И лишь один-единственный раз камень почти завладел мной. Некому было толкнуть, да и не было сил спровадить наваждение.
Реанимация больницы «скорой помощи». Я на узкой каталке, не в силах шевельнуться от слабости после операции, с десяток человек лежат вокруг, большинство подключены к гудящей и пикающей аппаратуре. У меня большая кровопотеря, и я об этом знаю. Как знаю и то, что за кровью моей группы послали в какой-то банк. Послали давно, а кровь все не едет и не едет — видать, в банке пересменок?.. И камень… Камень пришел вновь. Навалившись холодом на грудь, задевая неровной, чужой поверхностью мозг. Хочется столкнуть его, сдвинуть! Достаточно простого человеческого прикосновения, внимания даже, и он сразу отодвинется. Быть может, и не сгинет без следа, но перестанет так давить! Я хорошо это знаю! Но медсестра, что сидит совсем рядом, в метре, совсем не воспринимает нас, лежащих тут, как живых людей. Ей фиолетово на умирающую бабушку напротив. Наплевать на мужика без сознания, капельница которого давно стекла в распухшую вену. Класть этой даме и на меня с моим камнем… Прижав плечом трубку к уху, она бесконечно долго ведет разговор с тем, кто находится на другом конце диалога:
— …Пупсичек, ты меня лю?.. Ты написал мне «эй» в эсэмэске, эт почему? Пупсичек?!.
— Камень… — шевелю я губами, как могу. — Столкните!
— …Я ведь тебе не «эй», хороший мой… Помнишь, как я целовала тебя… Туда?
— Камень…
— А у меня бабка скоро помрет!.. Придется ноги связывать, буэ-э-э-э… Пупсичек?..
С каждым ее словом тяжесть становится все ощутимей, прижимая меня к жесткой поверхности. Почти не могу дышать! Яркая лампа бьет в глаза, люминесцентным сиянием прожигая глаза.
— По… моги…
— …Когда ты сводишь меня куда-нибудь? Жена?! А я — не жена?!. Ты со мной больше, чем с ней…
— Ваше благородие? Ваше благо-ро-дие!.. — Кто-то бережно трогает мое плечо.
Илья. Спасибо, дорогой!
— Чего тебе? — Сознание медленно, будто нехотя, возвращается.
— Зарево впереди, видите? Деревня, видать, горит… — едва слышно бормочет он.
Сосредотачиваясь на словах урядника, с трудом возвращаю себя в бренный мир.
Действительно… Красноватого цвета небо впереди, на фоне которого темнеют силуэты всадников, наискось перечеркнутые винтовками. Горит? Почему, откуда? Основные силы свернули туда? Так это же здорово! Не надо больше плутать, населенный пункт в паре верст отсюда… Доскакать до этой самой «Падязы», как доплюнуть! Там Мищенко!
Радость придает сил, окончательно проясняя голову, и я распрямляюсь в седле.
— Тише, ваше благородие… — Его лошадь поравнялась с моей, и рукой он с силой стискивает мой локоть. — Меня слухайте теперича…
«Чего? Охренел, урядник?..» — теряю я дар речи от неожиданности. Торопливый шепот Ильи слышен у самого уха:
— Прикажите всем стать, меня возьмите с собой… Поскачем вдвоем! Дальше расскажу по дорог… — Он замолкает на полуслове.
Что тут вообще?.. Я чего-то недопонимаю? Свои ведь вокруг?
Мой локоть сжимается, будто тисками.
— Стой!.. — выдавливаю я наконец под нажимом. — Стоять всем!
Меня неторопливо обступают со всех сторон верховые. В отблесках далекого пожара лишь сейчас становятся видны хмурые, угрюмые лица солдат. Вот чье-то совсем молодое, еще безусое. Папаха набекрень, вальяжно развалился в седле, позади прикреплена какая-то поклажа — с виду свернутая шинель. А вот — наоборот, пожилой казак в годах. Николаевские заостренные усы, всклокоченная борода, торчит валиком. Этот, напротив, напряжен, беспокойно оглядывается по сторонам. В центр образовавшегося круга не спеша въезжает Ульянов:
— Господин поручик?..
Я всегда загодя чувствую подобные вещи. Еще со школы ощущение нарастающей угрозы посещало меня за несколько минут до разворачивающихся событий — будь то хоть внезапная драка с залетным хулиганьем из чужого района, когда вдруг резко прекращал смеяться вместе с идущими рядом товарищами. А через пару минут из-за угла неожиданно появлялось с десяток незнакомых рож с понятными намерениями и сброшенными ранцами. Либо — уютная атмосфера ночной дороги: спокойная музыка из динамиков, ленивое движение угольком сигареты к окну… Неожиданное чувство беспокойства, острое желание затормозить… И вот на тебя уже летят фары встречки, спустя какие-то две минуты. А ты, такой уверенный и спокойный только что, отчаянно молишься, чтобы слепящие огни не оказались фурой! Поскольку это слово из четырех букв означает верную смерть, а с легковушкой есть хоть какой-то шанс пободаться за право выжить…
Вот и теперь, казалось бы… Что может произойти? Я в кругу своих, хоть и в тылу японцев! С пусть очень маленьким, но все же отрядом, находящимся под моим командованием! Но внутренний голос отчего-то даже не говорит, он орет благим матом об опасности! Близкой и страшной опасности…
Рядом со мной, в центре свободного пространства — Илья, и именно он предупредил. Значит, на него можно рассчитывать! В конце концов, один раз он меня уже спас. Во всяком случае, пытался это сделать, и ему — верю. А посему…
— Были у этой деревни, господин подъесаул? — Я стараюсь говорить как можно уверенней. Чтобы и комар носа не подточил в том, как мне сейчас почему-то страшно.
