Само единство социокультурного процесса, его внутренняя логика и самоопределенность от «неолитической революции» до современности дают возможность включать в цивилизационный процесс не только общества, находящиеся на ступени цивилизации (в ее традиционном фергюсоновско–моргановско–энгельсовском понимании), но и многотысячелетний период развития родо–племенных социумов древних земледельцев и скотоводов позднепервобытной эпохи. Иначе говоря, в понятие «цивилизационный процесс» представляется целесообразным включить не только историю уже сформировавшихся цивилизаций, охватывающую приблизительно последние пять тысячелетий, но и период формирования древнейших цивилизационных систем, занявший приблизительно такой же отрезок времени.
В таком случае эпоха раннепервобытных охотничье–собирательских обществ (которые, возможно, стоило бы называть собственно первобытными) может рассматриваться как «доистория» или «предыстория» цивилизации, длившаяся многие десятки тысячелетий от возникновения человека современного типа (Homo sapiens) около, вероятнее всего, 200 тыс. лет назад, до «неолитической революции», начавшейся на Ближнем Востоке 10–12 тыс. лет назад на гребне климатических изменений, связанных с окончанием ледникового периода, при переходе от плейстоцена к голоцену.
Раннепервобытное человечество верхнего палеолита еще не знало саморазвития как определенного поступательного процесса. Оно не преобразовывало окружающую среду, а приспосабливалось к ней. Поэтому изменения природно–климатических условий автоматически приводили к общему кризису соответствующей социокультурной системы, представители которой далеко не всегда могли эффективно адаптироваться к новым условиям. История раннепервобытных обществ представляется, таким образом, историей небольших, связанных между собою в пределах широких природно–географических ареалов кровно–родственных общин с общими формами адаптации, а значит, и всего хозяйственно–культурного облика в целом. Таковыми, к примеру, можем считать коллективных охотников приледниковых открытых пространств верхнепалеолитической Евразии или современных им охотников и собирателей средиземноморско–переднеазиатских пространств с более индивидуализированными формами хозяйственной деятельности.
Поэтому периодизация истории раннепервобытных обществ представляется необычайно сложной, до сих пор не получившей убедительного решения. Отдельные охотничьи коллективы достигали высокого культурного уровня и исчезали, не оставляя достойных продолжателей своих традиций. Примером может быть взлет и упадок верхнепалеолитических обществ приледниковой Европы с их блестящим изобразительным искусством. Также известно, что предки южноафриканских бушменов и аборигенов Австралии несколько тысячелетий назад обладали более развитой культурой, чем в более позднее время — к моменту встречи с европейцами.
Собственно же цивилизационный процесс может быть разделен на две основных ступени: формирование основ цивилизационных структур и собственно историю цивилизации. Водоразделом между ними выступает время формирования первых цивилизаций, начиная с рубежа IV‑III тыс. до н. э., на Ближнем Востоке.
Период формирования основ цивилизации, в свою очередь, может быть разделен на две стадии, соответствующие временам родового (в смысле времени существования общественных структур, основанных на вертикальном, многопоколенном генеалогическом родстве) и племенного строя. Рубежом между ними выступает процесс формирования надобщинных структур власти и управления — племенных институтов, со временем приобретающих преимущественно вид чифдомов–вождеств, хорошо проанализированных западными этнологами (М. Сахлинс, Э. Сервис и др.). Если «неолитическая революция» закладывает, прежде всего, хозяйственные основания будущей цивилизационной истории, то формирование племенных органов власти и управления — основания будущих государственно–административных структур.
Принципиальные отличия между позднепервобытными предцивилизационными и цивилизованными обществами фиксируются по всем основным параметрам их сопоставления. В экономическом смысле цивилизация зиждется на возможности получения регулярного прибавочного продукта, отсутствующего в первобытном обществе. В системе социальных отношений цивилизованное общество демонстрирует сословно–классовое деление, отсутствующее в первобытности. Система организации власти в эпоху цивилизации основывается на государственно–территориальном принципе, тогда как в первобытном обществе решающую роль играют кровно–родственные связи. В культурно–информационном отношении существеннейшим отличием является тот факт, что первобытность демонстрирует дописьменную стадию фиксации, накопления, хранения и трансформации знаний и духовных ценностей, тогда как на уровне цивилизации это осуществляется при помощи семиотических систем.
Первобытное общество на каждом из этапов своего развития демонстрирует принципиально однотипный характер поселений, тогда как цивилизация предполагает разделение города и деревни как ведущего и ведомого компонентов территориально–поселенческой структуры. Отметим также и то обстоятельство, что на стадии первобытности в силу относительно низкой плотности населения и небольшой численности личного состава функционирующих в качестве жизнеспособных социальных организмов человеческих сообществ плотность информационных связей является принципиально более низкой, чем в эпоху цивилизации.
