— …Сарынь на кичку!.. — с удивлением различаю я сквозь свист, топот и громкое гиканье.
— Стой, сто-о-о-ой!.. — выпустив меня, кидается Илья навстречу. — Стой, окаянные… Свои мы!.. Не стре…
Его крик моментально тонет в нарастающем топоте. Черная масса, навалившись вплотную, окружает меня, грозя раздавить в лепешку. Разомкнувшись надвое лишь в последний момент. Громкая матерная ругань, чьи-то нечленораздельные выкрики…
— Ах ты, с-сучий…
— Палил кто?..
— Нашинкую в капусту…
Один из всадников, подъехав впритирку, с силой пинает меня в грудь, от чего я валюсь навзничь, больно ударяясь затылком. Дыхание перехватывает. Копыто ударяет рядом с головой, кажется, в миллиметре от виска, напрочь запорошив глаза песком.
— Лежать тама!..
Сквозь крики до меня долетает отчаянный голос Ильи:
— …Да наши мы… Пусти, говорю!..
— Огня!.. Огня сюды!..
Вспышка спички сверху. Зажегший ее нагибается ко мне, свешиваясь с лошади и поднося пламя ближе. Из темноты выступает всклокоченная борода, видна черная папаха…
— Офицер!.. — хриплый голос заставляет замолчать окружающих.
— Звание его?.. — это уже некто с командирскими нотками.
Огонь подбирается совсем близко и, чуть потрепетав, гаснет, дорвавшись до грязных, мозолистых пальцев:
— Поручик пехотный…
Кто-то грузный спрыгивает на землю, осторожно подхватывая меня под мышки.
— Раненый он!.. — Голос Ильи звучит в наступившей тишине совсем рядом. — Из енеральского штаба, поручик… Павло Иванович лично приказали в лазарет доставить, а там японец… — Еще одни руки, на сей раз моего урядника, помогают мне встать на ноги.
— Пошто стреляли? — вступает в разговор человек с командными интонациями. Отчего-то его голос кажется мне очень знакомым… Не могу вспомнить, где его слышал…
Зачем?.. Сейчас… Дай, гад, прийти в себя… С трудом откашливаясь, сплевываю несколько раз пыль, которой полон рот. Нашарив рукой ближайшее четвероногое, хватаюсь за часть сбруи, удерживаясь на ногах. Теперь можно и спросить…
— Почему не с отрядом? — собрав воедино все силы, придаю голосу уверенность. — Почему вне боя? Кто будете?..
После небольшой заминки отвечает тот, что кажется мне знакомым:
— Фланговый дозорный взвод… В охранении отряда.
Фланговый дозорный взвод?!. С того краю, как понимаю, откуда напала японская пехота?! А ты не прихренел ли, а? Кто ты там есть, а?..
Кулаки сжимаются сами собой. Фигура говорящего высоко от меня, на лошади, и мне не достать…
— С кем имею честь?.. — Разум все же заставляет сдержать эмоции. Не здесь, Слава. Не сейчас… Сперва нагнать наших. Не брать же под арест главу профукавшего япов дозора прямо тут, на глазах его людей… Успеется.
— Подъесаул второй казачьей сотни Первого Верхнеудинского полка Ульянов, Владимир… — Если бы не темнота, видели бы вы все, как я вздрагиваю. — …Денисович! — Мой облегченный вздох. — Господин поручик… Вы?..
— Адъютант его превосходительства генерал-лейтенанта Мищенко, Павла Ивановича. Член штаба Маньчжурской армии поручик Смирнов, Вячеслав Викторович, — по слогам чеканю я в ответ Ульянову.
Произнося эти слова, я скорей ощущаю, чем вижу в темноте, как свободное пространство вокруг наглядно увеличивается… Да, а вы чего хотели? Кто там меня пинком уложил, а?..
И, наконец, при слове «подъесаул» до меня доходит, где я мог слышать тот голос. Перед глазами встает тяжелый, ненавидящий взгляд. Напротив — белое как мел лицо японского офицера. Что через пару мгновений покончит с собой жуткой, мучительной смертью… М-да, повезло со спутником!.. Судьба?
— Наличие людей в подчинении, господин подъесаул? — Я, как могу, произношу эту фразу крайне официально. Выделяя обращение «господин». Главный по должности тут я. Ну, проглотишь?.. Ожидая реакции, я с вызовом выпрямляюсь.
После секундной паузы тот с трудом выдавливает:
— Неполный взвод… Полтора десятка душ, господин… Поручик!..
А ты-то тоже меня признал, подъесаул… Как пить дать, узнал… По голосу слышу. Впрочем, это дело не мое…
Молчание вокруг явно в мою пользу. Терять которой нельзя… Никак нельзя — преодолевая слабость, я подымаю голову, оглядываясь. Лиц не видно, но могу догадаться и так: угрюмо притихшие казаки ждут, что им скажу я. Потому что их командир…
— По этой дороге не пойдем, была отрезана японцами четверть часа назад… — Мой голос звучит все уверенней. — Карта… Господин подъесаул, имеется?
