Несоответствие сил между МВФ и странами-«клиентами» неизбежно ведет к трениям, которые усугубляют ситуацию. Диктуя условия соглашений, Фонд фактически душит всякую дискуссию с правительством-клиентом, не говоря уже о более широкой дискуссии в масштабе страны, об альтернативных экономических стратегиях. Во время кризисов МВФ обычно защищал свою позицию, просто заявляя, что для обсуждений нет времени. Но в целом его поведение не зависело от того, есть кризис или его нет. Точка зрения МВФ была очень простой: вопросы, особенно задаваемые громко и открыто, обычно рассматривались как вызов нерушимой ортодоксии. Если его принять, это подрывает и авторитет, и веру. Лидеры государств принимали намек: они могли излагать свои аргументы частным порядком, но не публично. Шансов изменить точку зрения Фонда было крайне мало, в то время как шансы вызвать раздражение его руководства были крайне велики. Спровоцировать его на занятие более жесткой позиции по другим вопросам было еще легче. И если руководство МВФ было рассержено или раздражено, Фонд мог отсрочить свои кредиты ― страшная перспектива для страны, стоящей лицом к лицу с кризисом. Но тот факт, что руководители государств делали вид, что они соглашаются с рекомендациями МВФ, не означал их действительное согласие. И МВФ знал это.
Даже беглое знакомство с условиями типичного соглашения между МВФ и развивающейся страной обнаруживает отсутствие доверия между Фондом и его реципиентами. Сотрудники МВФ осуществляли мониторинг не просто по релевантным индикаторам здоровой экономики ― инфляции, росту и безработице, а по промежуточным переменным, таким, как предложение денег, часто лишь слабо связанным с переменными конечной цели. Стране давалось жесткое задание: что будет достигнуто за тридцать, за шестьдесят, за девяносто дней. В некоторых случаях в соглашениях оговаривалось, какие законы и когда должны быть приняты парламентами стран, чтобы удовлетворить требованиям МВФ или его «заданиям».
Эти требования назывались «условиями», и «обусловленность» стала темой горячих споров в развивающемся мире. Каждый кредитный документ определяет базовые условия кредита. Как минимум, кредитное соглашение предусматривает, что кредит выдается на условиях возврата, причем обычно прилагается график платежей. Многие подобные документы налагают условия, повышающие вероятность возврата кредита. «Обусловленность» же относится к более сильным условиям, таким, которые превращают кредит в политический инструмент. Если МВФ хотел, чтобы страна либерализовала свои финансовые рынки, например, он мог выдавать свой кредит траншами, по мере осуществления поддающихся проверке шагов в направлении либерализации. Лично я уверен, что обусловленность, по крайней мере в том виде и масштабе, в каких она использовалась МВФ, является плохой идеей; мало свидетельств в пользу того, что она улучшает экономическую политику, но она оказывает нежелательное политическое воздействие, поскольку страна недовольна тем, что на нее наложены условия. Некоторые защищают обусловленность, говоря, что любой банкир ставит перед заемщиком условия, чтобы обеспечить возврат кредита. Но обусловленность, используемая МВФ и Всемирным банком, была иного рода, иногда она даже снижала вероятность возврата кредита.
Например, условия, которые могут ослабить экономику в краткосрочной перспективе, каковы бы ни были их достоинства в долгосрочном аспекте, связаны с риском усугубления экономического спада и, таким образом, затрудняют стране возврат МВФ краткосрочных кредитов. Устранение торговых барьеров, монополий и налоговых перекосов повышает возможность долговременного роста, но расстройство экономической жизни в ходе адаптации может только углубить спад.
Хотя обусловленность не могла быть оправдана с точки зрения фидуциарной ответственности МВФ[12], она могла получить оправдание, если ее расценивать как моральный долг, вытекающий из обязанности Фонда укреплять экономику страны, обратившейся к нему за помощью. Но опасность была в том, что даже вытекающие из добрых намерений множественные условия ― в некоторых случаях более сотни, каждое из которых снабжено жестким графиком,- снижали способность страны направлять усилия на главные, неотложные проблемы.
Условия выходили за пределы экономики, в область, по сути относящуюся к сфере политики. Например, в случае с Кореей условия кредита включали главу о Центральном банке, который предлагалось сделать более независимым от политического процесса, хотя было очень мало доказательств того, что страны с более независимыми центральными банками растут быстрее или подвержены реже и менее глубоким флуктуациям{6}. Существует широко распространенное мнение, что независимость Центрального банка в Европе усугубила замедление темпов экономического роста в 2001 г., поскольку он воспринял естественную политическую озабоченность растущей безработицей как капризный ребенок. Только для того, чтобы продемонстрировать свою независимость, он воспрепятствовал снижению процентных ставок, и никто не мог с ним ничего поделать. Эта проблема возникла потому, что Европейский банк имеет мандат на борьбу с инфляцией, т.е. политику, за которую МВФ агитирует по всему миру, но которая может задушить рост или же усугубить спад. В разгар Корейского кризиса предлагалось, чтобы Центральный банк Кореи не только стал более независимым, но и сконцентрировал внимание преимущественно на инфляции, хотя у Кореи не было проблем с инфляцией и не было оснований считать, что плохая кредитно-денежная политика имела какое-либо отношение к кризису. МВФ просто использовал предоставленную ему кризисом возможность, чтобы навязать свою политическую программу. Находясь в Сеуле, я спросил команду МВФ, почему они это делают, и ответ шокировал меня (хотя к этому времени я уже должен был перестать удивляться): «Мы всегда настаиваем, чтобы страна имела независимый центральный банк, концентрирующий внимание на инфляции». Это была проблема, которую я хорошо прочувствовал. Когда я был главным экономическим советником президента, мы отбили все попытки сенатора Конни Мака от штата Флорида изменить устав Федеральной резервной системы США с тем, чтобы акцентировать внимание исключительно на инфляции. ФРС, Центральный банк Америки, имеет мандат заниматься не только инфляцией, но также занятостью и ростом. Президент выступил против изменения устава, и мы знали, что, если кроме всего прочего американский народ думает, что ФРС и так слишком много занимается инфляцией, маловероятно, чтобы поправка была принята. Президент разъяснил, что он будет бороться против этого предложения, и его защитники отступили. Но здесь был в игре МВФ, частично под влиянием министерства финансов США налагавший такого рода политическое условие на Корею, какое большинство американцев сочли бы неприемлемым у себя дома.