Молчаливый кивок в ответ. Лицо Ульянова выглядит в рыжеватых отблесках особенно зловещим. Что-то дьявольское отражается в нем. Рука казака лежит на эфесе шашки, и я не знаю — то ли ему так удобней, а то ли…
Справа от меня — мой урядник, замер в неестественной позе. Словно манекен или статуя Музеона. Если, конечно, на какой-нибудь его аллее выставлены фигуры русских казаков…
Я принимаю окончательное решение. Будь что будет:
— Отряду спешиться, лошадям четверть часа отдыха!
Молчание в ответ. Вот сейчас все решается, сейчас! Давайте же, ну? Вам отдал приказ старший по чину! Офицер! Сработай субординация у одного — подчинятся все! При-каз!
Собрав последние силы воедино, угрожающе хриплю:
— Выполнять!..
Секунда растягивается в бесконечность. Бесконечность — соткана из безвременья, где одна секунда является ничем и одновременно всем. Можно прожить мысленно целую жизнь за этот отрезок времени, а можно, пропустив мимо тысячи, не заметить.
Наконец самый молодой словно нехотя спрыгивает на землю, беря под уздцы коня. Вслед за ним — второй, третий… Последним спешивается Ульянов — одна нога на земле, вторая остается в стремени. Чуть помедлив, ставит наземь обе.
— Ожидать нас с урядником здесь!.. — направляю я лошадь сквозь людей. Те неохотно, но все же расступаются. — Пшла!.. — с силой дав шенкеля животине, я уже галопом скачу в сторону яркого зарева. Увлекая вслед младшего урядника Третьего Донского полка Илью Гончарова.
Кажется мне, или нет… Но позади отчетливо раздается звук передергиваемого затвора.
— Пригнитесь, вашродие!.. — Рука урядника с силой нагибает меня вниз.
Значит, не послышалось! Отчаянно прислушиваюсь, стараясь не пропустить звука выстрела — но пока лишь топот копыт, ничего больше… Спина в холодном поту, ожидает пули… Вот сейчас, сейчас… Интересно, а что чувствует человек, когда ему в спину входит пуля? Ничего?! Да что тут вообще происходит? Те, кто друзья, — стали врагами? Откуда эта адская фантасмагория, мать ее?!.
Не соображаю ничего — и совсем не только из-за контузии. Впечатление, что являюсь участником гротескного представления в стиле Кафки. Чувствую лишь, что наше бегство, а это именно бегство, по-другому не назовешь, очень по делу… Еще бы!..
Все ближе горящая деревня, все дальше за спиной оставленный дозорный отряд. Русский дозорный отряд…
Проскакав с версту, Илья резко осаживает коня, соскакивая.
— Теперича пешком! — буквально стаскивает он меня вниз. — Быстрей, туда!
Почти взвалив меня на себя одной рукой, другой тот быстро тянет лошадей подальше от дороги. Глубокий овраг на пути… Я понимаю это, когда начинаю съезжать вниз, рискуя покатиться кубарем. Недовольное ржание в метре, и мимо одна за другой проносятся две огромные туши.
— Тишоть, тишоть, родные!.. — Гончаров едва слышно успокаивает их, зажимая руками морды. — Тихо!..
С трудом усевшись на корточки, я механически ощупываю себя на предмет повреждений — вроде цел. Шум в голове — да и ляд с ним, начинаю привыкать помаленьку. В конце концов, рано или поздно пройдет — точно это знаю… Так. Теперь… У меня есть несколько вопросов, которые необходимо задать так срочно, как ну прям ваще…
— Илья… — тихонько зову я, устроившись под ветвистым кустом. Ольхой, или черт его знает, что там у них растет… В этой Маньчжурии. — Подойди-ка.
Урядник моментально оказывается рядом. Что самое главное — почти неслышно. Переместился — и вот тебе.
— Да, вашбродие?
— Объясни!..
— Счас, морды им замотаю… Выдадут ненароком!
После пары минут возни и глухого перетоптывания тот, внимательно прислушиваясь к окружающему, присаживается рядом.
Через короткое время его сбивчивого шепота вырисовывается интересная картина. Написанная просто маслом.
Встреченный нами дозорный отряд, судя по всему, действительно являлся таковым — неполный взвод подъесаула Ульянова отвечал за охранение правого фланга войск генерала Мищенко. Только вместо того, чтобы заняться разведкой, казаки решили предаться обыкновенному грабежу, для чего и свернули прямиком к соседней деревеньке, ценой в несколько дворов. Именно той, отблески пламени которой сейчас так хорошо освещают окружающий ландшафт, — не надо никакой луны, все видно и без того… Услышав звуки начинающегося боя, те и рванули обратно, наткнувшись по пути на нас.
Все было бы ничего, согласись я пойти путем, предложенным Ульяновым: в обход подожженной мародерами деревни. Однако я уперся, и…
— Еду я, значить, и слышу шепот… А темно, и не видать ничего… Ну и они, стало быть, меня не опознають… — сбиваясь, рассказывает Илья. — Шепчется командир ихний и еще один… Тот ему говорит, дескать, что кончать нас надо… — Казак внезапно замирает, прислушиваясь к чему-то наверху.