Пережитое за несколько часов произвело на меня впечатление, и, спускаясь в это сияющее кафелем подземелье, я изрядно перетрусил.
А в общем‑то ничего в этом особенного нет, успокаивал я себя. Сейчас люди все чаще и чаще забираются под землю, и не только для того, чтобы спрятать здесь какие‑то секреты, но и по другим причинам. А почему бы людям совсем не перебраться под землю, как уэллсовским морлокам?
Может быть, подумал я, подземная жизнь избавит нас от множества неприятностей и бед. Например, от войн. Я себе не представлял войну между подземными государствами. Какая для этого нужна военная и промышленная организация? А какие средства ведения войны? И никакие бомбы, даже самые совершенные, здесь не помогут. Не нужны здесь ни авиация, ни ракеты, ни морской флот, ни пушки! Все это потеряет всякий смысл, если все человечество закопается под землей.
При мысли о подземных подкопах одного государства под другое мне стало смешно.
Я весело взглянул на девушку и спросил:
— Как вы думаете, можно ли воевать, если все человечество переберется под землю? Представляете, подземные города, селения, фермы и так далее?
Она вздрогнула и быстрым движением головы отбросила назад прядь каштановых волос. Она была очень мила, но при свете люминесцентных ламп было трудно определить, сколько ей лет.
— Н–не–знаю…
Она произнесла это тихим, мелодичным, немного грустным голосом.
— Я не представляю войну под землей, — продолжал я. — Для этого нужны совсем другие принципы, совсем иное оружие. А пока все это будет создано, люди забудут, что такое война вообще! Или так. Чтобы покончить с войнами, нужно переселить всех под землю, скажем, лет на сто — сто пятьдесят. А после вернуть обратно. Двух поколений вполне достаточно, чтобы обо всем забыть.
Она молча потягивала кофе и ничего не отвечала.
— А почему вы, собственно, заговорили о войне?
Мужчина, задавший этот вопрос, был высокий худощавый блондин с маленькими голубыми глазами. Это проклятое освещение не позволяло определить ни возраста человека, ни особенностей его лица. Свет струился с широких люминесцентных панелей, вделанных в стены и потолок, и теней совсем не было. А ведь только тени создают архитектуру лица, по которой можно отличить молодость от старости.
— Разве все это, — я сделал широкий жест рукой, — не для войны?
— Под землей не только военные заводы, — заметил он уклончиво.
— Что же еще?
— Ну, например, лаборатории для изучения космических лучей. Или сейсмические станции.
Парень явно избегал ответа на мой вопрос.
— Здесь я не вижу ничего, что бы напоминало об этом, — усомнился я. — Впрочем, я не физик и не геофизик, а просто психиатр. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Пэй Сорран. А вас?
— Голл Интри.
— Я — просто Сэд.
— Вы упорно скрываете свою фамилию, — улыбнулась девушка.
— Это не имеет значения, — блондин поставил чашку на стол и поднялся. — Здесь можно называться любым именем и называть любые фамилии. Какая разница? Мы вполне могли бы для этой цели использовать цифры. Скажем, для мужчин нечетные, а для женщин — четные. Я — один, вы — два, а господин Пэй — три.
— А почему вы присвоили себе первый номер? Это невежливо, — попробовал сострить я, глядя на улыбающуюся девушку.
— Потому что я первый сюда прибыл.
Сэд явно был не расположен продолжать беседу. Я налил себе еще кофе. Девушка курила сигарету, уставившись в свою пустую чашку.
— Кто вы по специальности, Голл? Можно вас так называть?
— У меня нет никакой специальности… почти никакой…
— Не успели окончить университет?
Она усмехнулась.
— Какой там университет! Работала манекенщицей… Потом в цирке немного…
— Интересно… И вы знаете какие‑нибудь цирковые фокусы?
— И фокусов не знаю. Я там всего лишь одевала акробаток. Шила им наряды.
— Понятно. А после решили… Впрочем, боюсь показаться навязчивым. Ну а вы можете спрашивать меня о чем угодно. Да я и сам могу вам все рассказать. Я…
Она бросила сигарету в чашку и встала из‑за стола.
— Мы еще успеем рассказать друг другу все. Нужно экономить свои истории. Вы знаете, как становится скучно с человеком, когда о нем уже все знаешь.
— О–ла–ла! — воскликнул я. — А вы в жизни не новичок!
— Увы, не новичок. Спокойной ночи.
Голл и Сэд разозлили меня: этакие умники, которые знают что‑то такое, чего я пока не знаю. Когда попадаешь в компанию незнакомых людей, всегда требуется время, чтобы перейти из “чужаков” в “свои”. Ну что ж, подожду.
Ярко освещенный коридор с кафельными стенами, казалось, тянулся до бесконечности. Этот коридор, в котором за легкими стеклянными дверьми располагались кают–компания, комната отдыха и несколько жилых помещений, почему‑то назывался “этажом”.
