627.
Итак, сетевая структура, даже в наиболее развитых и богатых странах, определяет жизнь ведущих ее работников и функционеров, но далеко не всех членов общества. Тем более это касается распределения доходов. А если мы будем держать в своем воображении глобализированный мир как целостность, то увидим эти противоречия в несоизмеримо большем масштабе.
Сеть информационных, бизнесовых, личных и любых других связей паутиной опутывает поверхность планеты. Но, вместе с тем, значительная часть людей и в наиболее развитых странах, не говоря уже об абсолютном большинстве людей во всем мире, не имеют к ней никакого непосредственного отношения. Иначе говоря, как в мировой экономике, так и в глобальном обществе видим, так сказать, два уровня: глобально–информационно–сетевой и традиционный, где жизнь плывет в соответствии со старыми нормами и обычаями, большей или меньшей мерой реагируя тем или иным образом на вмешательство со стороны всемирной паутины транснациональных связей и отношений.
Другая сторона противоречивой природы глобально–информационносетевого общества касается взаимоотношений между отдельными суверенными государствами и транснациональными экономическими структурами. В течение последней трети XX в. в мире впечатляюще выросла роль ТНК. Уже в первой половине 70‑х гг. американские исследователи констатировали, что последние — это новое явление, вызванное потребностями современной эпохи, тогда как национальное государство, которое крепко держится за старые представления, не соответствует условиям нового, сложного, интегрированного мира628. Как показало время, противоречие между ТНК и национальными государствами имеет тенденцию возрастать.
Сегодня годовой оборот ТНК, которые входят в число 500 мощнейших корпораций планеты (ныне они обеспечивают четверть мирового производства, а влияют на значительно большую его часть), превышает валовой национальный продукт многих обычных государств. Такие компании, используя разнообразные средства влияния, часто определяют политику отдельных государств, создают на их территориях собственные структуры безопасности, обеспечивают своим работникам социальную защиту и т. п. Другими словами, они частично принимают на себя функции, традиционно присущие государственным институтам629.
Ситуация обостряется в условиях утверждения глобально–сетевой системы мировой экономики. Границы контроля и влияния отдельных транснациональных сетей накладываются на политическую карту мира и решительно преодолевают государственные границы. Национальные государства не нужны транснациональным компаниям, тем более, если те структурируются по сетевому принципу. В лучшем случае, последние могут мириться с ними как с местными администрациями, которые выполняют необходимые функции жизнеобеспечения населения и поддержания порядка на подконтрольной им территориях.
Объективно такое состояние вещей противоречит наличию отдельных государств с их собственной национальной экономической политикой, таможенными барьерами и протекционизмом. Поэтому понятно, что мировой транснациональный капитал, используя военно–политическое могущество США, где он преимущественно базируется, стремится сломать экономическую автономию любой страны, представляющей для него какой–то интерес, — подобно тому, как ранний капитализм стремился к слому местных ограничений и регуляций феодальной поры на территории европейских держав, становившихся централизованными и приобретавшими признаки национальных.
Отдельные не достаточно развитые государства, за исключением разве что гигантов типа Китая или Индии, в определенной мере России, Бразилии или Индонезии, принципиально не способны противодействовать сетям ТНК. Поэтому они, чтобы защитить собственные интересы, стремятся к региональной интеграции. Но пока что реального успеха на этом пути достигли, по большому счету, лишь страны Европейского Союза, тогда как другие региональные объединения типа Лиги арабских стран или СНГ не могут похвастаться сколько–нибудь заметными достижениями. Похоже, что успехи ЕС по сравнению с СНГ, помимо всего прочего, связаны и с тем, что Евросоюз (по крайней мере, до включения в него новых членов) строится (строился?) именно по сетевому принципу, без жесткого доминирования какого–либо мощного центра (на что претендует Россия в рамках СНГ и что она имеет в структуре Евразийского Союза).
Как видим, формирование глобально–информационально–сетевой экономики далеко не автоматически ведет к реструктуризации на соответствующих основах мировых социальных и политических отношений. Скорее, оно порождает новые жесткие противоречия, на которых акцентируют внимание исследователи России и Украины.
