ступают следующие три взаимосвязанных явления697.
1. Экономическая трансформация Китая и его (в значительной мере через Гонконг) тесная связь с глобальной экономикой, при осуществлении огромных иностранных капиталовложений в этот район через Гонконг и преобразовании Гуаньчжоу в связующее звено между гонконгским бизнесом и экономикой провинции Гуандун, внутреннего Китая в целом.
2. Перестройка экономической базы Гонконга в течение 1990‑х гг. в сторону резкого, почти вдвое, сокращения ее традиционной производственной базы при бурном развитии занятости в сфере услуг и преобразовании города в глобальный деловой центр.
3. Инициированная и инвестиционно обеспеченная деловыми кругами Гонконга бушующая индустриализация, которая, используя местные семейные сети социально–экономических связей, в считанные годы охватила города и городки в дельте р. Сицзян, испытавшие огромный наплыв рабочей силы и в которых были созданы десятки тысяч преимущественно экспортоориентированных предприятий.
Параллельно еще более масштабный сверхмегаполис формируется в Японии, где функционально уже единый район Токио — Йокогама — Нагоя связывается с агломерацией Осака — Кобе — Киото, образуя наибольшую в истории человечества урбанистическую систему не только по численности населения, но и по своей экономической и технологической мощности. При наличии передовой научно–технологической и электронно–информациональной базы и наиболее современного в технологическом и организационном отношении производства, огромных капиталов и образованного, трудолюбивого и неприхотливого населения такой сверхмегаполис центральной части о. Хонсю может стать образцом объединения творческого потенциала и продуктивных производственных информационно–технологических инноваций XXI в.
ГЛАВА 8: ГЛОБАЛЬНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ И ПЛАНЕТАРНОЕ СОЗНАНИЕ(М. А. Шепелев)
Становление мир–системной парадигмы современного обществознания
11 сентября 2001 года, открыв историю XXI века, усилило чувство тревоги не только в массовом сознании, но и в особенности среди интеллектуалов. Стало понятно, что ожидания торжества разума, справедливости и прогресса оказались иллюзорными, и на глазах начали сбываться самые пессимистические пророчества об облике мира в наступившем столетии. Кумулятивный эффект происходящих революционных изменений чрезвычайно расширил сферу риска, рассогласованности и неконтролируемости как в природе, гак и в обществе. Ощущение эпохальности происходящего уже достаточно давно витало в воздухе. За масштабами происходящих событий нынешнее время стало сравниваться с эпохой становления человеческой цивилизации как таковой. В этой связи интересна мысль К. С. Гаджиева: «В последние полтора–два десятилетия мы оказались свидетелями уникального стечения и переплетения гигантских по масштабам явлений и процессов, каждый из которых в отдельности можно было бы назвать эпохальным событием с точки зрения его последствий для всего мирового сообщества. Но, взятые в совокупности, в комплексе, они создали такое гигантское поле вселенского напряжения, что переживаемое нами время с полным основанием можно назвать осевым временем (в том смысле, как это понимал К. Ясперс), временем смены самих цивилизованных основ жизнеустройства, периодом перехода от привычного для большей части XX века миропорядка к качественно новой инфраструктуре мироустройства»698.
Человек, находясь в состоянии глубокой растерянности, пытается найти объяснение происходящему, но убеждается в том, что традиционные пути поиска такого объяснения уже не достаточны. Как результат — взаимопроникновение исследовательских парадигм, методов, концептуальных построений различных социальных наук стало отличительным признаком развития науки в последние десятилетия. Оно стало следствием растущего осознания ограниченности теоретико–методологического инструментария отдельных наук в условиях происходящих трансформаций, получивших обозначение в виде такого до конца не ясного понятия, как «глобализация». Человек начинает воспринимать и оценивать происходящие с ним и вокруг него события как составляющие некой общечеловеческой судьбы.
Попытки осмысления происходящих трансформаций предпринимаются в разных измерениях. В геополитическом измерении привлекают к себе внимание глубокие изменения в характере отношений планетарного дуализма. Классическая западная философия от Гераклита до Гегеля и Маркса рассматривала раздвоенность, противоречие в качестве движущей силы развития. Рубеж второго и третьего тысячелетий мир встретил в беспрецедентной ситуации: впервые в истории предпринимается попытка изменить биполушарную структуру мира, состоящую из Суши и Моря, Востока и Запада, и объявить сами основы континентального существования незаконными и устаревшими. Высказываясь в терминологии классической геополитики, мы являемся свидетелями тотального наступления «морского пиратства» на континентальные цивилизации, и в этой борьбе главным призом является Евразия, как это и признал ведущий теоретик этого наступления З. Бжезинский. Речь идет не просто о материальном завоевании, но и о разрушении самого континентального этоса, выработанного тысячелетиями и ответственного за устойчивость континентального антропологического типа. Это происходит под вывеской глобализации и модернизации.
