На следующий день в New York Times появилась статья известного специалиста по стратегическим вопросам Эдварда Латтвака. Суть ее сводилась к следующему: Вашингтон может себе позволить конфликт с Пекином, если у него хорошие отношения с Россией. Вашингтон может также позволить себе конфликтовать с Москвой, если у него хорошие отношения с Китаем. Но Вашингтон не может позволить себе находиться в плохих отношениях одновременно и с Москвой, и с Пекином. Позже такую же позицию сформулировал патриарх американской дипломатии Генри Киссинджер.
Этот эпизод, думаю, серьезно повлиял на начинающую администрацию Джорджа Буша. Ведь к России, помимо общего недовольства ее поведением, у новой администрации не было конкретных претензий. С Китаем же возникла ситуация настоящего конфликта. В тот момент вообще непонятно было, что произойдет с экипажем (а на борту было 24 человека). США как сверхдержава № 1 должна была вынудить Пекин вернуть самолет и экипаж. Но как? Начинать войну? Нельзя. А не начинать — значит, стерпеть пощечину, плевок в лицо от нарождающейся новой сверхдержавы.
Тогда проявились контуры потенциально длительной конфронтации США с Китаем как с государством, способным бросить вызов интересам США и даже их практическим действиям. Возможно, этот эпизод повлиял на дальнейшие расклады. Возможно, и желание новой администрации США выстроить собственную сумму отношений с Россией. Так или иначе, ситуация к середине 2001 года изменилась.
В июне состоялась встреча двух лидеров в Любляне, где Джордж Буш произнес знаменитую фразу: «Я заглянул в глаза Путина и увидел там его душу». Это было начало личной дружбы между Путиным и Бушем. Тогда многим показалось, что эта дружба может стать важнейшим фактором стабилизации российско-американских отношений и перевода их из зоны взаимных обвинений и взаимного раздражения в зону сотрудничества и партнерства.
Этот сценарий, казалось, получил свое подтверждение после трагических событий 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Первым иностранным лидером, который позвонил Бушу, чтобы выразить свои соболезнования по этому поводу и предложить сотрудничество в «войне с терроризмом», был Владимир Путин. Ближайшие союзники Соединенных Штатов прореагировали через несколько часов, а кто-то и через день-два. Это надолго запомнил Буш. Он говорил: «Помню, как Владимир мне первым позвонил. В отличие от этих французов. Ширак ждал сутки, чтобы позвонить и выразить свою поддержку».
В ноябре того же года состоялась встреча Буш — Путин в Кроуфорде, штат Техас. Буш принимал Путина на собственном ранчо. Они катались на электрокаре, носили техасские шляпы, ели шашлык. Давно российско-американские отношения не казались столь безоблачными.
Однако, как и следовало ожидать, это потепление оказалось краткосрочным. Но примерно полгода — с июня по ноябрь — в отношениях Москвы и Вашингтона был период ясного потепления. На мой взгляд, связано это с тем, что Владимир Путин хотел заключить с администрацией Джорджа Буша — младшего некое неформальное соглашение, что-то вроде «новой Антанты», если использовать слово «entente» в его изначальном французском значении, как «согласие», «взаимопонимание».
Такая договоренность могла быть заключена на следующих основаниях:
Первое. Крупнейшие державы столкнулись с беспрецедентной угрозой со стороны международного терроризма. И Россия готова помогать США, учитывая, что большая часть таких угроз исходит с Евразийского континента. Здесь у нас общий враг, общие интересы, мы можем найти общий язык.
Второе. Россия не намерена ставить под сомнение законные интересы Соединенных Штатов в тех регионах, которые являются ключевыми для национальных интересов США. И Москва не будет заниматься тем, чтобы портить американцам игру и нервы просто ради удовольствия противостоять извечному сопернику.
Третье. В свою очередь, Соединенные Штаты воздерживаются от того, чтобы превращать бывшие советские республики в зону противоборства с Россией, то есть ведут себя аккуратно на постсоветском пространстве, не пытаются прямо противопоставить новые государства России. При этом у Москвы не вызывали возражений инвестиции, экономическое присутствие, политические контакты, да и военные контакты, скажем, внутри программы «Партнерство ради мира», в рамках которой с НАТО сотрудничала и сама Россия, и все другие экс-республики СССР.
Таким образом, Соединенные Штаты получали Россию в качестве союзника в борьбе с терроризмом и партнера в Афганистане и других важный районах в обмен на сдержанное, аккуратное поведение на постсоветском пространстве.
Уже тогда в Москве вынашивалась идея евразийской интеграции, о которой еще в начале 1990-х говорил Нурсултан Назарбаев и которая занимала тогда умы многих политиков и в России. Такая интеграция уже развивалась и с Казахстаном, и с Белоруссией. Однако Путин стал уделять немного большее внимание этим реинтеграционным процессам, естественно, на новой основе, уже не на советской.
