448), становится возможным достижение таких форм партнерства с ТНК, которые являются экономически выгодными как государству, так и местным производителям. Классическим примером может служить развитие взаимодействия между мексиканским государством и автомобилестроительными ТНК449.
Не отрицая очевидного факта, что займы капитала могут существенно ограничивать автономию государства–должника и сокращать выбор политических инструментов для осуществления влияния на ключевых экономических деятелей, которые находятся в ее распоряжении («новый мир долга», как охарактеризовала современный мировой порядок британская исследовательница Сьюзан Стрейндж450), представители государства, стимулирующего развитие, делают акцент на неоднозначных последствиях действия транснационального капитала, поскольку большинство кредитов предоставляются под гарантии государства и служат развитию инфраструктуры, а потому эффективное распоряжение ими может значительно усилить позицию государства как агента развития. Более того, по мнению П. Эванса, «заграничные займы существенно повышают власть государства vis–a–vis местной буржуазии, поскольку государство теперь не вынуждено полагаться на локальные элиты как единственный источник ресурсов. Это в особенности важно для режимов, чей трансформативный проект предусматривает устранение определенных сегментов традиционных элит»451.
Таким образом, если государству удается приобрести эффективные рычаги влияния на ТНК, лишая последние монопольного права определять решения государства, оно становится способным достичь более сбалансированного распределения силы и уступчивости и делает кооперацию взаимовыгодной. Такая политика отрицает безапелляционный вердикт критических социологов в адрес программ структурной перестройки экономики (а соответственно, и деятельности ТНК), которые пропагандируются международными финансовыми институтами, как закрывающий «короткий исторический период, когда политическая независимость прервала связь между зависимыми экономиками Африки и государствами–кредиторами ядра глобального капитализма…. Собственники международных денег и локальный политический истеблишмент были объединены и сконсолидированы в правительственных структурах стран–должников. Это, в свою очередь, усилило процесс увеличения власти для новых элит с международными связями, которые руководят большими африканскими компаниями, торговыми организациями, инвестиционными центрами, банками и министерствами национального государства. Наконец, доступ к международным деньгам становится фактором, влияющим на структуру общества, обеспечивая новые модели культурных ориентаций. Структурная перестройка увеличила власть банков, больших компаний и локальных элит — тех, кто может присоединиться и помочь концентрации транснациональных инвестиций…. Рынки были созданы, а доступ к ним определялся в соответствии с новой конфигурацией колониального образца зависимого развития»452.
Государство, стимулирующее развитие, должно обладать специфическими характеристиками. Аппарат такого государства должен не только быть способным независимо формулировать свои цели (иметь автономию), но и владеть ресурсами, необходимыми для их воплощения, несмотря на сопротивление влиятельных кругов. «Там, где государство является слабым, и/или находится под контролем партикулярных интересов, — пишут Д. Рюшемейер и Л. Путерман, — мы очень часто наблюдаем губительную политику, непосредственным результатом которой становится обогащение влиятельных деятелей и/или поддержка шаткой власти государства»453.
Менеджеры государства, стимулирующего развитие, должны быть заинтересованы в преследовании задач развития. Но в то же время «автономия государства и баланс власти, которая предоставляет государству шанс доминировать над партикуляристской оппозицией, должны дополняться тесной связью между теми, кто вырабатывает политику государства, и деловой элитой. Это тонкое объединение независимости и кооперации — или «укорененная автономия государства» (embedded state autonomy), как называет это явление П. Эванс, — обеспечивает поступление необходимой информации менеджерам государства и желание обеих сторон сотрудничать. Это радикально усиливает способность государства трансформировать социально–экономические отношения, которые принципиально отличаются от обретения государством исключительно принудительной, репрессивной власти»454.
