Перед нами не только антиэнтропийный процесс восстановления высокосложных систем. Одновременно это и процесс восстановления планетарного статуса тех цивилизаций, которые "архетипически" ориентированы на восприятие таких систем. Возрастание ценности альтернативного опыта всех 4-х великих материковых цивилизаций — индийской, российской, китайской и мусульманской — не может не обрести и сугубо экономического выражения.
Что такое массовое западное производство?
Это результат конвертирования в технологии, в производственные практики системы редуцированных "коротких фраз". Технико-экономическая эффективность модерна покупается ценой игнорирования природно-космического и социокультурного контекста — "бесплатного" использования природных и культурных предпосылок массового производства. До сих пор в экономической сфере происходит неслыханное искажение истинной цены массового производства, ибо в себестоимость продукции непременно должны включаться экологические, демографические и социокультурные издержки. Именно потому что экономика модерна эксплуатировала соответствующие ресурсы как "бесплатные" (и потому с особой безответственностью), мы имеем сегодня разительное попрание прав жизни и культуры на Земле.
Но и это не все. Деформация экономического разума связана также с тем, что он искажает истинное соотношение ценностей уникального и тиражируемого. Современные экономисты — оппоненты чикагской школы говорят о "зоне ошибок рынка" — о тех необходимых цивилизованному человеку благах, которые рыночная экономика, повинующаяся критерию рентабельности, содержать не может. Высокорентабельна порнографическая индустрия, но заведомо "убыточны" Большой театр, филармония, национальная библиотека, фундаментальная наука. В чем разительное сходство этих подсистем духовного производства с явлениями космического порядка? В том, что в обоих случаях мы имеем дело с высокосложным и уникальным в противовес простому и тиражируемому.
Это означает, что континентальные цивилизации, богатые природными и культурными ресурсами, представляют в системе мирового обмена как раз то, что отличается чертами высокосложного и уникального. Почему же система массового производства Запада, поставляющая продукцию, в которой воплощена культура "коротких фраз" модерна,— тиражируемое и стандартное — получает такое преимущество в играх мирового обмена? Разве не ясно, что уникальное и высокосложное ценнее неограниченно тиражируемого?
Ни в одной культуре, кроме современного массового общества, сомнений на этот счет никогда не существовало. Модерн потому и насаждает с такой настойчивостью психологию одномерного потребительского человека на планете, что у этого типа атрофирована потребность в высокосложном и уникальном. Когда у человека обрываются связи с природным и культурным космосом, память ландшафта и память предков, тяга к земле и устремленность к небу, мы получаем заводную куклу потребительского общества, управляемую рекламой. Эта кукла живет в мире коротких фраз и вполне соответствует представлениям бихевиоризма об идеально простых системах, где на одной стороне есть "стимул", на другой — "реакция"; а то, что прежде называлось внутренним миром, заменяется пустым понятием "черного ящика".
Ясно, что этот тип "экономического животного" в принципе не способен откликнуться на сложнейшие вызовы эпохи, на глобальные проблемы современности. Следовательно, модерн не только порождает роковые глобальные проблемы — он формирует тип человека, в принципе неспособного мобилизоваться перед лицом их. Имеет место трагический разрыв в проблемном поле "человек — мир": на одной стороне небывалые по сложности проблемы бытия, на другой — небывало упрощенный человеческий тип, замкнутый в кругу культуры "коротких фраз". Становится совершенно ясно, что континентальная альтернатива вызовам океанического пиратства, настаивающего на "открытом обществе", не может сводиться к акциям оборонческого сознания, выстраивающего свою "линию Мажино".
Речь идет о том, чтобы вырвать современное человечество в целом из плена одномерной системы "коротких фраз", прояснить скрытые контексты и предпосылки нашей социальной жизни, относящиеся к глубоким космическим и культурным процессам высочайшей сложности. А это предполагает становление такой системы планетарного обмена, в которой наиболее ценной будет считаться информация, содержащая сведения об указанных сложных контекстах, о путях нового восхождения от культуры коротких фраз — основы массового серийного производства к культуре системного типа, схватывающей биоценозы природы и культуры и строящей на этой основе качественно иные социальные практики. Инициатором этого гигантского поворотного процесса могут стать только те культуры, которые на себе испытали разрушительные эксперименты модерна и при этом оказались достаточно устойчивыми, чтобы на новом витке большого исторического цикла мобилизоваться для творческой альтернативы.
