После всех этих событий стало окончательно ясно: это военная, военизированная организация, боевой кулак западного альянса. Все дискуссии, которые шли до Югославии, прекратились: после пресловутых бомбежек те защитники НАТО и на Западе, и в России, которые доказывали, что это гуманитарная организация, вынуждены были прекратить подобные попытки.
Война в Югославии вслед за расширением НАТО стала самым мощным ударом по тому внешнеполитическому курсу, которого пытался во все годы своего правления придерживаться Ельцин. Агрессия НАТО против Югославии нанесла удар по самой идее стратегического альянса между Россией и Западом. В Основополагающем акте Россия — НАТО помимо декларативных гарантий, которые давались Москве (отказ от размещения ядерного оружия на территории новых стран-членов, военных баз НАТО и крупных воинских контингентов), содержался еще один важный пункт: в случае возникновения угрозы европейской безопасности стороны будут стремиться к координации своих усилий. Югославская война выкинула эту договоренность на помойку. НАТО попыталась добиться поддержки со стороны Москвы, но натолкнулась на несогласие и сопротивление с нашей стороны, в том числе в Совете Безопасности ООН. Затем последовал знаменитый разворот Евгения Примакова над Атлантикой, его отказ от визита в США. И тогда альянс отказался от идеи координации внешнеполитических позиций.
Война ясно показала: никакой координации не будет, Россию будут ставить перед фактом, а альянс понимает «согласование позиций и координацию» чисто односторонне. НАТО готово «согласовывать» и свои позиции, если Россия их поддерживает, и «координировать» их, если Россия следует за альянсом. Иными словами, России было предложено соглашаться с тем, что делает западный альянс. Если же она не согласна, западный альянс будет действовать без оглядки на Россию. Осознание этого сыграло большую роль в переосмыслении всей суммы отношений между Россией и Западом в конце 1990-х годов.
Война в Югославии разламывала сознание Ельцина. С одной стороны, он все еще цеплялся за иллюзию «партнерских отношений» с Западом. С другой стороны было ясно, что налицо ситуация, когда он не может поддержать США и НАТО, что страна ждет от него другого, что он не может вести себя так, будто дает американцам карт-бланш. Но «другое» совершил не он, а Евгений Примаков, занимавший тогда пост премьер-министра.
Речь о развороте Примакова над Атлантикой. 24 марта 1999 года российский премьер вылетел в США на встречу с вице-президентом Альбертом Гором. Как вторые лица в своих странах, они возглавляли комиссию «Примаков — Гор» (до этого работала комиссия «Гор — Черномырдин»), занимавшуюся развитием двусторонних отношений. Но когда Примаков узнал, что США начали войну с Югославией — а это случилось утром того же дня 24 марта, он связался с Гором с борта своего самолета и спросил, что происходит. Гор ответил: «Евгений, ты приезжай, мы все обсудим». Но Примаков ответил: «Нет, Альберт, в такой ситуации я ехать не могу и отменяю свой визит». Примаков отдал приказ развернуть самолет и после этого позвонил Ельцину. Как бы тот повел себя, если бы Примаков сначала спросил у него разрешения на срыв визита, — об этом можно сейчас только гадать. Но когда Примаков поставил перед фактом Ельцина, сообщив, что уже принял решение отменить визит из-за начатых США и НАТО военных действий против Югославии, президент лишь немного помолчал и сказал: «Хорошо. А бензина у вас хватит?» На что Примаков ответил: «Бензина — хватит!»
Ельцину хватило политического чутья, чтобы понять: в создавшейся ситуации он не должен противостоять такому демаршу. Хотя сам он, скорее всего, поступил бы иначе, что и подтвердил позже своей поездкой в Кельн на саммит «большой восьмерки» после капитуляции Югославии.
Второй исключительно важный эпизод того периода — марш-бросок российского батальона ВДВ на Приштину, столицу Косово, в ночь с 11 на 12 июня 1999 года. К тому времени натовская военная операция уже закончилась и обсуждалось, как страны, которые принимают участие в югославском урегулировании, получат под свой военный контроль секторы на территории Югославии. России такой сектор страны НАТО давать не хотели, наша дипломатия была бессильна. И тогда российские военные взяли дело в свои руки.
Наш батальон входил в международный миротворческий контингент и находился в Боснии и Герцеговине. Это была молниеносная ночная операция. Утром американцы, англичане и другие натовцы обнаружили, что российские войска взяли под контроль приштинский аэродром «Слатина» — тот самый, куда собирался передислоцироваться миротворческий контингент НАТО, и единственный в Косово, способный принимать тяжелые военно-транспортные самолеты.
И вновь решение принимал не Ельцин. Изложенная в ряде источников версия, будто Ельцин изначально был в курсе операции и чуть ли не сам отдал приказ о ее проведении, не соответствует действительности. Решение принимала группа военных, прежде всего в руководстве ВВС: оно было принято с ведома и согласия тогдашнего министра обороны маршала Игоря Сергеева, при активном и даже решающем участии генерал-полковника Леонида Ивашова, а также генерала Виктора Заварзина, который принял командование батальоном после марш-броска от его командира генерала Николая Игнатова. Таким образом, это было решение военных, которые, видя бездействие высшего руководства страны — или его неспособность действовать в силу плохого состояния здоровья, а также нездоровой атмосферы в Кремле — на своей страх и риск предприняли самостоятельный шаг, направленный на укрепление международных позиций Российской Федерации.
Тогда мы оказались буквально на грани войны с США. Командующий силами НАТО в Европе американский генерал Уэсли Кларк (кстати, патологический русофоб) заявил, что НАТО должна ответить на эту несогласованную с альянсом военную акцию. Были свидетельства, что он отдал британскому командованию — именно британский контингент НАТО должен был приземлиться в «Статине» — приказ отбить у русских аэродром.
Но в альянсе произошел раскол. Британский генерал Майкл Джексон, который руководил натовской группировкой на Балканах, получив приказ от Кларка, парировал, что не позволит своим солдатам развязать «третью мировую» войну. В итоге НАТО пришлось смириться с итогом российского марш-броска в надежде, что позже, на дипломатическом уровне, удастся все отыграть обратно. Что и произошло.
Хотя министр обороны маршал Сергеев получил на «одновременный ввод» войск России и НАТО в Косово общее согласие президента, Ельцин не был в курсе ночной операции. Его фактически поставили перед фактом, сообщив о марш-броске только утром 12 июня, когда наш батальон уже занял позиции в «Слатине». Ему ничего не оставалось, как поддержать наших военных. Кстати, Ельцин увидел здесь повод уязвить Клинтона. «Наконец-то мы показали этому выскочке Клинтону, на что мы способны», — сказал он маршалу Сергееву. Но не он был инициатором этой операции, пусть и рискованной, но нацеленной на укрепление наших позиций перед дальнейшей борьбой с Западом вокруг югославского урегулирования.
Ельцин придерживался иной стратегии. Предшественника Примакова на премьерскому посту Виктора Черномырдина Ельцин назначил в апреле 1999-го, после начала бомбардировок НАТО сербских городов, спецпредставителем по урегулированию кризиса в Югославии. Черномырдин не пошел по пути Примакова. Напротив, экс-премьер выбрал, по сути, тактику смыкания с позицией западных стран. Возможно, из собственных расчетов, но, возможно, на это его нацелил сам Ельцин, исходя из той логики, что в конце концов югославский кризис будет преодолен, а России не стоит из-за Сербии ссориться с западными странами. Здесь надо еще раз подчеркнуть большую внутреннюю слабость Ельцина как руководителя страны — Запад он по-прежнему рассматривал как одну из гарантий сохранения своих позиций и собственной безопасности.
Интересные характеристики главным действующим лицам с российской стороны дает Строб Талботт, бывший в то время заместителем госсекретаря США, занимавшийся югославским кризисом. В своей книге «Знаток России» (The Russia hand), вышедшей в 2002 году в Нью-Йорке, Талботт пишет: «Из лидеров бывших советских республик наиболее активно в поддержку операции НАТО выступал Эдуард Шеварнадзе, президент Грузии». По словам Талботта, вскоре после начала военных действий Шеварнадзе встретился с Черномырдиным в Тбилиси. «Черномырдин, — продолжает Талботт, — сказал ему, что Ельцин ненавидит Милошевича и считает его более виновным, чем США, в кризисе, который поставил под угрозу отношения России с Западом. Черномырдин также подтвердил недовольство Ельцина Примаковым, в особенности за его решение развернуть самолет над Атлантикой». Талботт также свидетельствует: «Шеварнадзе посоветовал нам сделать все возможное, с тем чтобы помочь Черномырдину в его миссии». Трудно, на мой взгляд, дать более красноречивые характеристики.
Как спецпредставитель по югославскому урегулированию, Черномырдин работал в тандеме с Марти Ахтисаари, финским дипломатом, в те годы президентом Финляндии, который был спецпредставителем ЕС по Югославии. Они разработали план урегулирования. Фактически это был ультиматум главе Югославии Милошевичу. План содержал ряд пунктов, которые категорически отвергались Белградом, включая вывод сербских войск из Косово. На мой взгляд, Черномырдин, при одобрении со стороны Ельцина, сыграл здесь предательскую роль по отношению к Сербии. Его позиция при выработке плана мирного урегулирования лишила Милошевича какой бы то ни было опоры. После того как Россия отказалась хоть в чем-то встать на сторону Сербии и фактически поддержала западный ультиматум, тот был вынужден согласиться. Без поддержки хотя бы одной из великих держав совокупной мощи Запада он противостоять никак не мог.
Мое отношение к маневрам Черномырдина и Ельцина я сформулировал в те дни в статье под названием «Отвращение», опубликованной в «Независимой газете», где выразил резкое несогласие с линией Черномырдина и со всей политикой ельцинского руководства по Югославии.