Развитию благоприятствуют большие цивилизованные пространства, не разделенные племенными барьерами; морской завоеватель заинтересован в предельном дроблении больших пространств и провоцировании племенной розни ("разделяй и властвуй"). Развитие требует упрочения завоеваний, индустриализации, формирования наукоемких производств, создания прочной национальной экономики, опирающейся на собственные кадры.
Завоевателю выгодна деиндустриализация, гибель местных перспективных отраслей промышленности, зависимость подмандатных территорий от импорта технологий и продовольствия, утечка мозгов с континента и деградация местной социальной среды. Развитие требует от нации статуса независимого субъекта, уверенного в своем будущем и чувствующем свое историческое призвание. Завоевателю выгодно насаждать безнадежность и уныние, капитулянтскую, а не мобилизационную мораль.
И чем с более крупной страной континента сталкивается морской завоеватель, тем более крупный откат этой страны из современности в архаику, из индустриального в доиндустриальный мир, из образованности в варварство он для нее предусматривает. У мелких стран развитость совместима с внешней зависимостью, поэтому их развитие не встречает столь ожесточенного противодействия завоевателю, по крайней мере на первых порах, когда их соблазняют благами этносуверенитета и посулами вестернизации.
Что же касается крупных государств, то здесь характеристики развитости и внешней зависимости (вассальности) полностью исключают друг друга. Именно поэтому заокеанская программа для России предусматривает одно — тотальную деиндустриализацию, деинтеллектуализацию и тьермондизацию. Само национальное пространство, если оно способно служить естественной "рентой", благоприятствующей развитию страны, подлежит "селекции" и "реконструкции" в смысле максимального неблагоприятствования. Вот как это описывает цитируемый нами геостратег. "...Россия, являвшаяся до недавнего времени созидателем великой территориальной державы... превратилась в обеспокоенное национальное государство, не имеющее свободного географического доступа к внешнему миру и потенциально уязвимое перед лицом ослабляющих его конфликтов с соседями на западном, южном и восточном флангах. Только непригодные для жизни и недосягаемые северные просторы, почти постоянно скованные льдом и покрытые снегом, представляются безопасными в геополитическом плане" { Бжезинский 3. Великая шахматная доска. // Международные отношения. М.: 1998. С. 118. } .
Таким образом, наступление Моря на континентальную Сушу ведется в такой последовательности: в первую очередь отторжению подвергаются те части территории, которые обладают наибольшим потенциалом развития и открывают возможности прорыва, связанные либо с коммуникационными особенностями (выход к морям, близость к мировым центрам и "полюсам роста"), либо с ресурсными и климатическими. Тем самым наступление внешних "сил модерна" обретает для Континента явные признаки игры с нулевой суммой: чем дальше заходит навязанный или спровоцированный извне "путь реформ", тем больше признаков повсеместного раздора, нищеты, обездоленности и варварства.
Таким образом, мы здесь сталкиваемся с двумя парадоксами:
— во-первых, признанные миссионеры модерна (на самом деле воплощающие проект глобального морского пиратства), несут населению Континента не модерн, а архаику и обездоленность;
— во-вторых, именно туземные массы оказываются заинтересованными защитниками местного потенциала развития, тогда как элита "внутренних эмигрантов" не стесняется приторговывать им в обмен на обещанные преференции.
Стратегическая цель Моря — сделать Континент зависимым. Но зависимость — это черта, прямо противоположная тем качествам, которые предполагает развитие. По-видимому, мы имеем дело с инволюционным процессом, почему-то называемым рыночным отбором. Главным завоеванием эпохи позднего модерна было социальное государство, создающее для масс внерыночные подстраховки и институты развития. Социальное государство облегчало специфическую социальную мобильность, воспитывая на массовом уровне не поденщика, как это делал рынок, а притягательную личность, ориентированную на ценности прогресса.
Пора понять, что рынок отнюдь не во всем совпадает с ценностями прогресса. Прогресс основан на причудливом сочетании системы рынка с духовным аристократическим наследием, которое мы сегодня называем классикой. Рыночный отбор в чистом виде порождает изворотливость на одной стороне, забитость и безропотность на другой. Ни то ни другое не возможно отождествить с ценностями развития в собственном смысле. Эти ценности являются превращенной формой аристократической притязательности. Не случайно референтной группой в современных массовых обществах чаще всего являются не предприниматели, а люди творческих профессий, интеллигенция. Ориентация молодежи на такой эталон явилась бы чистейшей утопией "в чисто рыночном обществе", которое сегодня формируют либералы. Институты, обслуживающие "человеческий фактор" и способствующие его качественному совершенствованию, связаны с социальным государством. Без этой опоры они исчезнут, а вместе с ними окажется полностью невостребованной вся культурная классика, которую буржуазное общество унаследовало от аристократической эпохи. Прогресс, таким образом, нельзя путать с "отбором", ибо понятие "духовности" и понятие "выживаемости" ("изворотливости") отнюдь не характеризуется отношениями взаимного соответствия.