Вот как, к примеру, противоречия глобализации характеризует известный российский политолог С. Г. Кара–Мурза. По его убеждению (и в этом его взгляды во многом пересекаются с мир–системной концепцией И. Валлерстайна), основная цель современной глобализации — создание капиталистической системы, построенной по принципу симбиоза «центр–периферия». Этот симбиоз является паразитическим со стороны «центра», поскольку основан на внеэкономическом принуждении «периферии» к неэквивалентному обмену. В первичной грубой форме такое принуждение было типично для времен колониализма (работорговля, захват и расширение колоний, в которых у местного населения отбирались лучшие земли, эксплуатация недр колониальных и зависимых стран и т. п.). В наше время это принуждение является не столь очевидным: осуществляется благодаря использованию финансовых, политических и культурных рычагов, не брезгуя, однако, и прямым, военным вмешательством.
Силы «нового мирового порядка» во главе с США провозгласили свое право владеть и распоряжаться ресурсами всей планеты. Идея построить мир как двойное общество «золотого миллиарда» и прочей массы, живущей за его барьером, является, по мнению названного исследователя, ни чем иным, как новой версией фашизма, только уже глобального. При этом С. Г. Кара–Мурза подчеркивает, что доктрина «золотого миллиарда», которую фактически воплощает в жизнь человечества Запад, радикально порывает с христианскими и даже просветительскими идеалами в пользу рабовладельческого сознания античности630.
Подобные взгляды еще раньше высказывались таким глубоким и ярким русским мыслителем, как уже цитированный нами А. А. Зиновьев631. Этот принципиальный критик в 70–80‑х гг. советского, а теперь — западного — типов общества подчеркивает, что информационная экономика — не прибавление к индустриальной, а новая «ткань» всей современной экономической жизни. Но социально–экономический тип общества от этого не изменяется. Больше того, он усиливается в своем системообразующем капиталистическом качестве. Так что ни о каком качественном изменении принципов распределения благ и удовлетворения потребностей, пока существует капитализм, речь идти не может.
Более того, внедрение информационной техники во все сферы общества дает конфликтующим силам дополнительное оружие для борьбы, а не для примирения. Изобретение огнестрельного оружия в свое время не отменило войн, а лишь придало им другой (добавим — более жестокий) характер. Так, констатирует философ, будет и в данном случае632. Правота его предвидений в первые годы наступившего столетия подтвердилась событиями 11 сентября 2001 г. в Нью–Йорке и Вашингтоне, как и войнами в Афганистане и Ираке, которые велись США с использованием наиболее современного, оснащенного новейшей информационной апаратурой, оружия.
Аналогичным образом от того, что мир оплетается паутиной информационных связей, А. А. Зиновьев для большинства человечества не ожидает ничего хорошего. Манипулирование информационными потоками лишь содействует утверждению господства Запада во главе со США над прочим человечеством, вкладывая в его руки высокоэффективное орудие обработки массового сознания в пределах всей планеты (включая сами западные страны). Наконец, через навязывание и усиление разнообразных форм финансовой, политической, информационной и т. п. зависимости подавляющего большинства стран от наиболее развитых государств (что, в сущности, является продолжением старой колониальной стратегии новыми средствами) Запад формирует вокруг себя прочее человечество как структурированное общественно–политическое целое с иерархией стран и народов. И в этой, как и в любой другой, иерархии неминуемыми являются отношения господства и подчинения, лидерства, управления, т. е. отношения социального, экономического и культурного неравенства. Так что стремление определенной, мощнейшей страны (сегодня — США) к мировому господству является одним из компонентов интеграции человечества, однако на основаниях ее гегемонии в мировом масштабе.
Между тем А. А. Зиновьев уже в первой половине 1990‑х гг. оценил новые тенденции к сетевой организации общества как определенную альтернативу иерархическим, вертикальным формам господства в современном мире. По его мнению, на вертикальное структурирование человечества накладывается другой процесс, а именно — образование новых социальных уровней в уже имеющихся структурах. Эти новые, вторичные объединения образуются большими массами людей, сферой жизнедеятельности которых является не отдельная страна, а несколько государств.
Уже тогда, как констатировал этот исследователь, существовали многие тысячи предприятий и некоммерческих организаций, зоны деятельности которых охватывали разные регионы планеты и разные группы народов, практически даже всю планету. «В совокупности они образовывают сложную и многомерную сеть. Эта сеть (подчеркиваю — именно сеть!) опутывает страны Запада и прочие, пронизывает их в разных срезах, использует их как арену своей деятельности»633