Наверное, мы можем лишь согласиться с выводом известного британского исследователя советского «реального социализма» Алека Нове, который утверждает, что постленинские страны даже Восточной Европы (чье развитие для Украины — пока что недосягаемый образец) унаследовали от предшествующего режима искривленную структуру промышленности, которая является экологически опасной и характеризуется отсутствием средств коммуникации и инфраструктуры. Адекватность неолиберальной модели по рецептам рейганомики и тетчеризма условиям постленинизма является более чем сомнительной. Ведь даже в условиях западных государств ядра капиталистической мир–системы следствия политики «новых правых» были далекими от экономического успеха: «Рейгану удалось за восемь лет превратить Соединенные Штаты из наибольшего в мире кредитора в наибольшего в мире должника…»455.
Преданность постленинских элит антиплановой идеологии (очень часто конъюнктурно–позерская) заставляет их заимствовать модели развития из учебников по свободной рыночной экономике, но при условиях, когда существует острый недостаток именно частного капитала, игнорируя, таким образом, уроки Японии и Южной Кореи456.
Безусловно, не все мероприятия, осуществлявшиеся такими образцовыми с точки зрения развития государствами, как Южная Корея и Тайвань, заслуживают копирования. Государство в этих странах было вынуждено кооперироваться с капиталистическим классом (хотя и оказалось способным дисциплинировать отдельные его сегменты) и, как правило, жестко подавляло рабочее движение, используя политику репрессий и материальных поощрений одновременно (так, тайванскому правительству делом первоочередной важности представлялась именно стабильность цен, лишь бы избежать резкого ухудшения финансового состояния работников разветвленной бюджетной сферы). Не следует также забывать, что большое количество государств, которые выступали в качестве катализатора развития в странах третьего мира, были однопартийными авторитарными режимами.
Но автономия государства не может рассматриваться как эквивалент авторитарной диктатуры и бюрократической зарегулированности, как демонстрирует пример ирландского гибкого (в противоположность бюрократическому) государства, стимулирующего развитие. На одного успешного с точки зрения обеспечения развития Пиночета, который эффективно использовал идеи Вирджинской (а не одной лишь Чикагской, как утверждает расхожее мнение) школы политической экономии, приходятся десятки не менее жестоких диктаторов, чье правление оставило по себе экономическую руину, восстановление которой требует не одного десятилетия (блестящим примером может служить Аргентина). Поэтому ориентация на «украинского Пиночета», имплицитно присутствующая в работах такого автора, как Пол Кубичек, является ошибочной теоретически и опасной практически457.
Восприятие государства как автономного агента развития становится элементом дискурса политического истеблишмента Украины после декады ортодоксально–рыночной риторики458. Перед исследователями теперь встает задача зафиксировать условия, при которых станет возможным возникновение и успешное функционирование украинского государства, стимулирующего развитие. Но мы должны осознавать, что такая цель усложняется отсутствием исторической дистанции. Ведь недаром Мао Цзедун на вопрос, чем является, по его мнению, Великая Французская революция, ответил: «Еше рано говорить».
ГЛАВА 6: ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ И РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННЫХ МЕЖДУНАРОДНЫХ СИСТЕМ(А. И. Ковалева, Н. В. Фесенко)
Особенности функционирования и закономерности эволюции международных систем (Н. В. Фесенко)
Современный мир выступает как мир–система не только в социально–экономическом плане. Глобализированная международная политическая жизнь также обладает системными признаками. Анализ структуры международной политической системы играет основополагающую роль в познании законов функционирования и трансформации региональных и трансрегиональных систем. Он позволяет определить особенности и закономерности эволюции таких систем, а также понять и предвидеть поведение на мировой арене государств, имеющих неодинаковый вес. Международно–политическая структура определяется конфигурацией соотношения силы между могущественными государствами. Изменения в их соотношении могут менять структуру международной системы, но ее природа, определяемая ограниченным числом могущественных государств с несовпадающими интересами, останется неизменной.
Таким образом, именно структура международной системы является показателем устойчивости и изменений, стабильности и «революционности», сотрудничества и конфликтности системы; именно она отражает законы функционирования и трансформации системы.
Наиболее общим законом международной системы признана зависимость поведения игроков (или, как еще их образно называют, актеров) от структурных характеристик системы. Этот закон конкретизируется на уровне любой из таких характеристик (или измерений), хотя окончательного согласия относительно их количества и содержания до сих пор нет.