Ниже мы остановимся на вопросе о том, почему именно Континент, а не Море в свое время породил аристократию, а сегодня питает дух интеллигентности, в чем-то заразительный и для масс. Здесь достаточно подчеркнуть, что "избыточность" государства и "избыточность" культуры (по критериям чистой рентабельности) — явления одного порядка; сам прогресс наполнен такими "избыточностями", с которыми связаны возвышительные устремления совершенного человека. Считать, в духе установок Чикагской школы, что социальное государство плодит одно только иждивенчество, значит уподобляться тем ортодоксам казенного марксизма, которые в свое время твердили, что только физический труд является производительным и кормит нахлебников духовной "надстройки".
Главная задача пиратов Моря — лишить Континент такого орудия самозащиты, каким является государство. Само собой разумеется, что антигосударственный императив навязывается Континенту не в форме откровенного призыва к разрушению и капитулянтству, а в форме "требования рынка". Однако под каким бы соусом эта политика демонтажа государства не подавалась, необходимо понять, что она направлена не только на разоружение Континента в прямом военном смысле, но и на подрыв социального арсенала, обеспечивающего прогресс и развитие.
В этом состоит удивительный парадокс эпохи: массы, заинтересованные в сохранении большого социального государства, выступают тем самым и как защитники аристократических "сверхрыночных" ценностей высокого развития, а компрадорская элита играет роль буржуазных шейлоков, готовых упразднить высокую культуру "за ненадобностью". Посягательство на социальное государство как "сверхрыночную" конструкцию, поддерживающую свод высокой социальности и связанную с ней культурную ауру, сегодня имеет место и внутри самого Запада. Не будь соперничества с социалистическим Востоком, можно не сомневаться, что социальная цивилизация на Западе никогда не достигла бы настоящего уровня. Д. Белл и другие проницательные критики "культурных противоречий капитализма" неплохо это показали.
Но главной мишенью Моря является социальное государство в России и в бывшем "втором мире" в целом. Здесь оно выдается за сугубо милитаристскую и бюрократическую конструкцию; его компоненты, связанные с инфраструктурой, питающей цивилизованность и культуру, намеренно затушевываются. Без государства, поддерживающего развитую социокультурную надстройку и подсистему социального развития в целом, "второй мир" способен быстро превратиться в третий, что мы и наблюдаем сегодня. Цитируемый нами геостратег Америки откровенно об этом пишет: "... Постсоветский кризис постсоветского государства (так сказать, его "сущности") был осложнен тем фактом, что Россия не только лишилась своей имперской миссионерской роли, но и оказалась под давлением своих собственных модернизаторов (и их западных консультантов), которые... требуют, чтобы Россия отказалась от своей традиционной экономической роли ментора, владельца и распорядителя социальными благами. Это потребовало не более не менее как политически революционного ограничения роли Российского государства... Это стало абсолютно разрушительным для большинства укоренившихся моделей образа жизни в стране... " { Бжезинский 3. Великая шахматная доска. // Международные отношения. М.: 1998. С. 120 }
Современная идеология либерализма осуществила небезопасную подмену понятий: прогресс подменен рынком, а тем самым ценности развития подменены торгашескими ценностями. Характеристика атлантической (морской) цивилизации как торгашеской, данная в свое время немецкими романтиками, указывает на ее враждебность к культуре и духовным ценностям. Ее сегодняшний массированный натиск на Континент угрожает последнему неслыханной культурной экспроприацией и варваризацией.
Западные советники местных "модернизаторов" призывают демонтировать "сверхрыночную" надстройку социума не только по злому умыслу диверсантов Моря, заинтересованных в разоружении Континента, но и повинуясь архетипу торгашеской цивилизации, испытывающей органическую неприязнь к поэтам и воинам.
Бесспорно, враждебность торгово-ростовщической цивилизации морали и культуре заставляет всерьез задуматься об их судьбах в случае, если бы моральная авантюра Моря, направленная на окончательный размыв твердынь Континента, в самом деле удалась. Не случайно стратегическому натиску Моря сопутствует мутная волна американской поп-культуры, представляющей подлинную игру на понижение, на подрыв духовного и нравственного потенциала Континента. Сегодня даже Франция защищается от этой "американизации", разрабатывая меры континентальной культурной защиты. Здесь, по-видимому, существует определенная корреляция: чем более серьезным оппонентом американскому гегемонизму выступает та или иная страна, тем большему натиску американского культурного вандализма она подвергается. Сегодня под влиянием США социальная (в частности социал-демократическая) и культурная идеи стали гонимыми на Западе. Они могут найти прибежище только на евразийском Континенте, если он выстоит под натиском Моря. Учитывая, что западнические элиты на Континенте быстро превращаются в компрадоров, способствующих агрессии Моря, социальная и культурная идеи имеют перспективу обрести мотивацию классовых идей, связанных защитой права масс на цивилизованное существование и на развитие, что сегодня откровенно оспаривается. Освободительное и классовое движение на Континенте имеет тем больше шансов слиться воедино, чем очевиднее переплетаются интересы местных компрадоров с иноземными поработителями.