ись стороной, которая — volens nolens — принимает решения Запада.
Таким образом, Ельцин, с одной стороны, поступил правильно, избавившись от Козырева и назначив Примакова, который в общественном сознании ассоциировался с традиционной политикой, основанной на национальных интересах, и мог в более жесткой тональности вести диалог с Западом. Примаков имел совсем иной вес по сравнению с Козыревым, зависевшим от своих западных покровителей, которые нахваливали его Ельцину, чтобы он мог удержаться на своем посту. У Примакова совершенно не было такой зависимости. Но, с другой стороны, Ельцин продолжил пресловутую линию неопределенных уступок — иногда для внешнего эффекта, а порой из-за того, что не чувствовал себя уверенным в отношениях с Западом.
Финансовое положение страны было очень ненадежным. Небольшой рост экономики в 1996–1997 годах был слишком слабым, не позволил ни сделать достаточный запас золотовалютных резервов, ни создать основ для новой экономики. Это создавало условия для зависимости от США и МВФ. Кроме того, Ельцин рассматривал Запад как союзника в борьбе против коммунистов, которые постоянно бросали ему вызов, получали большое число голосов на выборах, добивались его импичмента. Ельцин не забыл ни событий октября 1993 года, когда его власть висела на волоске, ни выборов 1996 года, когда он одержал победу за счет откровенных манипуляций и искажений результатов голосования. В этой ситуации у Ельцина всегда в сознании была мысль, что в крайнем случае он сможет обратиться за помощью к Колю или Клинтону. Известно о крупных суммах помощи с Запада, которые поступили оттуда на его избирательную кампанию в 1996 году. Таким образом, как он собирался бежать в американское посольство в августе 1991-го, так и продолжал рассматривать посольство США как последнее убежище в случае, если что-то пойдет совсем не так. Эта психологическая зависимость у Ельцина, судя по всему, сохранилась до последних лет его пребывания на высшем посту. В этих условиях говорить о глубокой, последовательной доктрине внешнеполитической самостоятельности России — даже с учетом усилий и роли Примакова — не приходилось.
5. Конец ельцинского правления и эпохи иллюзий
Решение о расширении НАТО на Восток положило конец периоду иллюзий, что Россия может стать стратегическим союзником Соединенных Штатов Америки. Стало ясно, что США будут укреплять систему своих союзов без России. Стало также ясно, что они не намерены ограничиваться присоединением к НАТО лишь трех стран Восточной Европы, а именно Польши, Венгрии и Чехии, и пойдут дальше. Хотя официально США заявляли об обратном, по многим заявлениям, по тем встречам и дискуссиям в Вашингтоне, в которых мне довелось принять участие, по тому настрою, который господствовал в США, было очевидно, что они хотят извлечь максимум возможного из периода слабости России, прикрывая это разговорами о сотрудничестве и партнерстве.
Надо сказать, что на Западе была оппозиция расширению НАТО. Политики и общественные деятели, выступавшие против этого, отмечали существенные различия между Россией и СССР. Россия, по их мнению, уже не была противником Запада. Одним из них был известный американский дипломат и политолог Джордж Кеннан, автор так называемой длинной телеграммы. Она была написана в бытность им советником американского посольства в Москве в 1947 году и стала идеологической основой перехода США к холодной войне и политике «сдерживания» СССР. Кеннан, заложивший основы курса США в отношении СССР в годы холодной войны, в 1990-е пришел к выводу, что Россия — это не Советский Союз, что США и Россию больше не разделяют фундаментальные различия между политической и экономической системами, в идеологии. И возвращать ситуацию ко временам холодной войны, во-первых, неоправданно, а во-вторых, стратегически невыгодно Соединенным Штатам. Выигрыш от расширения НАТО, по убеждению Кеннана, был значительно ниже, чем проигрыш: США «приобретали» Восточную Европу и теряли Россию.
В парадоксальной форме эту мысль выразил известный американский политический обозреватель, колумнист «Нью-Йорк таймс» Том Фридман. В 1995 году в разгар дебатов о расширении НАТО он с сарказмом написал, что Западный альянс через расширение НАТО «получает чешский флот и польскую авиацию, но теряет Россию». Ирония понятна: с учетом того, что у Чехии может быть только речной флот, а военная авиация у Польши была весьма слаба, Фридман имел в виду, что приобретения несоразмерны потерям. Ведь Россия — даже в состоянии относительной слабости великая держава, член Совета Безопасности ООН, ядерное государство, ее вес и роль неизмеримо выше всех стран Восточной Европы. Несравнимые величины.
В Европе также были противники расширения НАТО. В частности, Эгон Бар, видный немецкий социал-демократ, один из авторов «новой восточной политики», которую ФРГ начала проводить в 1968 году при Вилли Брандте. У Франции были серьезные сомнения в необходимости расширения НАТО. Были и другие сомневающиеся. Но верх взяла линия на сплочение западного альянса на потенциально антироссийской основе.
