При всем разнообразии вариантов осознания предельности событий будущего — от идеи «конца истории» как решения общецивилизационной задачи утверждения либеральной демократии в концепции Ф. Фукуямы до предчувствия опасности термоядерного Армагеддона или христианской эсхатологии — можно уверенно констатировать лишь одно: в событиях всемирной истории на протяжении нового тысячелетия действительно наблюдаются предельные, кризисные явления. Все более заметным становится феномен разрыва времен, когда будущее наступает с необыкновенным ускорением. На глазах одного поколения возникают и гибнут мировые тоталитарные империи; происходит впечатляющий своей внезапностью формационный прыжок от социума коммунистических иллюзий к постсоциалистическому обществу; проходит кинематографическое изменение политической карты мира, когда во второй половине XX в. возникает больше половины существующих сейчас государств. Быстро изменяется и структура международных отношений. Исторический процесс преобразования США и бывшего СССР в супердержавы и потери ими монопольной функции в формировании мирового порядка (которая определяется уже взаимодействием целых регионов Европы, Азии и Америки) осуществляется за несколько десятилетий.
Мир оказался в вихре научно–технического прогресса. В XX в. были открыты целые миры: мега — и микромир, предметное поле научного познания возросло в 1042 раз, а информационный массив знания стал удваиваться каждые 5 лет. При всей результативности исторических преобразований цивилизации XX в. они оказываются отягощенными накоплением стихийных последствий человеческой деятельности.
Мы начинаем сознавать, что человечество оказалось в ловушке собственного могущества. Научно–технический прогресс обернулся экологическим кризисом, последствия которого сейчас тяжело прогнозировать. Могущественное развитие науки породило угрозу термоядерного уничтожения, античная любовь к истине была скомпрометирована цинизмом знания, сориентированного на производство оружия массового уничтожения, то есть лишенного моральных горизонтов. И главное — бытие как высший дар судьбы превратили в инструментальное средство технической стратегии человечества, в предмет производственной перестройки. Теряется благоговение перед существующим, уважение к нему и ответственность за бытие.
Наиболее ощутимый удар человеческой экзистенции был нанесен тоталитаризмом XX в., который начал геноцид, отверг заповеди Декалога, вообще старался вывести человека из лона истории, перечеркнуть вековечные традиции и историческую память. Крах тоталитарных режимов продемонстрировал еще одно необыкновенное явление конца II тыс. Стало ясно, что на Земле нельзя построить рай, а можно только предотвратить ад. Это значит, что всемирно–историческая деятельность начинает ориентироваться не на достижение всеобщего счастья, а на ограничение деструктивных сил, борьбу с демонизмом, противоестественным разгулом губительных сил.
Вредные явления в социальной психологии были всегда. Но в конце XX в. они сконцентрировались таким образом, что производят уже впечатление настоящего взрыва подземного мира страстей, когда терроризм, фундаментализм, национализм, расизм (не только белых, но и других рас), иррационализм, эротизм и т. п. приобретают демоническую окраску. Вообще демонизм, то есть стихия разрушения ради самого уничтожения, вне решения каких–нибудь конструктивных проблем, приобрел в XX в. чрезвычайные масштабы. А в XXI в. опасность аварий современной техники уравнялась с опасностью войн. Не исчезла и угроза термоядерного клиоцида. «Мы живем, — подчеркивает О. Пас, — в неустановившемся мире: сегодня изменение не тождественно прогрессу», так как макромасштабное изменение может привести и к «внезапному уничтожению» не только по военной причине955.
В глобальных измерениях наблюдается так называемый кризис «концепции модернизации», то есть симптомы неочевидности успеха, улучшения. Если в локальном масштабе модернизации могут быть успешными, то в регистре мировой истории все престижные программы, с которыми связывалась историческая миссия капитализма или социализма, оказались дефектными. Ни одна из них не привела к уничтожению бедности, прямой или скрытой безработицы, преступности и социальной незащищенности будущего.
В этих условиях стали необходимыми изменение стратегических ориентиров истории, изменение стратегии социального интеллекта, необходимость направления его на решение глобальных проблем цивилизации. Четко эта потребность была сформулирована в известном меморандуме Рассела–Эйнштейна 1955 г., который стал манифестом Пагуошского движения, а затем начала конкретно учитываться в проектах Римского клуба, деятельности ООН и документах разных интеллектуальных движений современности.
