— Чушь какая‑то, — сказала Сюзанна, вытаскивая из своего автомата лист бумаги. — Если так будет продолжаться, я не буду читать, и вы умрете с голоду.
— Не нравится? — спросил я.
— Нет.
— Хорошо, я попробую другое.
“Небывалая сенсация! 18 миллиардеров и 42 миллионера отказались от своих миллиардов и миллионов в пользу рабочих…”
— Послушайте, Сэм, или как вас там! Я больше читать вашу белиберду не буду.
— Еще одна попытка.
— Не буду.
— Ну, пожалуйста, Сюзанна.
— Не хочу.
— Ну, Сузи!
— Не смейте меня так называть, слышите! Я напечатал:
“Сузи, вы чудесная девушка. Я вас люблю”.
Она ничего не сказала.
“Я вас люблю. Вы это читаете?”
— Да, — тихо ответила она. — Продолжайте.
“Я вас полюбил с того момента, как воскрес. Все время, пока мы занимаемся этим идиотским проектом, я думаю, как нам удрать вдвоем. Вы и я. Хотите?”
— Да, — тихо ответила она, вытаскивая лист бумаги из автомата.
“И вот что я придумал. Как‑никак, а у меня есть специальность. Мы уйдем от Удроппа и попытаемся найти настоящую работу, а не эту электронную чепуху. Вдвоем нам будет легче. Честное слово, после того, как я вас увидел, я пришел к выводу, что резать вены глупо”.
— Я тоже так думаю, — шептала Сузи.
Вошел Удропп. Он посмотрел на свои приборы и щелкнул пальцами.
— Ага! Дело, кажется, идет! Напряжение стабилизировалось! Сдвигов фаз нет! Мы близки к гармонии между производством и потреблением.
— Конечно, босс, — сказал я. — Должно же наше общество когда‑нибудь зажить как следует.
— Продолжайте в том же духе, а я все это нанесу на схему, — сказал он, выходя из зала.
“Сегодня ночью давайте встретимся здесь. Мы выскочим в окно”.
— Хорошо…
До конца дня я сочинил около десятка идиотских сообщений и заработал кучу медяков. Сюзанна исправно отрывала листы бумаги, демонстрируя электронному истукану свою заинтересованность в моей продукции. Гармония была полная, и Гарри Удропп лихорадочно снимал схему “Эльдорадо”, чтобы продать ее за миллион долларов. Она этого стоила, потому что в ней был учтен человеческий элемент!
На весь заработок я набрал бутербродов и спрятал их в карманах. Ночью, пробираясь к окну, я и Сюзанна остановились у “общества предпринимателей”.
— Ты вчера ни разу не пользовалась своим автоматом.
— Если бы я пользовалась, ты бы заработал меньше.
— Хочешь, мы заберем платья и шубу?
— А ну их к черту.
— Я могу Удроппу оставить записку, что это сделал я. Все равно меня нет.
— Не нужно. Так будет легче идти.
Мы вылезли в окно, перемахнули через ограду и оказались на широкой асфальтовой дороге, ведущей в большой город. Над ним неистово пылало оранжевое небо. На мгновение Сюзанна прижалась ко мне.
— Не бойся. Теперь мы вдвоем.
Я ее обнял, и мы зашагали вперед. Только один раз я остановился у электрического фонаря и, посмотрев в доверчивые глаза девушки, спросил:
— Сузи, а как ты попала к Удроппу?
Она слабо улыбнулась, вытянула левую руку и, подняв рукав, показала мне запястье. На белой коже резко выступал продолговагый малиновый рубец.
— Так и ты?..
Она кивнула.
И вот мы идем, два человека, которых нет в этом страшном мире…
ПЯТОЕ СОСТОЯНИЕ
Тонкая неподвижная струя воды протянулась от никелированного крана к самому дну белоснежной раковины. Струя застыла. Свет от настольной лампы серебрил одну ее сторону, и казалось, что это не хрупкая нитка воды, твердая стеклянная палочка. Только у самого дна раковины струя разбивалась на мелкие капельки, разлетавшиеся во все стороны с едва слышным шорохом. И еще было слышно, как в углу кабинета торопливо цокали оставленные кем‑то на столе ручные часы…
Жизнь — поточное явление. Передо мной застыла струя воды. Кажется, она неподвижна и мертва. А в действительности поток составляет самую суть ее существования… Стоит закрыть кран, и жизнь струи прекратится. И вдруг кто‑то протянул руку через мое плечо и резко завернул кран. На моих глазах струя затрепетала, разорвалась на мелкие клочки, затем на капельки и исчезла.
— Сестра, завтра вызовите водопроводчика. С краном что‑то не в порядке.
Он повернулся и встал. Передо мной стоял высокий, уже немолодой мужчина в белом халате. Его усталые глаза внимательно смотрели на меня, а руки медленно скручивали и раскручивали трубку стетоскопа.
— Так это, значит, вы и есть Самсонов? — спросил меня доктор.
— Да. Разве вы меня знаете?
— В некотором роде. Мне о вас рассказала ваша подруга.
— Как она себя чувствует? Что у нее? — торопливо спросил я.
— Что у нее, пока неизвестно, а чувствует она себя в общем удовлетворительно. Удовлетворительно для больного, конечно, — поправился он.
— Можно мне ее видеть?
Доктор кивнул головой.
— Только недолго. Поговорите с ней о чем‑нибудь э… интересном. О театре, о футболе. Понимаете?
— О работе можно?