Речь шла о расширении организации, которая профессионально занималась только одним военно-политическим противостоянием с Советским Союзом в Европе. Попытки НАТО представить дело таким образом, будто альянс в 1990 году превратился в гуманитарный клуб по обсуждению проблем демократии и защиты прав человека, не отвечали фактам и имели очень ограниченный успех в России. В основном НАТО внимали в либеральном лагере. Его представители призывали руководство России обратить внимание на то, что НАТО значительно изменилась, что теперь, после конца холодной войны, это уже совсем другая организация.
Иногда раздавались голоса, что России надо вступить в НАТО. Но США никогда всерьез не рассматривали возможность принятия России в альянс, даже если такие иллюзии могли быть у отдельных европейских политиков. В США не рассматривалась такая возможность по простой причине: появление России в НАТО при том ядерном потенциале, который у нее сохранялся, низменно привело бы к созданию внутри альянса альтернативного центра силы. Какие-то государства — члены НАТО вполне могли в определенной ситуации занять сторону России. И США пришлось бы не меньше, а больше считаться со своим недавним противником и даже зависеть от него при выработке стратегии альянса. Это не отвечает их интересам.
НАТО — это организация, где США не просто оплачивают 75 процентов бюджета, но и пользуются решающим политическим влиянием. НАТО — это становой хребет, основа американской глобальной мощи. Этот хребет, проложенный через Атлантический океан, служит опорой всего «скелета» американского военного присутствия в других регионах земного шара. Ни один регион, даже Дальний Восток, где у США есть сумма очень серьезных военных соглашений с Японией, Тайванем, Южной Кореей, не может сравниться по своему геополитическому значению для США с евроатлантическим регионом. Ставить под сомнение сплоченность НАТО вокруг США за счет появления другого, сравнимого по военной мощи государства, априори неприемлемо для Вашингтона. США никогда на это бы не пошли.
Это неприемлемо и для многих стран Европы. Великобритания, Франция, Германия выступают как опорные партнеры США в Европе. Да, среди формально равных членов НАТО есть один гораздо «более равный» — США. Но Лондон, Париж, Берлин тоже очень серьезные игроки. В случае же вступления России в НАТО значение этих государств неизбежно падает, поскольку их военный потенциал несравним с российским. Это кошмар Европы еще периода разрядки при Брежневе и Никсоне, когда в европейских столицах очень боялись, что Европу отбросят на задворки политики, а все глобальные вопросы будут решать между собой Москва и Вашингтон, не считаясь с мнением европейцев.
По всем этим причинам прекраснодушные разговоры о том, что Россию надо включить в НАТО, на серьезном уровне в Европе тоже не рассматривали, поскольку прекрасно понимали: это приведет к пресловутой биполярности, когда все вопросы решают Москва и Вашингтон. А европейцы, тем более такие, как постоянные члены Совбеза Англия и Франция и как экономически мощная Германия, рассчитывали на то, что их голос должен быть громко слышен в западном альянсе. Вступление России в альянс означало бы его качественное изменение не в пользу европейских держав.
Должен сделать ремарку и по поводу восприятия НАТО как «клуба защиты демократии и прав человека». Этот нарратив мы постоянно слышали тогда со стороны НАТО. Я лично много раз его слышал с 1992 по 1997 год, поскольку участвовал во всех крупных дискуссиях по расширению НАТО, которые проходили на европейских и американских площадках. Неоднократно по приглашению Североатлантического альянса приезжал в Брюссель, где выслушивал в подробностях официальную доктрину НАТО. Встречался со всеми тремя генсеками того периода. Это Манфред Вернер, бывший министр обороны ФРГ, бельгиец Вилли Класс (недолго пробыл, ушел в результате коррупционного скандала) и всем хорошо известный Хавьер Солана, который длительное время занимал данный пост. Я был со всеми лично знаком, поэтому могу судить о логике этой организации.
Вот эти все прекраснодушные разговоры относительно изменения НАТО, снижения его военной направленности, перехода на рельсы защиты демократии и прав человека — все эти рассуждения были опровергнуты бомбежками натовскими самолетами Югославии в 1999 году. Если до этого еще были споры, видоизменилась ли НАТО и насколько и как теперь следует эту организацию воспринимать, то после гибели пяти тысяч человек в ходе бомбардировок, осуществленных без всякой санкции Совбеза ООН, после всего произошедшего на Балканах кошмара вопрос был снят. НАТО — это военно-политическая организация, причем слово «военная» стоит на первом месте. Что и в дальнейшем было многократно подтверждено. Когда НАТО взяла на себя выполнение операции в Афганистане по борьбе с «Аль-Каидой» (это было поддержано СБ ООН) во время ливийской войны в 2011 году, когда НАТО проявила себя во всей красе.