С падением Берлинской стены осенью 1989 г. начался один из важнейших экономических переходов всех времен. Это был второй дерзкий экономический и социальный эксперимент прошлого столетия{25}. Первым был переход России к коммунизму, произошедший за семь десятилетий до того. С течением лет провалы этого первого эксперимента стали очевидными. В результате революции 1917 г. и установления после Второй мировой войны советской гегемонии над значительной частью Европы примерно 8 процентов населения мира, жившие при советском коммунизме, утратили как политическую свободу, так и экономическое благополучие. Второй переход России, равно как и стран Восточной и Юго-Восточной Европы, далек от завершения, но многое ясно уже сейчас: Россия получила совсем не то, что обещали ей сторонники рыночной экономики или на что она надеялась. Для большинства населения бывшего Советского Союза экономическая жизнь при капитализме оказалась даже хуже, чем предостерегали их прежние коммунистические лидеры. Перспективы на будущее мрачны. Средний класс уничтожен, создана система кланово-мафиозного капитализма. Единственное достижение ― возникновение демократии с реальными свободами, в том числе свободой СМИ,- представляется хрупким, особенно когда ранее независимые телевизионные каналы один за другим закрываются. Хотя те, кто живет в России, должны нести за случившееся значительную часть ответственности, частично вина ложится и на западных советников, особенно из США и МВФ, так стремительно ворвавшихся в Россию с проповедью свободного рынка. Как бы то ни было, именно они обеспечили поддержку тем, кто повел Россию и многие другие экономики по новому пути, проповедуя новую религию ― рыночный фундаментализм в качестве заменителя старой ― марксизма, оказавшегося несостоятельным.
Россия ― это непрерывно развертывающаяся драма. Немногие предвидели неожиданный распад Советского Союза, как и неожиданную отставку Бориса Ельцина. Некоторые считают, что олигархия ― наихудшее порождение ельцинской эпохи ― уже обуздана; другие полагают, что олигархи просто впали в немилость. Некоторые рассматривают рост производства, наметившийся с 1998 г., как начало возрождения, способное привести к воссозданию среднего класса. Другие думают, что потребуются долгие годы для того, чтобы компенсировать ущерб прошедшего десятилетия. Доходы основной массы населения сегодня значительно ниже, чем десять лет назад, а бедность значительно больше. Пессимисты обеспокоены тем, что ядерная держава сотрясается политической и социальной нестабильностью. Оптимисты (!) полагают, что полуавторитарное руководство России устанавливает стабильность, но ценой потери части демократических свобод.
Россия после 1998 г. пережила вспышку роста, основой которого были высокие цены на нефть и преимущества, связанные с девальвацией, которой МВФ так долго противился. Но когда цены на нефть упали и выгоды девальвации были исчерпаны, рост тоже замедлился. Сегодня экономические прогнозы менее мрачны, чем во время кризиса 1998 г., но будущее тем не менее неопределенно. Правительство лишь с трудом сводило концы с концами, когда цены на нефть ― главную статью экспорта страны ― были высокими. Если цены на нефть еще более упадут, а, по-видимому, к этому идет дело, могут возникнуть серьезные трудности. Самое хорошее, что можно сказать, ― будущее страны по-прежнему остается туманным.
Неудивительно, что полемика вокруг вопроса, кто потерял Россию, имеет широкий резонанс. На определенном уровне он поставлен явно неправильно. Это напоминает дебаты, происходившие в Соединенных Штатах полвека назад, на тему о том, кто потерял Китай, когда коммунисты пришли к власти в этой стране. Но в 1949 г. Китай нельзя было считать американской потерей, как нельзя считать Россию американской потерей полвека спустя. Ни в том, ни в другом случае Америка и Западная Европа не имели контроля над развитием политической и социальной ситуации. В то же время ясно, что получилось что-то не так не только в России, но и в тех более чем двадцати странах, которые возникли на месте советской империи.
МВФ и западные лидеры уверяют, что дела обстояли бы еще хуже, если бы не их помощь и совет. У нас не было тогда, как нет и сейчас, магического кристалла, через который мы могли бы увидеть, что произошло бы в случае альтернативной политики. Мы не можем провести контрольный эксперимент, вернуться назад во времени, чтобы попробовать альтернативную стратегию. У нас нет способов, чтобы с достоверностью узнать, что могло бы произойти.
Однако нам известны определенные заявления, дающие политические и экономические оценки событиям. И мы знаем, что их последствия были катастрофическими. В некоторых случаях связь между политикой и ее последствиями просматривается легко: МВФ беспокоило то, что девальвация рубля вызовет новый виток инфляции. Его требование, чтобы Россия поддерживала завышенный курс рубля, и многомиллиардные долларовые кредиты, которые пошли на это, в конечном счете привели российскую экономику к крушению. (Когда же наконец в 1998 г. девальвация рубля все же произошла, бурной инфляции, которой опасался МВФ, не последовало, и экономика испытала свой первый значительный рост.) В других случаях связи являются более сложными. Однако опыт стран, следовавших иной политике при переходе к рыночной экономике, может нам помочь выбраться из этого лабиринта. Очень важно, чтобы мировое общественное мнение судило о политике МВФ в России на основе достаточной информации о том, чем руководствовался МВФ и почему он так сильно ошибался. Те, кто, включая и меня, имели возможность из первых рук узнавать о принимавшихся решениях и их последствиях, несут особую ответственность за свою интерпретацию этих событий.
Есть и еще одна причина, побуждающая к необходимости переоценки. Теперь, спустя более десяти лет после падения Берлинской стены, стало очевидно, что переход к рыночной экономике будет сопровождаться длительной борьбой, и многие, если не большинство проблем, казавшихся еще несколько лет назад решенными, потребуют пересмотра. Но, только осознав, в чем заключались наши ошибки в прошлом, мы сможем с достаточной вероятностью действовать эффективно в будущем.
Лидеры революции 1917 г. понимали, что на карту поставлено нечто большее, чем перемены в экономике; борьба шла за изменение всех параметров общества. Подобно этому и переход от коммунизма к рыночной экономике есть нечто большее, чем просто экономический эксперимент: это трансформация общества во всех его социально-политических структурах. Частично причины катастрофических результатов при переходе к рыночной экономике коренятся в непонимании центральной роли этих других, неэкономических компонентов.
Вожди первой революции[39] понимали, сколь трудна задача трансформации, и, будучи революционерами, были убеждены, что она не может быть осуществлена демократическими методами; она должна была осуществляться «диктатурой пролетариата». Некоторые лидеры второй революции 1990-х годов полагали сначала, что освобожденный от оков коммунизма российский народ быстро оценит все блага рыночной экономики. Другая часть российских рыночных реформаторов (так же, как и их западные вдохновители и советники) не очень верили в демократию и не слишком были заинтересованы в ней, опасаясь, что если доверить выбор российскому народу, то он может сделать «неправильный» выбор экономической модели (иными словами, выбрать не их модель). И в странах Восточной Европы, и в некоторых странах бывшего Советского Союза, когда народ увидел, что блага этих рыночных реформ в стране за страной почему-то не материализуются, он путем демократических выборов отверг рыночный экстремизм реформаторов и поставил у власти социал-демократические партии или даже «реформированные» коммунистические партии, в ряде случаев у руля которых стояли бывшие коммунистические лидеры. Неудивительно, что многие рыночные реформаторы обнаружили примечательную склонность вести дела старыми способами: в России президент Ельцин, обладавший неизмеримо большими полномочиями, чем его коллеги в любой западной демократии, решился идти в обход демократически избранной Думы (парламента) и осуществить реформы посредством указов{26}. Получилось так, как если бы «большевики-рыночники», отечественные «истово верующие», равно как и их западные эксперты и проповедники новой экономической религии, которые наводнили постсоциалистические страны, пытались использовать «мягкий» вариант ленинских методов, чтобы вести корабль путем «демократического» перехода к рыночной экономике.
ВЫЗОВЫ И ВОЗМОЖНОСТИ ПЕРЕХОДА К РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКЕ
Переход, стартовавший в начале 1990-х годов, таил в себе как великие вызовы, так и великие возможности. Истории известно немного случаев, когда страна совершала добровольный переход от состояния, при котором государство контролировало фактически все аспекты экономики, к состоянию, при котором решения должны были приниматься рынком. В Китайской Народной Республике такой переход начался в конце 1970-х годов, но ей еще очень далеко до полнокровной рыночной экономики. Один из наиболее успешных переходов такого рода совершил Тайвань ― остров, лежащий в 100 милях от континентального Китая. Он был японской колонией с конца XIX в. Когда в Китае победила революция 1949 г., остров сделался прибежищем старого гоминьдановского руководства. Со своей базы на Тайване оно претендовало на суверенитет над всем континентальным Китаем, сохраняя название Республика Китай. Гоминдановцы национализировали и перераспределили землю, учредили, а впоследствии частично приватизировали целый ряд важных отраслей и в более широком смысле создали жизнеспособную рыночную экономику. После 1945 г. многие страны, в том числе и Соединенные Штаты, переходили от мобилизационной экономики к экономике мирного времени. В то время целый ряд экономистов и других экспертов опасались большой рецессии, которая последует за конверсией военной промышленности. Изменился не только порядок принятия решений ― отказывались от разных вариантов командной экономики, в которой основные решения о производстве принимались правительствами военного времени, и возвращались к частнопредпринимательскому управлению производством. Одновременно происходила глубокая перестройка товарной структуры ― например, переход от производства танков к производству автомобилей. Но уже