Особое внимание в этих условиях ученые уделяют выявлению тенденций, формирующих новую социально–политическую структуру мира. Среди них выделяются усиление взаимозависимости, изменение характера угроз миру, образование глобального геоэкономического универсума, интеграционные процессы и т. д. Однако большинство исследователей сходятся в том, что определяющими среди них являются: развитие процессов глобализации и универсализации мира, с одной стороны, и обособление различных частей и областей, увеличение количества действующих лиц на мировой арене и изменение их характера — с другой. Дж. Розенау даже предложил специальный термин, отражающий оба процесса, — «фрагмегративность» (fragmegrative) как одновременное действие фрагментации и интеграции.
Особенностью сегодняшнего дня является обострение противоречия между тенденциями глобализации и фрагментации мира, при доминировании фрагментации со свойственными ей неуправляемостью и конфликтностью. К. Бус полагает, что «взаимодействие между глобализацией и фрагментацией указывает на новый век, который, возможно, будет более похож на пестрое и беспокойное Средневековье, чем на статичный двадцатый век, но учтет уроки, извлеченные из того и другого»699.
Хотя обе тенденции взаимосвязаны и взаимообусловлены, они имеют собственную природу и действуют относительно самостоятельно. Ведущую роль при этом играет именно глобализация. Как признают сами исследователи, «глобализация, наверное, наиболее обсуждаемая и в то же время наименее понятная тенденция современного мира»700. Шокирующее воздействие возникающей под ее воздействием реальности имеет мощный политический эффект, поскольку требует определить отношение к изменяющей основы динамике глобализации и выработать стратегию поведения в соответствии с ее парадоксами и вызовами. Именно поэтому нельзя не согласиться с мыслью У. Бека: «веком глобальности не возвещается конец политики, а открывается ее новое начало»701.
В результате на стыке политологии и науки о международных отношениях возникло такое научное направление, как мировая политика. «Мировая политика представляет собой подходящее место для обсуждения решающих человеческих вопросов о будущем. Политическая наука и социология приобретают смысл только в контексте глобальности…. Кант был прав: политическая теория должна быть международной теорией», — указывает К. Бус702.
Исследования глобализации привели к выводу о том, что вселенная международных феноменов обладает не только самостоятельной логикой развития, но и очевидным приоритетом по отношению к образующим ее локальным сообществам, подчиняя их поведение своим закономерностям. С другой стороны, в ходе глобализации мы столкнулись с тем, что политическое вырвалось за рамки нации–государства, потребовав политического решения в тех областях социальной жизни, которые традиционно считались самостоятельными и неполитическими, и это принципиально меняет положение политической науки. Раньше политическая наука имела дело с национальным государством, теперь наряду с ним появились новые политические субъекты, такие как транснациональные корпорации, «мировые кланы» и т. д.
Из стадии «внутриутробного развития» глобалистика окончательно выходит в 80‑е годы XX в. Это происходит благодаря трудам культуролога Р. Робертсона, который дал развернутое понимание идеи глобальности. «Глобальность является в сущности неизбежной проблемой современного мира»703. Он развертывает понятие «глобальность» по таким параметрам, как процесс глобализации, его исторические стадии, его структура и состав глобальной общности, отношения внутри последней. Глобализация определяется Р. Робертсоном как становление мира в виде единого, или, может быть, общего пространства, а движение к такому миру — как процесс, начавшийся еще на ранних этапах истории и ныне ставший почти непреодолимым704 Реальный процесс глобализации, по Р. Робертсону, начался с XV века, развернулся очень активно с 1870 года до середины XX века и после окончания «холодной войны» находится на перепутье в силу обострения проблем выживания человечества, многоэтничности и многокультурности.
Глобализм как ощущение единства человечества, мирный симбиоз его и природы, как возникновение не признающего границ глобального информационного пространства, стал характерной чертой нового облика мира. Но глобализм нашей эпохи — это, с одной стороны, система мифов, ставших реальностью, а с другой — реальность, опрокидывающая эти мифы. Мир стал «иным», а это ставит задачу поиска новых базовых начал в его познании и осмыслении. Становится все более бесполезным анализировать отдельные общества как если бы они были преимущественно внутренне развивающимися структурами. В действительности они предстают как структуры, создаваемые глобальными процессами и являющиеся формой реакции на эти процессы.