Я завернул в комнату отдыха. В комнате свет был более приглушенным и мягким, чем в коридоре. Несколько кресел, рояль, шкаф с книгами. Большой магнитофон и фонотека пленок. В углу стоял огромный аквариум с пестрыми рыбешками и сине–зелеными водорослями. Со дна, откуда‑то из‑под желтого песка, поднимался миниатюрный гейзер воздушных пузырьков. Я опустился в кресло и задумался. “А для чего здесь манекенщица–циркачка? Если это обычное подземное предприятие или лаборатория, пусть даже для исследования космических лучей, то при чем здесь она? Ну, да ладно: нечего ломать голову над этим. Все равно, рано или поздно, я все узнаю”.
Я подошел к книжному шкафу и вытащил первую попавшуюся книгу. Это был томик прозы Генриха Гейне, и я сразу же нашел давно полюбившуюся мне вещь: “Пан Шнебелевоп–ский”. Я всегда любил посмеяться над героиней, которая лупила скалкой своего мужа, когда ему снились женщины.
Удивительно, как она об этом узнавала? Или чувствовала?
Наверное, об этом не думал и сам Гейне, потому что в его время еще не болтали так много о телепатии, как сейчас.
Я листал книгу, бегая глазами по знакомым строкам, пока вдруг не обнаружил, что мне очень хочется спать, несмотря на три чашки выпитого кофе.
Засыпал я с тем же вопросом:
— Для чего здесь Голл?..
3
Я постучался в дверь комнаты номер три, которая была рядом с кают–компанией, и, не дожидаясь разрешения, вошел. Сэд только что принял душ и растирался мохнатым полотенцем, стоя возле зеркала.
— Можно?
— Валяйте. Я не из стеснительных.
Он еще не успел убрать постель.
— У меня такое впечатление, будто мы здесь на курорте. Кормят, поят, ничего не заставляют делать. Только что нет врачей и сестер в белых халатах.
— Вы уверены? — спросил Сэд.
— Абсолютно.
— Вы думаете, для физиологических, биологических и еще не знают каких там исследований, обязательно нужен медицинский персонал? Разве на первых космических кораблях были врачи и сестры? И, тем не менее, о самочувствии парней, которые носились за тысячи километров от Земли, были получены вполне точные сведения. Более точные, чем получают некоторые медики, обнюхивая пациента в своем кабинете.
— В космосе ребята облеплены всякими там датчиками и прочее, — защищался я.
— Правильно. Так вот, вернитесь сейчас в свою комнату и разверните постель. Осмотрите тщательно матрац, обратите внимание на стулья, особенно на спинки и на сиденья. И, вообще, поинтересуйтесь местом, где вы живете. Мне кажется, вы очень… благодушны
Дружеского сближения, на которое я, откровенно говоря, рассчитывал, опять не получилось. Он почему‑то всячески подчеркивал свое превосходство. Но какого черта!
Я ушел от него разозленный.
В свою комнату я, однако, не пошел, потому что услышал из комнаты отдыха тихие звуки фортепьяно.
Голл, принарядившись, сидела у рояля и одной рукой что‑то подбирала.
— Привет, Голл!
Девушка повернулась ко мне и кивнула. В полумраке она казалась значительно моложе, чем вчера за кофе.
— Вы умеете играть на этой штуке?
— Что вы! Конечно, нет. Мне просто вспомнилась одна мелодия, и я пытаюсь ее воспроизвести. Торчит в мозгу, как гвоздь. Вы догадываетесь, что это?
Она снова начала наигрывать, но я ничего не понял, ибо был начисто лишен музыкального слуха.
— Голл, вы проверили, что у вас под простыней и в спинках стульев?
— Проверила, — ответила она, не отрываясь от клавишей. — Ив этом нет ничего удивительного. Ведь над нами будут производить опыты.
Я вздрогнул. Над нами — опыты? Надо мной — опыты? Какие?
— Вы шутите, Голл!
Девушка расхохоталась, а в моем мозгу бешено завертелись тысячи вопросов. Почему мне ничего не сказали с самого начала? Зачем выбрали именно меня? Что они хотят со мной делать? Или вот с этой красоткой, которая сейчас смеется над моей растерянностью и которую я начинаю почему‑то ненавидеть?
Я подтащил кресло к сияющему аквариуму и стал рассматривать его спинку. Она вся была утыкана блестящими кончиками проводов. Дрожа от нетерпения, я попытался ногтем выковырять одни, как вдруг прямо мне в палец впилась тонкая, шипящая фиолетовая искра. Я скорчился от боли.
Голл подошла ко мне и положила руку на плечо.
— Успокойтесь, Пэй. Мы с Сэдом прошли через это. Не имеет смысла.
— Вам не кажется, что все это подло?!
— Не знаю. Я в этом плохо разбираюсь. И потом — и я, и вы здесь по доброй воле.
Слова Голл напомнили мне, как во время университетских лекций почти каждый профессор, рассказывая о чем‑то новом в медицине, часто начинал фразу так: “Была взята группа добровольцев, которым внутривенно было введено такое‑то вещество. При этом тщательно измерялись артериальное давление, рефлекс расширения зрачка…” Или: “Группа добровольцев согласилась провести трое суток в камере, где температура не превышала пяти градусов по Цельсию. При этом сказалось…” Или: “Двум добровольцам во время операции на мозге были введены золотые электроды в гипокамп. После подачи напряжения в десять милливольт…”
Меня всегда возмущала аморальность самого факта привлечения добровольцев для таких опытов. А ведь теперь подобные вещи можно проделывать над людьми, и не спрашивая их согласия.