Доктор отошел в сторону и посмотрел в окно.
— Только не в философском плане. Вы работаете у профессора Парнова? Я знаю его работы. Они, я бы сказал, очень замысловаты. В общем, идите. Она вас ждет.
Он снова повернулся ко мне и, тронув за плечо, подтолкнул к двери, за которой лежала Анна. В палате царил полумрак. Окно было распахнуто, и в него проникал свет электрических фонарей из сквера внизу, перед клиникой.
— Ну иди же скорее, — вполголоса позвала Анна.
Я подбежал к кровати и схватил горячую, немного влажную руку.
Мы молчали минуту–другую, не зная, что говорить…
— Как мне здесь надоело! — наконец прошептала она.
— Доктор говорит, что у тебя состояние удовлетворительное.
Она грустно улыбнулась.
— Удовлетворительное?.. Я‑то лучше знаю… Впрочем, все это чепуха. Лучше расскажи, что делается за этими стенами. — И я начал беззаботно, почти дурашливо рассказывать ей обо всем, что делается в институте. Я говорил торопливо, говорил, сбивался и больше всего боялся остановиться. Я заставлял себя улыбаться и смеяться, глядя прямо в большие печальные глаза. В этих глазах появилось что‑то такое, от не! о сжималось сердце всякий раз, когда я умолкал, чтобы перевести дыхание.
Притащили трансформатор. Штука семь пудов весом. Целый день ворочали его рычагами первого и второго рода, пока не установили в углу, возле высоковольтного щитка. И что ты думаешь! Появляется начхоз и заявляет, что именно в этом месте допустима наименьшая нагрузка на пол. По его расчетам, трансформатор неминуемо должен провалиться в кабинет директора. Вот было проклятий! А Мишка Грачев собрал макет радиоспектрографа. Радости‑то было сколько! Запустил. И вдруг Бергер делает потрясающее научное открытие: все вещества — от куска хлеба до фарфоровой чашки — совершенно одинаково поглощают радиоволны. Оказывается, генератор Грачева вместо трех сантиметров генерировал волны в полтора километра!
Анна слушала, не сводя с меня своих умных, понимающих глаз, и затем положила свою руку на мою. Я умолк.
— Сережа, ты меня еще любишь?
Я склонился к ней и крепко поцеловал ее сухие губы.
— Скажи, что ты меня любишь.
— Я люблю тебя.
— Значит, ты меня никогда не забудешь, правда?
— Что ты, Анка! Вот только ты вырвешься из этой норы — и… свадьба!
— Правда? А если не вырвусь?
— Это почему же? Ну‑ка привстань, я посвечу на тебя. Что‑то я не помню, чтобы мой задиристый комсорг говорил таким голосом.
Я обнял ее и приподнял над подушкой. Жесткая больничная рубашка была завязана тесемочками спереди…
— У вас все ходят в таких балахонах? Хочешь, я куплю тебе шелковый…
— Сережа, у меня такое чувство, будто я никогда отсюда не выйду.
У меня перехватило дыхание.
— Это почему же?
Она облизала губы. Я чувствовал, как тяжело ей говорить.
— Уж очень ласково со мной беседует доктор, — почти застонала она и натянула одеяло до подбородка.
Я искусственно захохотал. Это был неуместный смех, но я ничего не мог сделать другого.
— Ему по штату положено быть с больными ласковым.
— Нет, Сережа, не то. Как бы тебе сказать… В его внимательности, в его задушевной теплоте ко мне ощущается что‑то неумолимое, страшное. Я боюсь, когда он ко мне подходит… Он садится на край кровати, долго смотрит мне в глаза, гладит мои волосы и каким‑то щемящим, ласковым голосом спрашивает о моем самочувствии. И говорит он не то, что обычно говорят больным. А так, всякую всячину. А сам все время смотрит куда‑то в сторону… Знаешь, меня ничем не лечат… То есть почти ничем… Я разбираюсь немного в фармакологии. Вон в той бутылке — микстура Бехтерева. А эти пилюли — люминал. И все…
Я встал и прошелся по комнате.
— Это безобразие! — возмутился я. — Нужно учинить скандал!
— Сергей, прошу тебя, не нужно… Значит, так надо. Может быть, всякое лечение бессмысленно…
В это время тихонько отворилась дверь и вошла сестра.
— Молодой человек, больной пора на покой.
Я умоляюще посмотрел на Анну.
— Пора, пора. Прощайтесь. Уже поздно.
Сестра взяла меня за руку.
— До свидания, Сережа, — тихо произнесла Анна и протянула мне руку.
Я поцеловал ее в лоб. Закрывая дверь, я слышал, как сестра говорила:
— А теперь, миленькая, прими эти таблетки и постарайся уснуть. Сон — самое лучшее лекарство.
Я остановился у раковины и посмотрел на кран, из которого теперь падали большие редкие капли воды.
Наша лаборатория. Два вакуумных поста посредине комнаты, на большом физическом столе радиоспектрограф, собранный Мишей Грачевым, установка для парамагнитного резонанса в углу, справа от двери. Слева в стене глубокая ниша. В ней лабораторный электронный микроскоп. Но это еще не все. В соседней комнате налево все для спектрального анализа. Там стоит чудесная саморегистрирующая машина, работающая в инфракрасной области. Георгий Алексеевич Карпов, наш руководитель, “скрестил” этот спектрограф с микроскопом. Он создал гибрид из двух приборов. Теперь можно изучать спектры микроскопически малых объектов.