822. Число работ в области теории хаоса в последние два десятилетия непрерывно растет. Основные положения можно сформулировать следующим образом:
• хаос возникает по мере того, как с усилением колебаний система достигает порога устойчивости и входит в область сильных флуктуаций;
• в состоянии неравновесности возникают точки бифуркации, задающие возможность разнонаправленного движения, при этом выбор вектора решает только случайность (в интерпретации И. Пригожина; его оппоненты считают, что и в точках бифуркации возможен не любой путь эволюции, но лишь определенный спектр векторов);
• совокупность колебаний и бифуркаций придает системе различные ритмы и режимы работы так, что система как бы находится одновременно во всех возможных состояниях;
• непрерывное возникновение ряда точек бифуркации (или каскада бифуркаций) создает последовательность в необратимой эволюции системы и ведет к ее переходу из состояния, где «все решает случайность», к детерминированному поведению, при этом через смену режимов хаоса система упорядочивается823.
Симптомы деструктивного хаоса обнаруживаются в тех угрозах, которые реально стоят перед социальным универсумом, — угрозе ядерной катастрофы, международном терроризме, торговле оружием и наркотиками, возникновении специфических социальных образований типа «обществ пустоты». Предпосылки «хаоса несводимых вероятностей», когда возникают неожиданные (эмерджентные) пути развития, усматриваются в возрождении классических цивилизаций Востока и их универсальном культурном и научном значении, рождении различных примордиальных образований, базирующихся на этнических, родовых, локальных идентичностях и т. д.
«Сознание Глобальной смуты» М. А. Чешков связывает с процессами, сопоставимыми с эпохой «осевого времени», когда действовал целый конгломерат социальных, культурных, этнических, религиозных, территориальных движений. Это «Великое возвращение» он рассматривает в контексте исчерпания социальной истории и ее восполнения формами, ранее подавляемыми мировой = западной историей824, то есть в таком виде — цивилизацией Модерна. В то же время эта эпоха бифуркации связана с более масштабными процессами, нежели кризис Модерна. В русле концепции постэкономической революции В. Л. Иноземцева ее можно связывать с кризисом более масштабной экономической общественной формации.
Сегодня геософские представления транскультурализма возвращают человека в состояние первобытного Хаоса, порождая те же сильные чувственные и эмоциональные элементы — мрак, бездну и т. п. Их можно рассматривать как проявление антитезы холистского миросознания — миросознания фрагментарного, в пределах которого целостность объекта или отрицается, или подвергается сомнению. Если холизм характерен для космополитического универсализма, то фрагментальность является атрибутом транскультурной парадигмы планетарного сознания.
Еще Р. Генон обратил внимание на то, что «время в некотором смысле истощает пространство через воздействие силы сжатия, которую оно представляет и которая стремится все больше и больше сократить пространственное расширение, которому она противостоит»825. Это ускорение стало очевидным в нашу эпоху, когда время сжимает, поглощает не только пространство, но и самого себя, открывая перспективу Конца Мира, когда «времени больше не будет».
Но после того, как «время остановится», все существующее сможет существовать лишь в абсолютной одновременности, то есть можно сказать, что «время превращается в пространство». «Переворачивание» осуществляется тем самым в конечном счете против времени, в пользу пространства. На формуле «опространствливания времени» базируется новая специальная дисциплина — хронография. Она восприняла представления о множественности социального времени (событийное, конъюнктурное, структурное), развернутые в исторических исследованиях Ф. Броделя.
Под влиянием «ситуации постмодерна» в философии, науке, литературе и искусстве происходит отказ от попыток систематизации мира, который, как оказалось, не умещается ни в какие теоретические схемы. Возникает мышление вне традиционных понятийных оппозиций (объект — субъект, целое — часть, внутреннее — внешнее, реальное — воображаемое, разрушение — созидание), не оперирующее какими–либо устойчивыми целостностями (Восток — Запад, мужское — женское). Постмодернистский дискурс приводит к распаду категории субъекта как центра системы представлений. Место категорий «субъективности», «интенциональности» занимают безличные «потоки желания» и имперсональные «скорости».
