Западная неоконсервативная революция только наметила свою весьма и весьма умеренную нормативную программу, как тут же была захвачена модернистами либерального толка и превращена в пособника западного наступления на восток. Соблазны, связанные с победой в "холодной войне" и сопутствующими геополитическими захватами, превысили по силе своего воздействия на западное сознание моральную революцию консерватизма, связанную с активизацией нормообразующих начал. Теперь Континенту предстоит, уже в новых условиях и на более адекватной социокультурной основе, повторить эту попытку, превратив ее в глобальный жизнеустроительный поворот.
В заключение попытаемся определить несколько ведущих идей, с которыми может быть связано новое строительство Континента в его нынешней борьбе с Морем и деструктивными тенденциями нашего времени.
1. Идея Великого Востока. Евразия может определяться как Великий Восток — этот способ идентификации практически неизбежен ввиду глобального вызова вестернизации, посягающей на исконную биполушарную (западно-восточную) структуру мира. Восточная идея, если ей в самом деле суждено сыграть свою роль в грядущей реконструкции мира, должна стать процедурой открытия качественно новых возможностей для Евразии. И прежде всего это касается политического строительства в одном из наиболее динамичных регионов — АТР. Именно политическая недоразвитость этого региона по сравнению с объединенной Европой (ЕС), атлантическим блоком НАТО или североамериканской НАФТА указывает на будущие точки роста.
Сегодня АТР явно на перепутье: между морской (и даже атлантической ввиду американского военно-политического протектората над Японией и Южной Кореей) идентичностью и континентальной, между Западом и Востоком. По причине этой неопределенности продолжается и грозит углубиться раскол АТР: на внутреннюю, диссидентскую, в контексте древнейшей конфуцианско-буддистской традиции, Атлантику и более верный своим великим архетипам Восток. Это крайне выгодно США, исповедующим принцип "разделяй и властвуй" в Евразии, но это нельзя признать нормальным для народов, чувствующих за своей спиной единую великую традицию и воодушевленных ею.
Поэтому можно ожидать, что восточная идея для Евразии открывает возможность коренной реструктуризации АТР в антиатлантическом духе. Для этого требуется, чтобы Япония и объединенная Корея либо согласились в паре держать восточный паритет наряду с Китаем (своего рода дальневосточный геостратегический дуализм), либо признали политическую гегемонию Китая, получив от него взамен гарантии полного уважения и взаимовыгодного разделения ролей.
Восточная идея необходима Континенту и для того, чтобы предотвратить "конфликт цивилизаций" между конфуцианско-буддистским, индо-буддистским и мусульманским регионами Евразии. Здесь — наиболее значимая точка роста, возбужденная восточной идеей. Континенту необходима настоящая культурная революция, связанная с выработкой межцивилизационных универсалий, интегрирующих его великие цивилизационные миры в единую гибкую, но по-своему целостную (перед лицом внешних вызовов) систему. Предстоит выработать великий симбиоз восточно-христианской, индо-буддистской, конфуцианско-буддистской и мусульманской традиций. Процесс этот представляет не только геополитическую необходимость, ввиду глобального вызова Моря, но и соответствует великим информационным сдвигам постиндустриальной эпохи. Речь идет о постэкономизме, который мы уже не можем понимать в прежнем узкосоциологическом смысле (как активизацию высших вторичных потребностей, связанных с качеством существования).
Постэкономизм означает новые приоритеты земной цивилизации в целом, смещение акцентов с инструментальной деятельности, связанной с присвоением богатств природы в угоду "непрерывно растущим потребностям", на деятельность, связанную с поддержкой экологического, социокультурного и социально-политического равновесия мира. Если вспомнить о классической индоевропейской триаде, объединяющей жреца (брахмана), воина (кшатрия) и пахаря, то в будущем нас ожидает, по всей видимости, чрезвычайная активизация двух первых персонажей, как раз и олицетворяющих постиндустриальные функции организаторов и стабилизаторов общества.
Из истории древнего индоевропейского общества мы знаем, что именно кшатрий был наиболее динамичной фигурой, инициирующей глобальные перестройки. Брахман был слишком связан "текстом", и эта фундаменталистская ортодоксальность мешала ему своевременно реагировать на внутренние и внешние вызовы. Пахарь не обладал достаточным досугом и кругозором и, кроме того, был слишком привязан к месту, чтобы инициировать смелые перемены. Каста кшатриев олицетворяла не только высокий динамизм, но и межкастовую открытость.
