Из‑за поворота улицы вылетела открытая военная машина, до отказа набитая пьяными офицерами и женщинами. Они горланили во всю глотку, совершая утреннюю прогулку после ночного пиршества. Ренато остановился посреди улицы, широко расставив руки:
— Проклятье вам!
Я не успел опомниться, как автомобиль на полном ходу сбил Ренато с ног и отбросил к стене. Шофер даже не попытался затормозить. Пьяная компания умчалась.
Несколько минут Ренато еще дышал.
— Ренато, Ренато, скажите хоть что‑нибудь, — умолял я его.
Пульс на руке едва прощупывался. Сердце билось с долгими, грозными паузами.
На мгновение он открыл глаза.
— Кардуччи? Славный вы малый… Как хорошо, что кончаются эти две минуты одиночества…
Больше он не произнес ни слова.
Профессор умолк. Я сидел, боясь нарушить тишину, и силился проанализировать его трагический рассказ. Это было очень трудно, потому что все в нем было для меня необычно. Ясно только одно: Ренато, на чувствах которого так рискованно “сыграл” биофизик, пережил очень многое. Его погубила реальная жизнь с ее ужасными впечатлениями, запавшими глубоко в память. К трагической развязке художника привела его острая чувствительность.
— Синьор, можно к вам? — вдруг прервал наши раздумья высокий парень, один из тех, кого я видел, входя в хижину.
Кардуччи вздрогнул.
— Синьор, вам больше здесь оставаться нельзя.
— Почему?
— В деревне неспокойно. Священник сегодня в вечерню произнес проповедь против вас.
— О! Что же мне делать?
— Нужно уходить, синьор.
— Куда?
— В горы.
— К кому?
— К людям, которые любят и уважают вас.
Я облегченно вздохнул. Значит, все‑таки я был прав, и здесь у профессора есть друзья!
— Разве такие есть? — спросил он.
— В Италии их много. Собирайтесь. Сейчас самое время.
— Но я не знаю дорогу. Где я буду искать этих людей?
— Вас проводит Антонио. Он здесь. Входи, Антонио.
В комнату вошел старик, тот самый, которого я встретил, приехав в деревню.
— Добрый вечер, синьоры, здравствуйте, синьор доктор. Идемте пока не поздно.
Кардуччи посмотрел на меня в нерешительности.
— Идите. Идите профессор. Это настоящие люди, хорошие, добрые и смелые. Доверьтесь им.
Некоторое время Кардуччи стоял посреди комнаты совершенно растерянный. Затем он порывисто подошел ко мне, крепко пожал руку и решительно вышел из хижины в сопровождении Антонио и двух высоких хмурых парней, его бывших хозяев.
БАНКА БЕЗ НАКЛЕЙКИ
Я хорошо помню эту веселую историю. У червяка выработали условный рефлекс сокращаться под действием света. После его растерли в ступке. Получившуюся слизь сожрал другой червяк, у которого никаких рефлексов не было. И они появились. Наука, приобретенная жертвой, передалась каннибалу через желудок!
Да, я хорошо помню эту нашумевшую среди биологов историю. Не история, а просто любопытный экспериментик, этакий крохотный научный анекдот, лабораторный трюк, вроде открытия деления ядра урана-235.
— Ну и что дальше? — спросил я.
У профессора на лице появилось выражение бесстрастного академического вдохновения.
— Чувствуете намек на химическую природу памяти? С памятью живых существ всегда было много недоразумений. Никто не знал, где она находится. Ее упорно искали и вот нашли. Я нашел…
— Где же?
— Вот…
Прибор напоминал электролитическую ванну, присоединенную к генератору. Ванна была заполнена мутноватой жидкостью.
— Ячейки памяти “ин витро”, а по существу, обыкновенная ячейка Бензера.
Я не знал, кто такой Бензер и что представляет собой его ячейка.
— Сейчас многие занимаются искусственным биосинтезом белков. Если вы поместите в ванну раствор рибонуклеиновой кислоты и рибосомы, то можно получить какие угодно белки. Их структура записана в молекуле РНК…
Я вспомнил журнал “Хобби”. Там об этом что‑то писали…
— Образно это можно представить себе так. Раньше была граммофонная запись на пластинке. В звуковом кино пользуются оптической записью. Есть магнитная на ленте. Природа записывает информацию на молекуле РНК. Она тонкая и длинная, как паутина. Вы понимаете?
Я понимал. Смутно. Не в деталях, а в принципе.
— В мозг поступают импульсные сигналы из внешнего мира. Импульсы врываются в нервную клетку, наполненную РНК. Химическая структура РНК меняется, идет нечто аналогичное звукозаписи. Это и есть материальный след памяти!
Действительно, как чудовищно просто!
— Значит, тот червяк вместе с телом своего собрата сожрал и звукозапись?
— Совершенно верно!
Профессор казался отрешенным от всего земного. Наука, только наука!
— В этом приборе я осуществляю запись сигналов на молекулах РНК.
Он самозабвенно рассказал об устройстве электронного прибора, который кодирует звук точно так же, как и слуховой аппарат человека.
— Вот и все! — завершил свой рассказ профессор. Но я знал, что это только начало!
Всегда все начинается с пустяка. С какого‑нибудь червяка, или молекулы, или ядра. Масштабы объекта ни о чем не говорят.
Банки из желтого стекла, со стеклянными притертыми пробками. Они стоят рядышком, как книги на библиотечной полке, как полное собрание сочинений одного и того же автора. Все в одинаковой обложке — желтые. И заголовки на белых наклейках.