Постмодернизм ориентирует человека на жизнь в новой, им созданной бесприродной технической среде, в виртуальной реальности, в которой, общаясь только через экран компьютера и электронные СМИ, человек имеет дело лишь с информацией, а не с реальными предметами. Виртуальная реальность создается внешним по отношению к ней объектом, наделена собственным пространством, индивидуальным временем, своеобразными законами существования, имеет активную коммуникацию с другими системами, в том числе с той, которая ее породила. Таким образом, техника из средства деятельности превращается в субстанцию, а информация становится средой обитания. Компьютерные сети Интернета, представляющие возможность миллионам людей общаться, не видя, не слыша и не зная друг друга, открыли путь к созданию электронных личностей. Это ведет к роботизации человека, тем более — если учитывать реальную перспективу клонирования людей.
Темпы технико–технологических изменений привели к отрыву сформировавшегося за время длительной эволюции сознания людей и их биологической основы от современного уровня техники. Все большее число людей уже не справляется с нагрузками, диктуемыми жизнью, не может приспособиться к окружающему миру, поскольку существуют критические параметры адаптации к изменившимся условиям. Стремительные изменения в пространстве культуры под влиянием техники порождают постчеловеческую цивилизацию — сложное, многомерное, искусственное пространство, созданное самим человеком, но функционирующее и развивающееся независимо от него, по своим собственным автономным законам.
В ней мир техники перестает быть ценностно нейтральным и подопечным человеку, поскольку во всех прогнозах интеллектуализации ЭВМ речь идет о передаче технике центров принятия решений. В условиях, когда сила техники приобретает онтологическую самостоятельность и собственную рациональность, это становится опасным прежде всего для самого человека. Необходимость технического прогресса обосновывается теперь самим прогрессом: «все равно не остановишь». Даже этапы сокращения вооружений необходимы в первую очередь для того, чтобы выйти в их производстве на новые технологические уровни.
Природа и культура, уставшие от экспансии Абсолютной Техники, требуют реабилитации старых, вытесненных и подавленных форм организации пространства, основанных на принципах стабильности, порядка и традиции. Подлинная «война миров» развернулась не между землянами и инопланетянами, а как борьба технократов и гуманитариев, борьба искусственного и естественного. Сталкиваются две парадигмы организации пространства культуры — силовая, агрессивно–наступательная, и гармоничная, коэволюционная. Противостояние Востока и Запада сегодня становится противостоянием естественного и искусственного, технического и духовного, утилитарного и нравственного.
Если в постиндустриальном обществе XXI века целью человеческой активности станет не прикладная польза, не промышленный утилитаризм, а полнота духовного самовыражения, то обязательно будут затребованы такие факторы духовного порядка, которые выходят за рамки одномерной рациональности. И это неизбежно связано с реабилитацией восточных принципов восприятия культурного пространства, в котором художественный гений довлеет над гением конструктивистским. Для восстановления социокультурной восприимчивости к скрытым гармониям природного пространства требуются укрощение раскрепощенной техники, утверждение приоритета природной гармонии над волюнтаристскими импровизациями, то есть переход к совершенно иному принципу организации культурного пространства, переход от иконографии Моря к иконографии Суши.
Транскультурализм отмечен кризисом исторического сознания, когда опыт прошлого оказывается представленным в произвольных констелляциях, не находящихся в сущностных связях с прошлым и будущим. Человеческое существование детемпорализируется, разрушается идея непрерывности и преемственности времени и истории. Человеческая жизнь утрачивает смысл.
Траектория процесса подчиняется строгим закономерностям лишь до определенного момента реального времени, за пределами которого нормальное время заканчивается. В новейшей физике, исследующей сильно неравновесные состояния и хаотические системы, есть технический термин «время Ляпунова», обозначающий тот период, когда некий процесс выходит за пределы точной или даже вероятностной предсказуемости и вступает в хаотический режим. Это время течет необратимо, а следовательно, состоит не из раз и навсегда заданной траектории в четырехмерном пространстве, а из «событий», то есть совершенно непредсказуемых и немотивированных движений. Однако это не период полного беспорядка, а некое промежуточное состояние между вполне структурированной системой и полным отсутствием системы. Хаос имеет свою парадоксальную структуру, а следовательно, «время Ляпунова» подлежит определенному парадоксальному измерению.
В сфере социально–политических процессов также на определенном этапе нарастания энтропии наступает «время Ляпунова», в котором общество начинает вести себя непредсказуемо, хаотически. С точки зрения синергетики, «изменяется общий характер мирового развития — традиционная формационная логика уступает место альтернативной логике, для которой характерны многовариантность, специфическая колебательность процессов и др.»