Как отмечает В. А. Пименов, труд жреца и труд земледельца или ремесленника в традиционном обществе высоко ритуализированы. Овладение приемами жертвоприношений, как и овладение продуктивно-производственными навыками, наиболее соответствует тому, что М. К. Петров назвал "олимпийским ключом". Здесь сословие, род, профессия, имя сливаются воедино. И только кшатрий выступает наиболее подвижным, наименее ритуализированным элементом индоевропейского социума. "Кшатрий должен быть дерзким, воинственным и щедрым — вот и все требования к нему. Зато претендовать на этот титул может всякий, кто становится кшатрием по существу, то есть владеет оружием и принадлежит к правящей элите" { Пименов В.А. Возвращение к дхарме. М.: Наталис, 1998. С. 115. } .
Кшатрий по уровню гибкости своей ментальной и поведенческой структуры наиболее приближается к пиратам Моря, и если учесть, что именно от них идет сегодня беспрецедентный вызов Континенту, то определенную соразмерность соответствующих структур надо признать многозначительной. Континенту в его грядущей борьбе с Морем несомненно предстоит активизировать "кшатриеподобный" элемент своего социума, наделив его новыми функциями и арсеналом. Весьма возможно, что и современная криминальная революция как "пятая колонна" Моря на евразийском Континенте будет усмирена только активностью кшатриев. Речь не идет о чисто полицейских функциях; предстоит, по-видимому, создать какие-то новые механизмы социальной интеграции тех высокоподвижных, но анархиствующих элементов, которые сегодня пополняют ряды криминалитета, но могут на самом деле найти совершенно иные формы применения своей высвобожденной энергии. Речь, по-видимому, может идти о конвертировании анархистской энергии в высокоинтегрированную милитаристскую; на этой основе предельно недисциплинированным элементам индоевропейского социума предстоит предельная же дисциплинизация. Некоторые симптомы этого уже сегодня просматриваются.
Наконец, восточная идея обещает реализацию еще одного потенциала Евразии — ее культурного многообразия. Современный либерализм и инициированная им вестернизация грозят истребить культурное многообразие планеты. От современной западной идеи сегодня исходят импульсы откровенной культурофобии и технобюрократической унификации мира. Восточная идея и в этом представляет собой мощную и вдохновительную альтернативу.
Восточный архетип в отличие от западного не предполагает культурной унификации. Не случайно даже самые свирепые деспотии Востока, исключающие всякий политический плюрализм, не посягали на плюрализм этнический и культурный. Сегодня великие евразийские синтезы находятся под угрозой распада, идущей со стороны явно подогреваемого извне этносепаратизма. Только сформировав новый великий суперэтнический синтез под эгидой большой восточной идеи, противостоящей всемирному западничеству, евразийский Континент имеет шансы выступить в будущем как единый миросистемный субъект — носитель воскресшей биполярности.
2. Идея солидарности с Югом. Эта идея основывается на дихотомии "Север — Юг" и питается нравственно-религиозной традицией сострадательности к униженным и оскорбленным. Если восточная идея является культурологической по своему глубинному содержанию, то южная идея носит моральный характер и требует солидарности со всеми угнетенными народами "третьего мира". Словом, южная идея наследует моральный потенциал Великого интернационала угнетенных.
Идея консолидированного Юга включает множество идеологических течений, восходящих к традициям христианского и просвещенческого гуманизма, сегодня оказавшихся невостребованными и даже откровенно дискредитируемыми новым либеральным социал-дарвинизмом. Благодаря этой идее евразийский Континент перехватывает у Запада все его гуманистические и социал-демократические инициативы, посредством которых он в свое время воодушевлял и соблазнял остальной мир.
Солидаристская южная идея означает честный и прямой поворот к проблемам того маргинализированного большинства человечества, "внутреннего и внешнего пролетариата" (А. Тойнби), судьбы которого перестали волновать "золотой миллиард", не считая волнений за сохранность своих привилегий. Но социальная идея обладает не только могучим политическим потенциалом, связанным с возможностью объединить всех нравственно чутких людей планеты, не утративших священного инстинкта сострадательности.
Как уже говорилось выше, социальная идея является специфическим подспорьем постэкономической цивилизации, питая ее социокультурное информационное творчество импульсами, выходящими за пределы логики нового разделения труда, рентабельности, интеллектуальной собственности и инвестиций в человеческий капитал. Последние аргументы в пользу развития постиндустриальной инфраструктуры явно недостаточны и не гарантируют надежной поддержки общества без мощной социальной идеи.
Мы ничего не поймем ни в исторических судьбах интеллектуальной элиты, ни в секретах ее духовного влияния на общество, если ограничимся пониманием ее функций как всего лишь обслуживающих экономический, научно-технический и интеллектуальный прогресс общества. Не только с внешней стороны, связанной с поддержкой интеллигенции социальными "низами" общества, но и с внутренней стороны, касающейся секретов духовного творчества и вдохновения, интеллектуальную элиту следует признать наследницей старого церковного клира, утешающего страждущих и поддерживающих их духовную веру в лучший мир.