждали за всё. С каждым днем явственней проступали очертания великолепного дворца, лишь частично пострадавшего от огня. Бóльшая же часть его сокровищ отлично сохранилась.