— Внизу рука у вас моложе, чем наверху, — вдруг сказала моя жена.
— Совершенно верно, — произнес профессор. — Так оно и есть. Этой руке всего три месяца, а локтю, если я не ошибаюсь, уже двадцать девять лет.
Мы удивленно смотрели на Дешлена. Парень опустил рукав и сел.
К сожалению, я должен начать с некоторых, довольно элементарных истин, которые, кажется, известны всем, но над которыми, к сожалению, до сих пор никто серьезно не задумывался.
Вы, конечно, знаете, что такое эксплантация, или культура ткани. Вы берете кусочек живой кожи и помещаете ее в пробирку с питательной средой. Если продуктов питания и кислорода в этой среде достаточно и обеспечен хороший обмен веществ, то клетки живой ткани начинают размножаться вне организма.
Напомню вам и другие факты. Есть замечательное свойство некоторых живых организмов восстанавливать свои поврежденные органы — регенерация. Если, например, у человека удалить часть печени, то со временем она может полностью или частично восстановиться. Но это еще не самое удивительное. Известно, что если взять кусочек обыкновенного кольчатого червяка — я повторяю: кусочек — размером только в одну трехсотую долю целого червяка и поместить этот кусочек в подходящую питательную среду — из него вырастет целый червяк, точь–в–точь такой, как и тот, от которого мы взяли для опыта “затравку”. Есть и другие организмы, которые могут регенерировать полностью из небольшой части своего тела, например, гидра.
Ирэн вдруг заявила:
— По–видимому, профессор, вы разработали способ регенерации ампутированных у людей конечностей путем помещения оставшейся части в соответствующую питательную ванну?
— Если хотите, да, — ответил Дешлен и улыбнулся.
— Значит, именно таким образом вы восстановили руку господина Жокля?
— Совершенно верно.
— Но ведь это революция в восстановительной хирургии или как еще можно назвать эту область медицины? Может быть, восстановительная биохимия?! — воскликнул я.
— Нет, это еще не революция. Это — полреволюции, — произнес Дешлен. — Революция будет дальше. Мы переглянулись. Если регенерация ампутированных частей человеческого организма путем помещения остатков в питательную ванну не революция, то что же может быть большим?
— Разве вас не удивляет, — продолжал Дешлен, — что каждый из нас появился на свет и вырос в огромный организм всего лишь из одной клетки? Ведь когда‑то, в период зарождения, все мы представляли собой всего лишь на всего одну–единственную зародышевую клетку! Именно в этой одной–единственной клетке была сосредоточена программа, если хотите, план или проект построения всего нашего организма. Тот порядок, который мы наблюдаем в обычных кристаллах, это всего лишь геометрический порядок, в то время как порядки и последовательности молекул в новом организме — это порядок, определяющий смысл всей жизни.
— А теперь я перехожу к самому главному — нашему патриотическому долгу перед Францией, — сказал Дешлен и встал.
Именно этот внезапный переход от рассуждений о строении живого организма к судьбе нашей родины, произвел на нас самое сильное впечатление.
— Я не хочу описывать вам, какое горе и унижение претерпевает сейчас Франция… Об этом все вы хорошо знаете. Я и Жокль, может быть, знаем немножко больше, потому что были на фронте или, во всяком случае, в местах, которые условно можно было бы назвать фронтом. Наша задача заключается в том, чтобы помочь тем, кто продолжает борьбу. Мы поможем им приобрести оружие. Им нужны деньги, много денег.
— Вы имеете в виду движение Сопротивления? — тихо спросила Ирэн.
— Да.
— Но ведь в Алжире существует штаб этого движения. Он ему помогает.
Дешлен поморщился.
— Что это за помощь, я знаю. Листовки, бумажки, поздравления, несколько сотен старых карабинов. А нужно больше, значительно больше… Мне иногда кажется, что там, в Алжире, даже боятся серьезно помочь нашим партизанам…
— Где же вы собираетесь достать такие большие средства? — заинтересовался я, все еще будучи не в состоянии понять смысл всего разговора.
— В Египте, — вдруг сказал Дешлен, и мы все привстали со своих мест.
— Г–д–е–е??
— В Египте. В селении Абусир, сто километров южнее Каира.
Пока мы, ошеломленные, сидели и непонимающе переглядывались, профессор Дешлен открыл письменный стол и вытащил из него пожелтевший листок бумаги.
— Не знаю, известно ли вам, что до войны я занимался проблемой рака. Меня заинтересовали научные сообщения Раффера, относящиеся к 1918–1923 годам. Он писал, что для выяснения природы ракового заболевания необходимо установить, давно ли на земле существует эта болезнь. Он исследовал останки древних животных и особенно тщательно египетские мумии и пришел к выводу, что древние египтяне были незнакомы с этой болезнью. Вот тогда‑то я и решил выяснить, насколько живучи раковые клетки и могут ли клетки опухоли, пролежавшей пять–шесть тысяч лет, возбудить болезнь в живом организме. Чтобы решить этот вопрос, я, прежде всего, обратился к документам; мне хотелось узнать, не умер ли кто‑нибудь из египетских фараонов от рака. Я искал долго. Но все же мои поиски увенчались успехом. На глиняной табличке, выставленной перед мумией царя Сахуры в музее Гиме — он жил в тринадцатом веке до нашей эры, — было сказано, что он умер, возымев на груди и коленях “кровавый свет”.