Важным шагом в вопросе осмысления всемирно–исторического процесса была предложенная в начале 80‑х годов Л. С. Васильевым концепция становления раннеполитических структур, опиравшаяся на последние на то время достижения мировой науки (работы К. Поланьи, Р. Карнейро, М. Сахлинса, Е. Сервиса и др.), но выдвигавшая в качестве смыслового ядра новую идею «феномена власти–собственности»36.
Смысл ее состоит в том, что в архаических обществах (а также при социализме, о чем раньше говорилось только в кулуарах) собственность и власть суть не самостоятельные, рядоположенные по отношению друг к другу начала (как то имеет место при капитализме), а представляют собою два аспекта, две условно выделяемые стороны одного явления.
Сущностью «феномена власти–собственности» является фактическое право власть имущих распоряжаться коллективным достоянием в ходе организации общественного производства и централизованного перераспределения (редистрибуции) материальных благ. Как убедительно показал Л. С. Васильев, представления о собственности как об особой сфере отношений в обществах архаического типа фактически не существовало. Регулярное присвоение правящей верхушкой фиксированной доли труда и доходов населения осуществлялось благодаря выполнению ею ведущих социально–экономических, административно–политических, военных и культовых функций. Из этого следует, что раннеэксплуататорские общества возникают в процессе монополизации знатью организационно–управленческой сферы, определяющей возможность присвоения части совокупного общественного прибавочного продукта при отсутствии или крайней неразвитости частной собственности на основные средства производства, в первую очередь, на землю.
Сегодня можно считать твердо установленным, что не появление частной собственности на средства производства повлекло за собой рождение эксплуатации и социального неравенства, а усложнение общественной организации, связанное с усилившейся дифференциацией сфер деятельности, привело к делению людей на две основные группы: управляющих и управляемых. Первые, монополизирующие власть–собственность на общественные ресурсы, организуя производство и перераспределение материальных благ, концентрируют в своих руках прибавочный продукт и расходуют его, в значительной степени, в целях укрепления престижа. Общественное разделение труда ведет к социальному расслоению, эксплуатации и имущественному неравенству.
Общество, в системе которого власть–собственность на основные ресурсы коллектива сосредоточена в руках наследственной социальной знати, организующей общественную жизнедеятельность и концентрирующей в своих руках (благодаря праву редистрибуции) совокупный прибавочный продукт, является раннеклассовым. Такое понимание раннеклассового общества в целом соответствует тому, что Л. С. Васильев определяет в качестве раннеполитических структур, а В. П. Илюшечкин называл сословными раннегосударственными обществами. Такая общественная структура характерна для ранних цивилизаций и поэтому с таким же успехом может быть названа раннецивилизационной, раннегосударственной или раннеполитической.
На следующем этапе социально–экономического развития, по мере парцелляризации производства и развития частного предпринимательства, в обществе формируется прослойка лиц, владеющих средствами производства на частнособственнических основаниях и, соответственно, сословие, лишенное средств производства. При этом верховная государственная (административно–бюрократическая или сеньйорально–вассалитетная) власть–собственность (в античном мире выступавшая в виде власти–собственности гражданской общины–полиса) по сути сохраняется, хотя и в несколько ограниченном объеме.
В результате между власть имущими и рядовым населением, ведущим в рамках общин мелкое натуральное хозяйство, вклинивается прослойка разбогатевших собственников, эксплуатирующая разоряющихся соплеменников (через арендаторство, долговое кабальничество, наем и пр.) и/ или иноплеменников–рабов. Однако эта прослойка собственников, особенно в традиционных обществах восточного типа, остается подчиненной, нередко фактически бесправной, по отношению к классу–сословию государственной бюрократии (например, китайских «шеньши»).
Правящая бюрократия эксплуатирует рядовое население через налоговый аппарат (в который постепенно трансформируется редистрибутивная система), тогда как более или менее активная прослойка предпринимателей–собственников и (или) как правило принадлежащих к слою правящей знати землевладельцев, в свою очередь, эксплуатируют труд так или иначе зависимого от них круга лиц. Таким образом, государственно–бюрократической эксплуатации подвергаются как объединенные в общины мелкие производители — непосредственно, так и вовлеченные уже в частный сектор, не имеющие собственных средств к существованию лица — опосредованно, через налоговый прессинг на предоставляющих им работу предпринимателей. Подобное типично и для постсоциалистических, и для постколониальных стран.