Не думаю, что такие договоренности с США могли бы носить характер «большой сделки». Речь шла скорее об общем подходе, неофициальной философии для обеих сторон: Россия поддерживает США там, где это важно для американцев, а они воздерживаются от того, чтобы ставить под угрозу интересы России там, где это важно России. Понятно, что где-то интересы будут все равно сталкиваться. Но, насколько можно судить, Путин предлагал сократить зону расхождений и соперничества до минимума и максимально расширить зону взаимного согласия.
Именно такое ощущение сложилось по первым шагам Путина во взаимоотношениях с Бушем. Но эта тактика немедленно столкнулась с неумолимой логикой американской экспансии и самоутверждения США в качестве единственной глобальной державы, для которой нет необходимости считаться с интересами России. 13 декабря, вскоре после внешне успешной и даже теплой встречи в Кроуфорде, США заявили о выходе из Договора по противоракетной обороне.
Этот факт сыграл в истории наших отношений поистине роковую роль. По условиям договора США имели право выйти из него, как и Россия. Однако их выход из договора создал качественно новую ситуацию, резко снизив уровень стратегической стабильности.
Российско-американские отношения в стратегической области, в частности в ядерной сфере, регулировались суммой договоров, заключенных между США и СССР в начале 1970-х годов. Договор по ПРО, заключенный в мае 1972 года, имел стратегическое значение. В чем был его смысл? В том, что обе стороны отказывались от создания национальных систем противоракетной обороны, которые прикрывали бы всю территорию СССР и США. В рамках договора стороны условились, что сохранят лишь два «кольца» ПРО на своей территории: одно вокруг столицы, другое — по выбору каждой страны для защиты одной из баз межконтинентальных баллистических ракет. Позже число зон, где могла действовать ПРО, было сведено к одной. Тем самым обеспечивалась взаимная уязвимость. А она, в свою очередь, была главной гарантией от так называемого MAD — «Mutual Assured Destraction» — «гарантированного взаимного уничтожения» в случае начала ядерного войны. Таким образом, у договора по ПРО был глубокий, весьма продуманный смысл. Ведь в случае, когда обе стороны уязвимы для ядерного удара, ни одна из них не решится начать ядерную войну.
В конце 2001 года, выйдя из договора по ПРО, Соединенные Штаты нарушили эту логику. Они фактически сказали нам: мы создаем собственную систему защиты, а ваше положение нас больше не волнует — отныне каждый сам по себе. То есть США «распарили» свою и нашу безопасность — до этого они были де факто спарены, сопряжены, связаны одним договором. Была единая «скоба»: вы зависите от нас, а мы зависим от вас. Теперь же, нарушив эту логику, создавая собственную систему обороны, одна из стран становится угрозой для другой: США ставят перед собой задачу стать неуязвимыми, а Россию, напротив, сделать уязвимой.
Конечно, все это США объясняли тем, что появились некие «новые угрозы» — со стороны Ирана и КНДР. Но тогда, в 2001-м, таких угроз не было, а со стороны Ирана нет и сейчас. Причина была в другом: США захотели выйти из состояния взаимной уязвимости, а нас оставить в этой зоне. Им было известно, что у России нет планов выхода из договора и создания своей национальной системы ПРО. Да и территория России столь обширна, что для нее это исключительно сложная задача.
Идея национальной ПРО для США была высказана еще в 1983 году Рональдом Рейганом. Но тогда американцы находились еще на стадии обдумывания этой идеи и первых разработок. При Клинтоне появились первые подвижки в деле ее практического осуществления, начались регулярные испытания противоракет. А при Буше-младшем американские правящие круги решили, что настало время перестать связывать себя обязательствами по этого договору перед русскими.
Владимир Путин отреагировал на решение США исключительно сдержанно: он лишь сказал, что это ошибка. Больше он не сказал тогда ни слова, возможно рассчитывая достичь новой договоренности. Но за несколько лет эта «ошибка», которая на деле была продуманным решением, переросла в одну из главных сфер разногласий между Москвой и Вашингтоном, и даже шире — между Москвой и НАТО. И до сих пор остается таковой. Размещение систем ПРО США в Польше и Румынии, то есть в непосредственной близости от границ России, рассматривается в Москве как угроза нашему потенциалу ядерного сдерживания, угроза российскому ракетно-ядерному оружию, которое призвано удержать Соединенные Штаты от возможного ядерного удара по России.
6 ноября того же года было объявлено о «второй волне» расширения НАТО — на семь государств Восточной Европы, включая страны Прибалтики. Это также было встречено Москвой со сдержанным недовольством. Сдержанным, потому что к этому времени вопрос был уже решен, и, конечно же, неожиданностью для нас это не было. Но «вторая полна» расширения НАТО подтвердила: наши цели и цели альянса глубоко различны. «Вторая волна» не только ухудшила атмосферу российско-американских отношений, но создала качественно новую ситуацию, наносившую значительный ущерб нашей безопасности. Приняв в свой состав стра