— А что это за “кровавый свет”? — спросил я.
— Рак, — мрачно произнес Дешлен. — Я в этом убедился, когда осматривал мумию в музее. Множественный рак на груди и на конечностях. Вы знаете, опухоли рака имеют кроваво–красный оттенок.
— Но при чем здесь оружие для отрядов Сопротивления?
Дешлен усмехнулся:
— Вы торопитесь. В надписи сказано еще и то, что перед смертью Сахура приказал принести богу Ра жертвоприношение — чуть ли не целую гору золота и драгоценных камней. И клад этот был зарыт в тайнике.
— Ну и что, — сказала Ирэн. — Если вы имеете в виду дары Сахуры, то они, конечно, безнадежно потеряны.
— Я уверен, что клад остался нераскопанным, во всяком случае, мы можем проверить.
— Проверить? — я вообще перестал что‑либо понимать. — Как же вы собираетесь узнать, где он находится или находился?
— Нам об этом расскажет сам царь Сахура, — произнес Дешлен и отошел к окну.
Если бы в этот момент в комнате взорвалась граната или потолок прошиб метеор, мы бы были меньше удивлены: я и Ирэн переглянулись и поняли, что у нас мелькнула одна и та же мысль: “В голове у Дешлена не все в порядке”. Только Жокль благоговейно хранил молчание и восхищенными глазами смотрел на своего спасителя.
Позволив нам за несколько мучительных минут передумать обо всем, Дешлен продолжал:
— Мои дорогие друзья, это не парадокс. Я верю, что вы умные люди и правильно поняли то, что я вам говорил. В затравке содержится в зашифрованном виде план построения всего живого существа. Если такую затравку поместить в подходящую питательную среду, она вырастет в полноценный взрослый организм. Рука и нога Жокля — этому свидетельство. Какой должна быть питательная среда, я знаю. Остается дело за немногим — хотя бы за одной клеткой фараона Сахуры.
— Но это бессмысленно! — закричал я. — Фараон пролежал в земле столько столетий! Всем известно, что полная минерализация, то есть полнее разрушение органических веществ в земле происходит максимум за двадцать лет. У нас нет никаких шансов раздобыть затравку для регенерации Сахуры!
— Это никем не доказано, — безжалостно произнес Дешлен. — Последние археологические раскопки показали, что зерно пшеницы, извлеченное из гробницы фараона, хорошо проросло, хотя и пролежало сотни лет. Жизнь более цепка и более живуча, чем мы думаем.
— Учтите, — продолжал он, — что труп Сахуры был забальзамирован и захоронен в каменном гробу, в песчаной почве, в жаркой, лишенной грунтовых вод стране. Я не верю, что в теле фараона не сохранилось ни одной дремлющей тысячелетия живой клетки. Для эксперимента мне нужна кость из трупа фараона, одна–единственная кость…
4
— Когда осенью сорок первого года, — продолжал незнакомец, — я пришел в музей Гиме, там было сумрачно и пусто. Был дождливый весенний вечер, и тишина залов нарушалась шагами редких посетителей. Улучив минуту, я спрятался за одной из египетских статуй и выждал, пока все уйдут и привратник закроет вход в помещение. Ночью без труда я вскрыл стеклянную витрину, за которой хранилась мумия, и при помощи ножа и небольшой пилы отсек кусочек позвоночника. Как только утром дверь в музей снова открылась, я, никем не замеченный, вышел на улицу. Вы знаете, что люди по утрам думают совершенно иначе, чем ночью. Часто серьезные и величественные мысли, возникшие ночью, кажутся смешными и мелкими утром. Примерно так было и со мной, когда я шагал по улицам Парижа с позвонками фараона в кармане. Редкие прохожие обращали внимание на мою смеющуюся физиономию, не подозревая, что причиной этому был находившийся в моем кармане египетский фараон, который должен был своими богатствами помочь французскому Сопротивлению! Что может быть более диким! Я шагал на улицу Парадиз, преисполненный иронии и сарказма по адресу автора этой бредовой идеи, профессора Дешлена. Насколько убедительными казались мне доводы Дешлена, когда я его слушал, настолько сумасбродными они представлялись мне теперь, после того, как я собственными руками почувствовал, из чего мы собираемся восстановить древнего египтянина.
В кабинете Дешлена все меня ждали. Ирэн бросилась мне на шею со слезами на глазах. Она волновалась всю ночь, боясь, что со мной что‑нибудь случится.
Я бросил мешочек с останками мумии и сел.
— Вот ваш подарок Франции, профессор! Надеюсь, здесь хватит материала не на одного, а на десять фараонов.
Не обращая внимания на мои слова, Дешлен вывернул содержимое мешочка на большое стекло. Своими тонкими и быстрыми, как у пианиста, — пальцами, он стал торопливо разгребать желтовато–серую массу, отделяя маленькие комочки от больших. Одна из костей была размером с кулак. На ней‑то он и остановил свое внимание. Он долго рассматривал ее в лупу и затем сказал: