Не все здесь еще потеряно: и процесс вестернизации "тигров" пока еще не завершился окончательным торжеством безответственного индивидуалистического эгоизма, и новые конфликты между продуктивной и виртуальной экономикой уже сталкивают эти страны с американскими виртуальных дел мастерами. Дальневосточные "тигры" остались настолько "архаичными", чтобы по-прежнему верить в усердие, трудолюбие, партнерскую ответственность и высокую профессиональную квалификацию. Их кризис, организованный манипуляторами — штабистами виртуальной экономики, не имел никакого отношения к реальным показаниям продуктивности: и производительность труда, и качество продукции, и наукоемкость производства продолжали расти. Но штабная экономика научилась управлять движением так называемых краткосрочных капиталов, не привязанных к производству и вполне "интернациональных". В 1997 г. из экономики дальневосточного региона таким образом было сразу изъято 200 млрд. долл.
Перед этим регионом встала дилемма: попытаться прорваться в круг "постиндустриальной" экономики (постиндустриальной в смысле извлечения прибыли вне производственной активности) или отстоять свои права и суверенитет именно в качестве добросовестных производителей. Кажется, перед лицом этой дилеммы "тигры" еще не определились окончательно.
Вторая проблема связана с неоднородностью дальневосточного региона: наряду с "вестернизированными" союзниками США здесь присутствует великий Китай, воплощающий сегодня альтернативную модель модернизации. В этом качестве, как, впрочем, и в других, он возбуждает нешуточные опасения мировых вестернизаторов — организаторов однополярного мира. Они, несомненно, будут усиливать свой натиск на него. Даст ли этот натиск запланированные результаты или, напротив, породит реакцию мощного ответа и переход Китая на последовательно антиамериканские и антизападные позиции?
Во всяком случае, пример завлеченной в сети "либеральной реформы", а ныне вероломно разрушаемой России является предостерегающим, и Китай, кажется, извлек из него свои уроки.
Но существуют и некоторые объективные факторы, способные в будущем поставить Китай в конфронтационные отношения с российским государством. Речь идет о том злосчастном вакууме, который присутствовал и в прошлом, но ныне опасно углублен злосчастным усердием наших "реформаторов". Ослабление федерального центра и тихая "конфедерализация" России с одной стороны, демографический и промышленный вакуум, связанный с массированной деиндустриализацией; с другой — создают ту опасную геополитическую пустоту, которой природа не терпит.
Ныне на российском Дальнем Востоке проживают всего 8 млн. человек, находящихся к тому же в состоянии ощутимой национально-государственной дезориентации и деморализации. В прилегающих к этому региону районах Китая живет около 180 млн. человек — достаточно собранных, энергичных и едва ли не физически ощущающих тесноту своего пространства. Стратеги США, более всего опасающиеся антиамериканского союза Китая и России, всячески соблазняют Китай возможностями, вытекающими из предельного ослабления российской державы. "Геостратегия для Евразии" З. Бжезинского не оставляет никаких сомнений на этот счет.
Надо сказать, геостратегические возможности России сегодня в самом деле ухудшились — и не только по вине наших "либералов", но и по вине их коммунистических предшественников. Тот невиданный погром культуры и традиции, который осуществили наши леворадикальные ученики модерна, значительно обеднил и ухудшил социокультурный образ России в мире. Большевистская властная элита, лишенная культурной идентичности и прибегшая в конечном счете к культурно обезличенному технократическому самоназванию "командиров производства", утратила всякие геополитические интуиции, связанные с чувством евразийского континента. Беспочвенность большевизма надо воспринимать не в узко этнографическом, славянофильском контексте, а в более широком — континентальном.
Именно большевизм парализовал культурное творчество России, связанное с выстраиванием евразийских универсалий. Большевизм, несомненно, принес просвещение в Евразию, но это просвещение оказалось ослабленным не только по критериям высокого профессионализма, но и по критериям мотивационным, относящимся к чувству и пафосу "своего" пространства, уникального и пророчески насыщенного, мессианского.
Ослабленная сначала в социокультурном, а теперь и в военно-стратегическом и экономическом отношениях, Россия уже с меньшим основанием может претендовать на миссию мирового посредника между Европой и Азией. Наряду с российским евразийским проектом сегодня активно формируются альтернативные ему: тюрко-мусульманский, отвечающий амбициям Турции как возрожденной Османской империи, и проект возрожденного Великого шелкового пути, ориентированный на Китай. Азербайджан, Узбекистан, Казахстан, Китай — такова линия евразийского моста между Атлантикой и Тихим океаном, намеренно пролагаемая в обход России.
Перед Китаем возникает дилемма: связывать ли себя союзническими обязательствами с Россией или держать руки свободными с учетом перспективы дальнейшего ослабления России и открывающимися новыми геополитическими возможностями?
Россию, со своей стороны, пугают тем, что в партнерстве со стремительно крепнувшим великим Китаем она будет играть сомнительную роль младшего партнера. К перечисленным оговоркам и сомнениям можно добавить и еще одну весьма немаловажную: в партнерстве с Китаем Россия выступает сегодня идеологически безоружной — лишенной большой идеи. Наши левые и правые западники, занявшиеся плагиатом у Европы, вместо того чтобы опереться на собственную (православно-византийскую) традицию, лишили Россию в XX веке социокультурной устойчивости и самостоятельности. Когда начался идейный кризис царизма, они поспешили обратиться к западным учителям за идейной помощью и получили ящик Пандоры в лице марксизма. Когда последовал идейный кризис коммунизма, они по привычке обратились по прежнему адресу и получили новый ящик Пандоры — в лице подержанного либерализма.
Из этого вытекают новые проблемы для России в случае предполагаемого сближения с Китаем. Когда встречаются две стороны, одна из которых в значительной мере утратила идентичность, а другая ее сохранила, то преимущество безусловно будет на стороне второй. Таким образом, наряду с другими преимуществами Китай получает еще и столь немаловажное во все времена (а ныне в особенности) преимущество идейное.
Все эти оговорки вовсе не исключают варианта реставрированной биполярности, воплощенной антиамериканским союзом России и Китая. Необходимо прояснить соответствующие условия и аргументы. Дело в том, что экономики России и Китая, может быть как никакие другие, дополняют друг друга. Огромная, но лишенная нужного количества рабочих рук территория России к востоку от Урала, с одной стороны, и не имеющая аналогов изобильная и трудолюбивая рабочая сила Китая — с другой — вот полюса, которые в каком-то смысле просто не могут не тяготеть друг к другу. Если энергетику этого тяготения перевести из геополитической конфронтации в стратегическое партнерство, мы можем получить искомый полюс биполярности, на который сориентируется мир.
Особое значение при этом приобретает умение сформулировать большую альтернативную идею, содержащую нравственный и организационно-практический потенциал. Здесь, пожалуй, явно напрашивается одна сугубо континентальная, евразийская идея: идея продуктивной экономики, направленная против экономики "виртуальной". Дело в том, что современному потребительскому обществу давно уже подсовывают вместо осязательной "фактуры" виртуальные и полувиртуальные суррогаты. В основе становления общества массового потребления лежал механизм подмены натуральных высококачественных продуктов и высококачественных услуг, являющихся достоянием немногих, суррогатами и заменителями, дизайнерская броскость которых только до поры до времени скрывала удручающую второсортность. По-видимому, другого пути к массовому обществу и не было: либо откровенная сегрегация потребителей, опасная для социально-политической стабильности, либо сначала суррогатное, а затем и символическое потребление, характерное для виртуального мира, создаваемого новейшей электронно-компьютерной революцией.
Пока массовое общество на Западе было представлено доверчиво-невзыскательными потребителями в первом поколении, блеф потребительского общества удавался. Но потребители второго — третьего поколений, выдвинувшие требование "качества жизни", на этот блеф попадаться уже не желают. Современный потребитель взыскует натуральных продуктов и проникся философией нового природопоклонства: все натуральное совершеннее и здоровее искусственного. Этот новый социально-экономический заказ объективно является вызовом виртуальному миру суррогатно-символического потребления, и у западной экономики нет собственных возможностей ответить на этот вызов.
Единственный путь — срочная колонизация России и превращение ее в сырьевой придаток. Но для мирового потребителя существует риск того, что даже такая колонизация в корне не изменит положения, ибо при сохраняющейся экономической гегемонии Запада сохранится и прежняя парадигма, связанная с доминированием виртуальной экономики над реальной.
Действительной альтернативой мог бы стать евразийский проект, основанный в первую очередь на симбиозе экономик России и Китая. Огромные источники российского натурального сырья плюс огромное трудолюбие и профессиональная тщательность китайцев могут заложить основы альтернативной "натурэкономики качества", взамен морально устаревшей экономики заменителей и экономики виртуального Зазеркалья, дающей чисто наркотические эффекты. Виртуальная экономика не только эксплуатирует евроазиатский регион, манипулируя процентными ставками и организуя массированные долларовые перемещения в "открытом" пространстве интернационализированных валют. Она по-своему эксплуатирует и западных потребителей, подсовывая им суррогаты потребления и тем ухудшая качество существования.