Иногда условия казались просто демонстрацией силы: в кредитном соглашении 1997 г. с Кореей МВФ настаивал на открытии корейских рынков для японских товаров, хотя это не могло помочь Корее в решении проблем ее кризиса. Некоторым эти действия могут показаться «использованием окна открывшихся возможностей»; с помощью кризиса как рычага МВФ и Всемирный банк добились давно желаемых изменений, но для других это были акции явного проявления силы, принуждение к уступкам весьма ограниченной ценности лишь в качестве демонстрации власти того, кто заказывает музыку.
Вызывая чувство негодования, обусловленность не генерировала развитие. Исследования, проведенные во Всемирном банке и других местах, показали, что просто обусловленностью кредитов нельзя обеспечить правильное распределение денежных средств и ускорение роста в странах-реципиентах. Более того, существует крайне мало свидетельств в пользу того, что обусловленность вообще имела какой-либо эффект. Хорошую политику нельзя купить за деньги.
Существует достаточно причин провала стратегии обусловленности. Первая из них связана с базовым понятием экономистов о взаимозаменяемости, заключающейся в том, что деньги, использованные в одном месте для определенной цели, высвобождают другие деньги для других нужд; конечный итог при этом может не иметь ничего общего с первоначальным назначением. Даже если выдвигаются условия, обеспечивающие то, что конкретный кредит должен быть использован по назначению, этот кредит высвобождает ресурсы в другом месте, которые могут быть использованы как по хорошему, так и по плохому назначению. Допустим, что в стране есть два проекта дорожного строительства, один из которых облегчает доступ на летнюю президентскую виллу, а другой позволяет большой группе крестьян возить свои товары в соседний порт. Пусть страна располагает средствами только для одного из двух проектов. Банк настаивает, чтобы деньги были израсходованы на проект, который увеличит доходы деревенской бедноты, но, предоставляя кредит, он дает возможность правительству финансировать и второй проект.
Есть и другие причины, почему стратегия обусловленности, применяемая Фондом, не повышает экономический рост. В некоторых случаях, например, выдвигались неверные условия: либерализация финансовых рынков в Кении и введение жесткой фискальной экономии в Восточной Азии имели нежелательные последствия для соответствующих стран. В других случаях способ, которым навязывалась обусловленность, делал условия политически неприемлемыми; когда к власти приходило новое правительство, оно от этих условий отказывалось. Такие условия рассматривались как вторжение в страну новой колониальной державы в ущерб ее суверенитету. Политика не выдерживала превратностей политического процесса.
В позиции МВФ была определенная ирония. Фонд пытался сделать вид, что он стоит над политикой, но было очевидно, что его кредитные программы, по крайней мере частично, определялись политическими соображениями. МВФ поставил вопрос о коррупции в Кении и приостановил свою относительно скромную кредитную программу в основном потому, что удалось доказать наличие там коррупции. Однако продолжал литься поток денег, миллиарды долларов, в Россию и Индонезию. Многие считали, что Фонд смотрит сквозь пальцы на огромное мошенничество, занимая в то же время суровую позицию по отношению к мелкому воровству. Это не значит, что нужно было быть снисходительнее к Кении ― воровство было действительно большим по сравнению с масштабом ее экономики; нужно было быть более суровым по отношению к России. Решение подобной проблемы ― это не просто дело честности или последовательности; в действительности никто и не ожидал от МВФ одинакового подхода к ядерной державе и бедной африканской стране, почти не имеющей стратегической значимости. Но дело обстояло еще проще: решения о кредитовании носили политический характер ― и политические оценки часто примешивались к рекомендациям МВФ. Фонд проталкивал приватизацию частично потому, что считал невозможным, чтобы правительство, управляя предприятиями, могло оградить себя от политического давления. Сама точка зрения, что можно отделить экономику от политики или ― в более широком смысле ― от общества, иллюстрирует узость взглядов. Если политика, навязанная заимодателями, провоцирует восстания, как это происходит в одной стране за другой, состояние экономики ухудшается, начинается бегство капитала и бизнес сомневается в целесообразности дальнейших инвестиций, такая политика не дает рецепта ни успешного развития, ни экономической стабильности.