Культуры, подвергшиеся, в силу тех или иных ограничительных условий, более мягкому воздействию модерна (к ним принадлежат страны АТР) еще долго останутся пленниками модерна. Этому способствует и их маргинальное положение между планетарными подсистемами Суши и Моря. И только культуры, выражающие современное самосознание Континента и его идентичность в чистом виде, готовят реакцию "длинного текста" на убийственные упрощения модерна. Для таких культур выступать конкурентами Запада на банальной торгово-рыночной основе — значит делать шаг назад, а не вперед. Их призвание — наполнить новым историческим смыслом демагогические клише Запада: понятия "информационного общества", "постиндустриальной цивилизации", "третьей волны".
Если мы в самом деле движемся к информационному обществу, то не может быть сомнений в том, что информация, раскрывающая сложные геобиоценозные и социокультурные контексты и предпосылки наших функциональных практик и тем самым вооружающая нас знаниями системного типа, несравненно дороже (в том числе и в рыночном смысле) информации рецептурно-технологического типа, используемой в большой экономической машине по производству и распределению товарной массы.
Те правила игры, которые модерн навязал миру, крайне пагубно сказались на способности человечества к общей системно-космической рефлексии. Именно такого рода дискурсы бракуются рыночной системой, требующей как можно более быстрого прохождения информации по технологической цепи, завершающейся конечной продукцией — товаром. Поэтому оказалась не затребованной колоссальная культурная память человечества и те пласты информации, которые можно отнести к общему социокультурному накоплению, относящемуся к инвестициям в будущее. Мало того, ставя культуры, сохранившие соответствующую способность, в невыгодное положение на рынке, требующем товаров, а не общих мироустроительных идей, моральных максим и альтернативных проектов, модерн в значительной мере парализовал культурное творчество человечества, обеднил и деформировал его.
Сегодня человечество явно сталкивается с дефицитом таких общих мироустроительных и нормативных идей. Если бы хваленая рыночная система в самом деле обладала соответствующей чуткостью к тому, что дефицитно, она бы сегодня поощряла в первую очередь ту деятельность, которая связана с производством информации рефлективного типа, направленную на совершенствование механизмов обратной связи, корректирующих поведение социальных подсистем и их агентов. На самом деле мы имеем обратное: сложившаяся рыночная система не поощряет практики информационного общества указанного типа, а напротив, подвергает их репрессии.
Чем измеряется способность Континента производить эту качественно новую "системообразующую" информацию, альтернативную культуре "коротких фраз"? В первую очередь мерой разнообразия ландшафтов природы и культуры на Континенте. Причем, их разнообразие по вертикали (лестница широт) значительно выше, чем по меридианной горизонтали. Продвигаясь от Северного Ледовитого океана к Индийскому, мы проходим 9 климатических зон и почти столько же культурных: от шаманских культур малых народов Севера до поразительно их напоминающих по ряду признаков "архаических" культур дравидов.
Как симптоматично то, что на Евразийском континенте так и не сработал "плавильный котел", перерабатывающий этносы в лишенную культурной памяти "политическую нацию". Все три модернизации — петровская, Александра-освободителя и большевистская — включали механизм плавильного котла, но каждый раз вмешивался тот или иной социокультурный катаклизм, восстанавливающий этнокультурный плюрализм и соответствующие типы самосознания. Конечно, необходимо отдавать себе отчет в том, что пробуждение этнокультурной памяти, если оно принимает форму простой реакции на угрозу униформизма, но не включено в контекст нового альтернативного проекта будущего, способно порождать ретроградные эффекты.
Сегодня "видовое разнообразие" человечеству необходимо не для того, чтобы утратить чувства единых больших пространств и социокультурных универсалий, а для того, чтобы подготовиться к требованиям "информационного общества", мировой рынок которого станет не столько рынком товаров, сколько рынком моделей бытия, набором жизнеустроительных парадигм и паттернов. Европейское просвещение требовало одномерности и редуцировало многообразие культур как помеху чистой логике рационального дискурса.
Рационализм подавлял источники антропоморфного видения, беря за образец непогрешимый детерминизм мертвой материи, механики. С этим связана старая проблема "первичных и вторичных качеств", из которых "объективными" признавались только первые, соответствующие идеалу операциональности (количественно измеримые характеристики объема и массы). Словом, классический рационализм — эта первооснова модерна, умертвлял вселенную, уподобляя ее мертвому механизму. Континентальный культурологический пострационализм снова оживляет ее, восстанавливая онтологический статус того, что считалось иллюзорным и выносилось за скобки.
Эти драмы культуры по-своему отражает экономическая история Запада. Ремесленное производство было антропоморфным, ибо его изделия несли печать индивидуальности и своего творца и, как правило, клиента, которому оно предназначалось. С точки зрения логики массового производства ремесленное изделие несет излишнюю, искажающую информацию. Но сегодня на наших глазах формируется (пока что преимущественно на элитарном уровне) потребитель, который требует именно таких индивидуализированных товаров и услуг и готов оплачивать соответствующий информационный "избыток".