На первой банке, которую я механически вытащил из шкафа, было написано: “Начала Евклида”. Я поставил ее на место и вытащил вторую. “Томас Мор. Утопия”. Третья банка была наполнена “Шагреневой кожей”…
— У вас странный вкус… — растерянно пробормотал я.
— О, я в это не вмешивался! — торопливо заметил профессор. — Мое дело — РНК.
— И много этого нужно, чтобы…
— Одной пол–литровой банки хватит на все человечество! Экономная запись, не правда ли?
— Очень… Может быть, слишком…
В моем сознании возникла идиотская картина.
Аптека. В ручном отделе на полках сотни таких банок. Я прихожу и спрашиваю: “У вас есть Гете?” — “Нет, но… — Провизорша таинственно оглядывается по сторонам. Она моя знакомая, иногда отпускает снотворное без рецепта. — Но мы вчера получили немного Агаты Кристи…” — “Дайте пятьдесят граммов”. Я торопливо сую ей деньги и убегаю с пузырьком.
— И это действует? — выдавил я из себя вопрос.
— Профессор восторженно кивнул головой. Он был отрешен от всего земного.
— На ком вы проверяли?
— Как всегда, на собаках, — прошептал он.
— Пустяковая операция, — пояснил профессор. — Инъекция в сонную артерию. Дальше с током крови РНК поступает в мозг…
Вы когда‑нибудь видели говорящих собак? Это отвратительное, противоестественное зрелище. Особенно язык! У собак он длинный и тонкий, что очень мешает им членораздельно выражать свои мысли. При нашем появлении пес Конт заявил:
— Многие считают, что питание мясом способствует появлению атеросклероза. Это тоже неправильно…
Профессор ждал от меня восторженных восклицаний. Но я молчал. Я вспомнил, что у меня всегда были нелады с иностранным языком. Нельзя ли воспользоваться знакомством и выпросить у него граммов пять английского?
Конт облизнулся и добавил:
— Вернер стоял в тамбуре. В кармане — только что полученный диплом… Справки по телефону АЛД 3–12–15. Рукописи не возвращаются…
— Восхитительно, не правда ли? — спросил профессор и потрепал Конта по спине.
— Адмирал отправился дальше, следуя на восток… Встретилась на пути рыба размером с кита средней величины…
— Это откуда? — спросил я Конта.
Пес завилял плюшевым бесхвостым задом.
— Темные водородные флоккулы — одна из самых выдающихся черт спектрогелиограмм солнечного диска… Химик же воспринимает сумятицу…
За Конта мне ответил профессор.
— Видите ли, — он взял со стола желтую банку без наклейки. — Сюда сливали что попало…
Профессор был отрешен от всего земного. Его не волновал факт, что в банку сливали что попало.
Я посмотрел Конту прямо в глаза. Они были очень печальными. Он будто догадывался, что я о нем думаю, и хотел что‑то сказать. О, он хотел просто гавкнуть, по–своему, по–простому, искренне, по–собачьи.
Увы! У него не было ни одной своей собственной мысли…
КОНЕЦ “РЫЖЕЙ ХРИЗАНТЕМЫ”
Буквально за одну ночь в Квизпорте отдали богу душу несколько десятков богачей. Мор, напавший на миллионеров, грозил вылиться в общенациональный скандал, и правительство немало потрудилось, чтобы спасти авторитет и незыблемость нашего “лучшего в мире образа жизни”. События окутались таинственным молчанием… И только благодаря нашему Купперу мы кое‑что узнали…
“Рыжей Хризантемой” называли хозяйку Даниэля Куппера. Ее имя подолгу не сходило с колонок скандальных сообщений, печатавшихся в больших и малых газетах. Толстая, активная, нахальная и крашеная, она была способна на самые дикие выходки. Ее муж, Клод Бернер, фиолетовый геморроидальный невротик, потеряв надежду иметь наследника, пил дни и ночи напролет. И когда богачи организовали в Квизпорте свой ресткэмп — лагерь для отдыха, он удалился туда.
Побесившись еще несколько месяцев в крупных городах, Эвелина Бернер, то есть “Рыжая Хризантема”, наконец решила присоединиться к своему мужу. По дороге она захватила Даниэля Куппера в качестве кухарки. Провожая друга в дорогу, все мы ему завидовали.
— Счастливчик! Попасть в семью такого золотого мешка! Да и Квизпорт посмотришь!..
Куппер только ухмылялся. Его распухшая от удовольствия рожа как бы говорила: “Что поделаешь, ребята. Может быть, когда‑нибудь и вам повезет”.
О Квизпорте ходили самые невероятные слухи. Дело в том, что богачи, построив там свой кэмп, сделали все, чтобы никто ничего не знал о том, как они отдыхают. Они окружили Квизпорт высокой стеной с колючей проволокой и непроницаемой завесой молчания и таинственности. Это был их собственный кэмп, и никто без их разрешения туда не мог показать носа.
Вот поэтому‑то о Квизпорте и ходили самые невероятные слухи. Говорили, будто там миллионеры построили плавательный бассейн и наполнили его чистейшим виски, будто леди и джентльмены бегают там голые. Как‑то пустили слух, будто квизпортовские богачи по вечерам организуют соревнование по перегрызанию глоток друг другу. И, действительно, кто‑то собственными глазами видел, как из Квизпорта выезжали санитарные машины.