Звуков боя не слышно уже с четверть часа. Смолк грохот артиллерии, растворились вдали последние винтовочные выстрелы. Почти тишина, нарушаемая изредка глухим криком неведомой ночной птицы. Таким одиноким и надрывным, что при его звуке невольно начинает щемить сердце…
Странное ощущение… Будто все вокруг происходит вроде бы и не со мной. Как, читая иногда книгу, вдруг ловишь себя на мысли, что начинаешь проживать жизнь описываемого персонажа: думать его мыслями, чувствовать его эмоции. Холодеть от страха вместе с ним и испытывать ликование от радости победы. Только… Всегда знаешь, что стоит лишь отложить чтиво в сторону — вновь попадешь в привычную атмосферу вокруг: выйдешь покурить на балкон, встанешь к дверям вагона на нужной станции метрополитена, дойдешь до туалета с фарфоровым унитазом, в конце концов…
Скрипнет балконная дверь в зале, привычно ударит по глазам электрический свет платформы, фыркнет недовольно сонная жена, проснувшись от звука слива воды… И сгинет в небытие крохотный русский отрядик в семнадцать душ. Затерянный где-то посреди Маньчжурии и находящийся под твоим, твою мать, руководством. И тебе решать: вернуться к своим солдатам — или пусть подождут, родимые. До завтрашнего утра или до следующей поездки в метрополитене. А то и… Как повезет, в общем.
Встряхиваю головой, прогоняя очередное мыслеблудие. Оглядываюсь: вокруг угадываются силуэты тех, кого я и именно я должен привести к своим. Домой, если так угодно. К своему отряду.
Карта у подъесаула нашлась. Мятая, весьма условная, но даже с обозначениями ландшафта, и — весьма ничего себе. От руки, но разборчиво даже для меня на ней начертаны названия населенных пунктов, и жирным пятном обозначена наша конечная цель — Мукден.
Пока я с трудом, при свете спичек, пытаюсь сделать умный вид и вникнуть в непростую картографическую обстановку, выручает мой старый знакомый:
— Атаковали отряд из деревушки Сандяцзы, судя по всему. Его превосходительство либо повел отряд на прорыв в лоб, что вряд ли, либо… Либо пошел в обход вот здесь… Учитывая, что стрельбы не слыхать…
Отдающее перегаром дыхание Ульянова приближается вплотную, и грубый ногтевой нарост прочерчивает линию слева от деревушки.
— …Таким образом, коли дорога отрезана, нагонять выходящий к городу отряд следует тут… — Палец подъесаула ложится на точку с диковинным названием «Какуантэ».
И «Сандяцзы» и «Какуантэ» вызывают в моей и без того замутненной голове очередной приступ боли. Меньше всего на свете я готов воспринимать подобные языковые ловушки после контузии. Китайцы, чтоб их с их речью…
Тем не менее что-то мне здесь не нравится. В очередной раз чиркнув спичкой, сощуриваюсь, наклоняясь ближе.
— Почему не через… Падязу? — с трудом разбираю я очередную языколомку. На бумаге отчетливо прорисованы две дороги, одна из которых лежит в обход деревни, проходя верстах в трех от нее.
— Занята… Японцами. — Ульянов почему-то выдавливает из себя эти слова. Очень тихо, почти прошептав. Что такое?..
— Откуда знаете?
— Дошли до нее…
— Большой гарнизон?
— Большой. С аванпостами. Дальше них не заходили.
И снова полушепот. Что за тайны Мадридского двора? Эй, однофамилец вождя, ты чего? Я понимаю, естественно, что ты все просохатил и за это ответишь… Но… Не передо мной.
Занята? Допустим. А где гарантия, что свободна от япов предлагаемая тобой Как… уантэ, чтоб ее? Здесь Мукден поблизости, дорогой. Стратегический железнодорожный узел. И в каждой деревеньке может торчать по гарнизону. Как вот в этой обнаружился недавно. Идти же по предлагаемому тобой пути — лишних пятнадцать верст. Так что…
Набираю побольше воздуха. Так, чтобы наш импровизированный военсовет слышали все:
— Идем через Падязу. — Страшно хочется пить, и я облизываю сухие губы. — Обходим село стороной, в соприкосновение с врагом не вступая, дальше — Мукден! Наши основные силы движутся туда — значит, и нам по пути! Двинулись!
И вновь мне кажется, что реакция вокруг… Какая-то странная… А какая должна быть? «Ура» многоголосое прогрохотать? Брось, Слава. Тебе не о том сейчас думать надо, а как в седле удержаться несколько часов. Смогешь?
С третьей попытки я наконец взгромождаюсь на конягу. Помог бы кто, что ли… Впрочем, темно ведь! Не видят… И слава богу!
— Коня выделить господину уряднику! — вспоминаю я о своем спасителе.
— Откудать, ваше благород…
— Коня… Гос-по-ди-ну у-ряд-ни-ку!.. — по слогам цежу я сквозь зубы. — Повторить?
Очередной приступ головной боли накрывает, и становится совсем не до всего. Потому я с силой даю пятками в лошадиные бока, повернув животное туда, откуда прискакал дозор. К деревушке с диковинным названием, занятой японским гарнизоном. К Падязе.
Огромный камень. Можно пощупать каждый его бок, потрогать каждую грань. Серый, с шершавой поверхностью… Чуть вытянутый, с заостренным кверху концом. Откуда снова эта глыба? Что делает сейчас в моем сознании? Тяжелое и чертовски реальное твердое образование… Вижу его каждый раз, когда температура приближается к сорока. Но сейчас ведь не должно быть температуры? Камень является в моем бреду с самого детства — и тогда, в горящей от жара моего тела кровати, его всегда прогоняла мама. Тихонько подойдя, потрепав по щеке и дав выпить какое-нибудь лекарство… Я частенько болел, когда был ребенком.
Потом я возмужал, и камень почти перестал меня навещать. Показавшись лишь пару раз, когда меня валили с ног приступы ангины. Но и тогда его спугивали мои женщины — кто нежно и бережно, как мама… А кто и по-хозяйски, тычком в бок.