.
В русле теоретической культурологии Р. Робертсон предложил понимать под объектом глобалистики некое «глобальное условие человеческого существования» (Global Human Condition), которое видится им в виде некой структуры, не сводимой ни к социальным, ни к этническим, ни к политическим или каким–либо другим отношениям, но рассматривавшейся как в плане бытия, так и в плане сознания. Он акцентировал на роли осознания человечеством процессов глобализации, начало которых выносилось далеко за пределы XX ст.
Глобализация в своем наиболее общем — рамочном — виде предстает как растущая системная взаимосвязанность человечества, выражающаяся в компрессии времени и пространства. Это процесс, формирующий человечество в его всеобщих качествах через связи всех видов и порядков720. Можно сказать, что объектом глобалистики является планетарная реальность общечеловеческого мира — целостность, а предметом — процесс становления целостности миробытия человека и структура этого миробытия.
Мироцелостность, по Р. Робертсону, выступает как некое «глобальное обстоятельство», или как «условие существования человечества», и одновременно — как «важнейшая структура» современности, обладающая некоей базовой формой, причем именно эта форма и определяет то, как идет глобализация, или то, как мир становится единым. Сохраняя валлерстайновское представление о глобальном мире как системе, он полагает, что этот уровень организации еще не достигнут и глобализация лишь ведет к системности.
Он различает развертывание процесса глобализации (мондиализации) и становление структуры глобальности, что позволяет рассматривать различные исторические траектории становления глобальности и разные конфигурации, которые обретает глобальность–структура. Последняя включает самые различные единицы, в том числе государства, общества, межгосударственные системы, цивилизации, индивиды и человечество в целом. Особенно важны признание индивида непосредственной составной частью глобальной структуры и характеристика национальной государственности как возникающей в ходе мондиализации, как момент исторического развертывания этого процесса. Тем самым преодолеваются одновременно и взгляд на нацию–государство как на производную от мировой системы, и противоположный тезис о его первичности по отношению к ней.
Можно определить мироцелостность как органическую совокупность взаимосвязанных и взаимообуславливающих форм социального бытия человека (социальных и биосоциальных групп, наций–государств, мир–империй, мир–экономик, цивилизаций и человечества в целом). Скорее всего мироцелостность не является простым порождением XX века, а должна была периодически заявлять о себе и ранее. Как отмечает Н. А. Косолапов, «единый и целостный мир — качество не только мира, но и наличествующих в нем цивилизаций, признак их духовной и/или материальной экстравертности»721. Он является результатом процессов интернационализации, который может проявляться в различные исторические эпохи.
Мироцелостность исследуется в мироведении как социальная реальность. В истолковании строения реальности в философии сложилось два подхода — монизм (Парменид, Спиноза) и плюрализм (Лейбниц). Монизм представляет реальность как сплошное, слитное целое, а ее многообразие оказывается в его рамках обманчивой видимостью, но даже такой взгляд означает невозможность категорического отрицания множественности культурноцивилизационных форм. Напротив, плюрализм раздробляет реальность на бесконечное множество самостоятельных, обособленных, замкнутых носителей («монад»). Замкнутая в себе «монада» (цивилизация, государство, этнос и т. п.), однако, не может знать ничего, кроме себя самой, поэтому, как показал С. Л. Франк, «должна была бы отождествлять себя со вселенским бытием, то есть мыслить последнее как безусловное единство»722. Отсюда неизбежность идеи «предустановленной гармонии» монад, которая по сути означает признание некоего всеобъемлющего и всенаправляюшего единства многого. Вне единства мира оказывается тем самым невозможным существование многообразия культур. Оно немыслимо хотя бы потому, что оно есть многообразие самобытных культурных единиц, которые конституирует именно начало единства.
