Вообще понятие «сеть» раскрывает сущность морфологии проектируемого общества, построенного на принципах транскультурализма. Идея сети как гибкой системы ситуативных связей представляет возможность охватить вариативность и мобильность современного мира. Обнаруживается серия аналогий между принципами работы Интернета и принципами построения социальной сети. Во–первых, подобно тому, как сетевая архитектоника Интернета не может быть контролирована из одного центра, так и в общественной иерархии можно обнаружить тенденцию к управленческой полицентричности. Во–вторых, глобальная компьютерная сеть является базовой моделью для изображения новой общественной морфологии, техническим средством функционирования сетевых структур и средой существования многих сетей, образующей мир виртуальных сообществ, который все более чаще и ощутимее вмешивается в реальный мир. В то же время понятие сети не дает возможности зафиксировать, описать и определить новую социальную структуру, поскольку «любая попытка кристаллизации позиций в сети как культурного кода в конкретном времени и пространстве обрекает сеть на устаревание»815 Тем самым либо общество постепенно приближается к состоянию хаоса с отсутствием любой структуры, либо само понятие сети не является адекватным средством выражения логики построения этого общества.
В становлении транскультурализма важную роль сыграло преодоление барьера между разновидностями информации — звуком, текстом и изображением, приведшее к их интеграции. Ослабление доминантной роли письменной коммуникации имело следствием размывание жесткой структуры классической культуры, или «мозаизацию» сознания. В современном обществе, в особенности с появлением мультимедиа, решающая роль в формировании знаний принадлежит не системе образования, а СМИ. В результате, по словам А. Моля, «человек открывает окружающий его мир по законам случая, в процессе проб и ошибок»816. Мозаичность картины мира ведет к разрушению системной структуры человеческих знаний.
По сути, транскультурализм воспроизводит идею «невидимой руки рынка», о которой в свое время писал А. Смит, по мановению которой из хаоса разнонаправленных интересов и действий индивидов возникает некий порядок. Возвращение к таким представлениям проявилось в идее Ф. Хайека о наличии неподдающейся восприятию структуры, паттерна, спонтанно создающего рыночный порядок и стимулирующего культурную эволюцию. Чикагскую школу либертаризма, обосновавшую необходимость освобождения рынка как социал–дарвинистского механизма «естественного отбора» от каких бы то ни было ограничений, можно рассматривать как идеологическую апологетику транскультурализма.
Стало возможным быть утром православным, на работе — «прагматиком», в перерыве — «эпикурейцем», по дороге домой приобщиться к кришнаизму, а во время досуга выбирать между «духовными упражнениями» Игнатия Лойолы и «сайентологией» Рона Хаббарда. То же касается не только отдельных людей, но и целых обществ (Турция, Япония, Гонконг, Сингапур), в жизни которых эклектически смешались черты их традиционных культур со всеми удобствами Манхэттена. Больше того, сложился определенный комплекс общечеловеческих правовых ценностей, институционализированных в форме т. н. неотчуждаемых прав человека в международноправовых актах универсального характера. Для защиты этих прав стало возможным обратиться в соответсвующие международные организации, игнорирующие специфику цивилизационного преломления этих общечеловеческих ценностей.
Конечно, «миграция мыслей» и взаимодействие культур и цивилизаций, как и миграция перелетных птиц, — естественные процессы, продолжающиеся на протяжении всей истории, но лишь теперь они приобрели хаотический, необратимо–энтропийный характер. Обращают на себя внимание утрата субстанциальности, господство заурядности, торжество поверхностного и безразличного, при этом «основным моментом становится бесконечная мимикрия», о чем говорил еще К. Ясперс817.
Транскультурная парадигма оказалась весьма удобной для огромного числа интеллектуалов и широких масс. Ее восприняли и многие нестандартно мыслящие деятели науки и культуры. Так, Н. Н. Моисеев утверждал, что «мир идет к рациональному обществу, в котором при всем многоцветий культур, необходимом для обеспечения будущего, утвердится единство без национальных границ, национальных правительств и конфронтаций»818. Реально же за этим скрывается принятие простого перенесения важнейших атрибутов Запада на остальной мир и его перелицовки на псевдорациональных началах по образцу и подобию Запада.