Человечество, которое поставило перед собой целью в XXI в. идеалы ненасильственного мира и путь консенсуса в достижении важных этических ценностей, приобретает ту полноту духовной целостности, приобщение к которой настолько же поучительно, как и уроки мудрецов. «Стоит тому, — как образно утверждает А. де Сент–Экзюпери, — кто скромно стережет под звездным небом десяток овец, осмыслить свою работу — и вот он уже не просто слуга. Он страж. А каждый страж в ответе за судьбу империи»956. Осознание ответственности человека за судьбу «империи», то есть человеческого рода, и формирует новые социальные стратегии нашего времени.
За всей внешней близостью этого процесса осознания целостности и глобальной исторической взаимосвязанности конкретных действий людей всей практике новоевропейской цивилизации механизм конституирования глобальности в XXI в. отличается от простой групповой агрегации социальных единиц в предшествующий период. Для интеллектуальных стратегий современности характерен принцип приоритета общечеловеческих ценностей. А он имеет противоречивую природу. Ведь интерпретация этого приоритета (как преимущества или диктата авторитета внешнего интереса мирового сообщества перед внутренними проблемами народов) отягощена отрицательными следствиями не меньшего масштаба, чем обратное утверждение базисности региональных проблем.
Рациональная реализация принципа приоритетности общечеловеческих ценностей в новом мышлении современности предусматривает не унижение внутрирегионального перед глобальным, а, наоборот, вознесение конструктивной деятельности конкретных сообществ к общечеловеческим ценностям мирового сообщества. Здесь агрегационное понимание «соборности», подытоживание индивидуальных усилий в коллективные дополняется принципом монадности — воплощения и репрезентации коллективного в индивидуальном. Таково специальное дополнение механизма формирования глобальности и характера новых интеллектуальных стратегий. Их осуществление оказывается возможным вследствие того, что в конце XX в. в мировой истории впервые возникают информационно–духовные условия репрезентации универсального в индивидуальном.
Ныне создана глобальная информационная сеть Интернет, включающая спутниковую связь, каналы ЭВМ, новую компьютерную инфраструктуру коллективного планетного сознания. Она и дает возможность осуществлять диалог в масштабе планеты на кооперативной основе. Тем самым приобретает зримые черты тот «мировой мозг», о котором мечтал Г. Уэллс. Эта информационно–кооперативная основа социального интеллекта нашего времени раскрывает оперативно–процедурные возможности нового мышления и дает возможность связать его как с новыми типами социально–культурной деятельности, так и с теорией решений — прикладной методологией преодоления проблемных ситуаций, порожденных научно–технической революцией. Речь здесь прежде всего идет о расширении и осложнении типологии человеческих действий, о появлении задач управления сложными и сверхсложными системами (что требует рассмотрения многих переменных, учета нелинейных эффектов, фактора неопределенности и т. п.); в конце концов, о многовариантности, комплексности и нестандартности общественного развития в XXI в.
Если в эпоху войн и революций сама жизнь иногда выбирала за человека, то в условиях постановки современной практикой многокритериальных и многопараметричных задач нужны специальные методы теории решений. Более того, обнаруживается, что при решении таких задач вообще отсутствует четкая альтернатива абсолютно хороших и абсолютно плохих рецептов. Решения могут быть не просто хорошие или плохие, но прежде всего удовлетворительные. Условию же удовлетворительности отвечает не просто максимизация или минимизация результата принятия решений, а то из них, которое выше определенного уровня ожиданий, то есть реальная польза от него больше той, которую хотели получить. Причем этот уровень ожиданий является относительным: он повышается с успехом деятельности и снижается при неудачах.
Новые социальные стратегии предусматривают объединение и координированность современных представлений об оценке успешной деятельности. С точки зрения научной теории решений действия должны оцениваться не в одних предикатах эффективности, экономичности и утилитарности, а «решаться» в контексте отношений пользы и риска, связанных с ними. И это объясняется прежде всего тем, что в современной практике наиболее эффективные решения находятся в зоне максимальных затрат и риска. Вот почему теперь, когда возросла опасность аварий, ориентироваться желательно не на максимальную эффективность, а на критерии надежности, достаточности и пользы.
Не гарантирует высочайшей эффективности и предельная интенсификация деятельности. Это связано с тем, что динамика затрат и результатов не имеет линейного характера, то есть на единицу продукции не приходится единица затрат. Последние возрастают быстрее, чем полезные эффекты. В эпоху НТР нельзя минимизировать и затраты на новую технику. В инновационной деятельности нужна оптимизация всех средств, которые ведут к конечному результату. Именно всех, так как мы не знаем, какие средства и промежуточные факторы дадут наибольший успех. Такое обстоятельство и придает новым интеллектуальным стратегиям многовариантный и поисковый характер.