Противоречия между двумя подходами преодолеваются на основе анализа мироцелосгности как социальной реальности, которая, следуя пониманию реальности С. Л. Франком, есть «антиномистическое единство противоположного или, по другой формулировке, всегда есть нечто большее, чем она сама»723. Российский философ полагал, что «единство реальности, объемля все, возвышается и над противоположностью между единством и многообразием; оно есть единство единства и многообразия»724. Важное методологическое значение имеет в этой связи вывод С. Л. Франка о том, что объективная действительность (отличаемая им от реальности) есть «реальность, отчужденная от нас в качестве объекта мысли», «рационализированная, то есть логически кристаллизированная часть реальности»725. Познание реальности объемлет и пронизывает поэтому как бытие субъекта, так и бытие объекта. То, что мы понимаем под социальной реальностью, С. Л. Франк рассматривает как мир общения, противоположный миру природы как «объективной действительности» мир истории, представляющий собой сверхиндивидуальный аспект духовной жизни каждого человека. Социальная реальность предстает таким образом как пространство–время диалога цивилизаций, культур, других субъектов исторического бытия–сотворчества, в основе которого лежит нерасторжимое единство «этого» и «иного».
В конце 80‑х — начале 90‑х годов в атмосфере «деидеологизации» возникли ожидания того, что экономика сможет играть ту роль, которую на протяжении столетия играла в жизни мирового сообщества политика. Однако последнее десятилетие показало, что речь идет об обратных процессах. Сегодня экономика меняет свое внутреннее содержание, начиная проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, становясь политикой и даже идеологией эпохи, новой властной системой координат. Мировой рыночный тоталитаризм, согласно которому люди не действуют, а осуществляют законы мирового рынка (вынуждающие, в частности, минимизировать социальное государство и демократию), выдавая себя за неполитический, действует в высшей степени политически.
В этом смысле «экономизация политики» (по ставшему модным выражению Э. Шеварднадзе) на деле означает политизацию экономики. Более того, в условиях прогнозируемых продовольственных (около 2030 года) и экологических кризисов, перенаселения и обнищания огромных масс населения Юга, усиления демографического давления с Юга на Север, роста безработицы и бедности в западных странах, усиление влияния политики на экономику сохранится. В свою очередь, традиционная геополитика все более наполняется геоэкономическим содержанием, а геоэкономика тем самым трансформируется в способ геостратегического оперирования. Можно прямо утверждать: возрастание роли экономики связано с тем, что экономика становится политикой. Более того, экономика становится стратегией. Экономика превращается в постсовременную форму войны. Грань между экономикой и войной как «продолжением политики иными средствами» в постсовременном мире исчезает.
«Секретом полишинеля» являются масштабные операции против национальных валют, целых государств и региональных экономических пространств, начиная от спланированной атаки группы Дж. Сороса на фунт стерлингов до планов геоэкономической агрессии против СССР путем целенаправленного понижения цен на нефтяном рынке, разрабатывавшихся администрацией Р. Рейгана. Наиболее масштабные геоэкономические стратегии зачастую вообще остаются вне поля зрения. К ним относятся основные режимы функционирования мировой экономики, ее финансово–правовой контекст. Применение же собственно силы все чаще приобретает избирательный характер. Эффективность геоэкономических технологий была продемонстрирована миру в 80–90‑е годы в форме искусно организованного сырьевого бума, вызванного форсированным, едва ли не демпинговым экспортом природных ресурсов, возросшим, в частности, в результате реализации программ структурной адаптации национальных экономик стран Юга к глобальному североцентричному организму. Драматичное снижение цен на сырье, расширение диапазона «ножниц цен», по сути, отменило императив технологического скачка, что привело к свертыванию ряда инновационных проектов, например, в области ресурсосберегающих технологий.
Политика выходит на передний план всегда, когда появляются вызовы принятым, предустановленным правилам и когда подвергается сомнению сам характер связей, образующих сообщество. Она предполагает выявление смысла существования сообщества, определение интересов его участников, установление правил их взаимодействия и обеспечение их взаимопонимания.
Возрастание значения политики, политизация социальных и экономических отношений определяется, с одной стороны, растущей ограниченностью используемых человечеством ресурсов, что создает глобальную проблему обеспечения возможностей функционирования и развития социумов, и с другой — тем, что политика, будучи особым типом творческой активности по созданию нематериальных связей, становится основой социальной интеграции глобального мира в условиях его постэкономической трансформации.
Политосфера включает в себя не только собственно политические отношения, связанные с приобретением, удержанием и использованием власти, но и объекты политического воздействия — экономические, социальные, духовные интересы. По К. Шмитту, политическое «может черпать свою силу в самых разных областях человеческой жизни, в ее религиозных, экономических, моральных и иных противоречиях; оно характеризует не какую–то собственную предметную сферу, а лишь степень объединения либо разъединения людей»