Транскультурализм складывается в контексте общих цивилизационных процессов, определяемых как переход от Модерна к Постмодерну. Понятие postmodernity возникло в связи со стремлением подчеркнуть отличие нового социального порядка от «современного», указать на противоречие между contemporary и modern. Определяя в качестве эпохи modernity период, начавшийся в последней четверти XV века, исследователи фактически отождествляли его с эпохой зарождения и развития в западных странах капиталистического производства. По мнению А. Тойнби, К. Райта Миллса, П. Дракера и других ученых, уже с начала послевоенного периода в развитии индустриальных стран появились тенденции, позволяющие говорить о формировании нового порядка (post–modern order).
В рамках данной теории modernity воспринимается как эпоха, отрицающая саму идею общества, разрушающая и замещающая ее идеей постоянного социального изменения, а история modernity представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой. Напротив, postmodernity определяется как эпоха, характеризующаяся ростом культурного и социального многообразия и отходом как от ранее господствовавшей унифицированности, так и в ряде случаев от принципов чистой экономической целесообразности.
Постмодернисты акцентируют внимание на становлении новой личности и ее месте в современном обществе, они переносят акцент с понятия «мы», определяющего черты индустриального общества (при всем присущем ему индивидуализме), на понятие «я». Постмодернисты считают, что в эпоху postmodernity преодолевается феномен отчуждения, трансформируются мотивы и стимулы деятельности человека, возникают новые ценностные ориентиры и нормы поведения. Однако, по мнению большинства постмодернистов, нарождающееся новое общество отчасти сохраняет черты прежнего, оставаясь «дезорганизованным» или «умирающим» капитализмом.
В целом, несмотря на недоопределенность термина, постмодерн можно понимать как общую философскую, мировоззренческую и социально–историческую ситуацию эпохи. Еще в 1992 году Дж. Несбитт определил десять новых глобальных тенденций: переход от индустриального общества к информационному, от развитой техники к высоким технологиям, от национальной экономики к мировой, от краткосрочных задач к долговременным, от централизации к децентрализации, от институциональной помощи к самопомощи, от представительной демократии к непосредственной, от иерархии к сетям, от Севера к Югу, от альтернативного выбора «или–или» к многообразию выбора819. Это описание предугадало глобализацию, но, кроме того, оно, по сути, обозначило основную коллизию — между ее модерновыми корнями и постмодерновой направленностью.
Влияние транскультурализма проявляется и в концепции М. А. Пешкова. В его интерпретации глобалистика позволяет объяснить сдвиг к отношениям деполяризующегося неравенства, которые «складываются по оси, как бы разворачивающей вертикальное пространство в пространство горизонтальное, где уже нет места иерархии. Появляется множество центров и периферий, центров на периферии, посреднических звеньев и пр.»820. Он указывает на то, что «размывание структурных оснований отношений неравенства, вертикального (пространственного) и синхронного (временного) членений означает и подрыв основ субъект–объектного отношения, присущего человечеству и имеющему ныне вид отношений Север — Юг».
Теософское измерение мирового пространства в транскультурализме возвращает планетарное сознание в мифологический мир Хаоса. Хаос является начальной категорией мифологии и начальным состоянием мифологической Вселенной. За ним стоят и бездна, и пустота, и океан, и бесконечное пространство, и мгла и т. д. В архаичных мифологиях (австралийских, африканских, сибирских) образ первичного Хаоса неразрывно связан с водой. Вода выступает в качестве первоначала у Фалеса и Гомера. Библия также говорит о том, что дух Божий первоначально носился над безбрежными водами.
Хаос — это тьма, зияющая темная бездна. Натурфилософский смысл Хаоса состоит в том, что он есть бесконечное пространство. Напротив, Космос характеризует зенит мифологии и является ее завершающей категорией, а в древнейших мифологических представлениях вообще отсутствует идея мира как единого целого и относительная упорядоченность связана лишь с родовой территорией.
Для транскультурализма характерно восприятие глобального мира как пространства–времени, характеризующегося хаотическим поведением экономических систем, культур, этносов, индивидов, наступлением «нового мирового беспорядка», который воспринимается как нормальное состояние. На первый план в научном познании выходит синергетика, превращающаяся в новое мировидение, в инструмент меж — и наддисциплинарного познания. В ее рамках возникает такое научное направление, как хаосология, предмет которой находится на стыке с философской проблематикой случайности и необходимости («детерминистский хаос»). Синергетика постулирует вывод о хаосе как о «сложной и непредсказуемой форме порядка»821.
Хаосологию М. А. Чешков рассматривает в контексте формирования постнауки, возникающей с переходом к некоему новому типу знания, в котором собственно научное знание в силу необходимости неразрывно соединяется со знанием ненаучным и вненаучным