Важнейшим достижением нового мышления XXI в. становится осознание того, что ситуации разнонаправленных целей требуют компромисса, консенсуса — как вполне закономерного и правомерного средства принятия решений, а не беспринципной угодливости. Принятие решений в условиях осложнения социальной практики и повышения опасности последствий ошибки предусматривает комбинированный стандарт оценки деятельности. Здесь возможны три случая рассмотрения проблемной ситуации. Первый — когда отбрасываются все варианты решений и таким образом проблема снимается; второй — когда избирается один вариант, а все иные устраняются, то есть достигается то, что называют решением проблемы; третий — когда варианты согласуются, то есть достигается сбалансированный выход из проблемной ситуации, или компромисс. Последний случай и является наиболее типичным и приемлемым для большинства задач, поставленных современной цивилизацией. Он может быть представлен в терминах теории игр, как игра с нулевой суммой, то есть с таким результатом, когда никто один не выигрывает, но достигается польза для всех.
Компромиссному поиску (основывающемуся на принципе консенсуса в новых интеллектуальных стратегиях XXI в.), созвучны и задачи, поставленные научной теорией решений. Прежде всего это проблема группового выбора, ее фундаментальной задачей является соблюдение коллегиального принятия решений при учете границ ценности критерия большинства, важности индивидуальных мыслей и отвергаемых идей. Проблема здесь состоит не в нарушении демократического принципа большинства, а в приведении его в соответствие с требованиями научной теории решений, то есть в соблюдении такой структуры коллегиального обсуждения, когда равенство прав не исключает плюрализма мыслей, консенсуса, учета разнообразия интересов, определения группового выбора на дифференционном анализе всех позиций и точек зрения.
Опыт демократического принятия решений свидетельствует, что учет мнения большинства (которое предусматривает, как правило, усреднение оценок) конструктивен в случае широкой осведомленности и профессиональной однородности тех, кто принимает решение. Кроме того, решения, отобранные по принципу большинства, легче реализуются на практике, чем индивидуальные мнения. Однако групповые заключения, выработанные по принципу большинства, тяготеют к тривиальным соображениям и проявляют дефицит ответственности, который возникает вследствие коллективной анонимности. В силу указанного обстоятельства групповые решения большинства могут быть менее осторожными, чем индивидуальные предположения.
В коллективных обсуждениях большинство склоняется к крайним решениям, независимо от их знака, положительной или отрицательной значимости. По крайней мере в групповых решениях нет гарантии, что большинство будет с той же достоверностью обеспечивать принятие наилучшего варианта, как и исключать наиболее плохой. Вот почему принципиальную важность в групповых решениях имеет анализ индивидуальных мыслей. Даже сугубо индивидуальная мысль не должна быть утрачена при квалифицированном разборе решений, которые принимаются.
Индивидуальные мнения, как правило, являются источником оригинальных решений, которые так необходимы для анализа нестандартных, неочевидных ситуаций. Они являются незаменимыми при оценке эстетичных, моральных и уникальных явлений. В особенности важны индивидуальные выводы для определения степени риска (например, в экстремальных ситуациях), поскольку индивид более чувствителен к опасности, чем коллектив. Нельзя отворачиваться и от того, что индивидуальная позиция может принадлежать, как подчеркивал еще Платон, мудрецу, а решения, принятые по принципу большинства, представляют коллективную оценку через механизм усреднения мнений. Но в усредненном варианте мысли специалистов могут совпадать с мнением профанов.
Проблема индивидуального имеет в современную эпоху и специфическое социально–этическое содержание. Она отражает в европейском мышлении XXI в. обогащенное представление о демократическом процессе, призванном не только утверждать права граждан, наций или личностей, но и решать коллизии между ними. Ведь равенство прав граждан может оказаться под угрозой при расщеплении общества на национальное большинство и этническое меньшинство, а права даже национального меньшинства могут вступить в разногласие с правами личности, если национальный интерес тех или других этносов становится приоритетным или политически выгодным. В таких условиях интеллектуальные стратегии современности ориентируются на базисное значение прав личности, так как она является носителем и гражданских, и национальных качеств. Именно этим обусловлено всевозрастающее влияние морального начала при решении политических, социальных и национальных проблем в новом мышлении современности.
Феномен утверждения этической духовности, моральной политики и морального мира может стать характерной особенностью социально–исторического прогресса XXI в. Более того, на повестку дня нашего времени снова ставится идея мудрости в ее этическом истолковании. Особенностью такой мудрости является радикальное преимущество человеческих ценностей перед любыми интеллектуальными соблазнами и выгодами. Она тяготеет не к логическому успеху как таковому, но к ситуациям, выигрышным с точки зрения утверждения этически и гуманистически значащего. Из двух проблем, одна из которых предусматривает быстрый успех, но ценой отклонения от моральных критериев, а другая — требует трудных и более затратных усилий, но увеличивает шансы утверждения добра и справедливости, последняя всегда должна быть наилучшей. В таком контексте проблемы новых интеллектуальных стратегий XXI века смыкаются с вопросами новой духовности и неклассической рациональности, с жизненноважными проблемами современной философии.
Драматический и несравнимый по своим размахам социальный и экзистенциальный опыт XX века обозначил перелом некоторых многовековых тенденций в истории мировой философской мысли. Разложение мировых империй (от колониальных до коммунистической), крах тоталитаризма и связанных с ним бюрократических структур, принципов иерархизма и государственного диктата во всех сферах общественной жизни существенным образом поколебал догмат платонизма как императива господства общего над индивидуальным и единичным. Этому, тем не менее, оказывал содействие и внутренний культурный опыт человечества.
Платонизм всегда на протяжении столетий встречал оппозицию со стороны разных номиналистических, плюралистических и скептических течений, но до конца XX века все–таки оказывался (если иметь в виду не само учение Платона, а связанный с ним принцип превосходства всеобщего над индивидуальным) наиболее авторитетной установкой во многих теологических, эстетичных и философско–монистических системах. Сейчас эта авторитетность поставлена под сомнение. На передний план философского дискурса выдвигается уже не абсолютность мировой идеи, Бога или материи как универсальной субстанции, а отрицание всякой абсолютизации, то есть принцип монадности. С точки зрения такого принципа целое не исключает плюралистичности форм своего функционирования, каждая из которых может стать индивидуальным выражением общего.
И наоборот, индивидуальное — это не единичное, а единственное, способное воплощать весь мир, сжатый в границах личности. В таком понимании монадное становится принципом социально–культурной деятельности и духовности XXI века. Оно определяет ценность общечеловеческого в меру его способности воплощаться в индивидуальных судьбах людей и этносов.
То, что мы признаем сейчас в качестве общечеловеческого, на самом деле оказывается парадигмацей стандартов научно–технического прогресса и связанных с ним социокультурних ценностей, сформированных европейской цивилизацией. Эти ценности, принятые всем человечеством как условия исторической конкурентоспособности народов в нашу эпоху, тем не менее не исключают архетипы их национальной самоопределенности и бытийностной укорененности. Поэтому общечеловеческое выступает не как базисное, а как надстроечное явление, которое возникает на верхних этажах осуществления процессов регионально–цивилизационной этнической дифференциации человечества.
Общечеловеческое не является обычным проявлением инвариантного, общего в африканских, азиатско–тихоокеанской, ближневосточной или западноевропейской культурах. Оно конституируется по принципу внутренней репрезентации каждым этносом или культурой ценностей, которые диктуются историческим движением, этикой солидарности и вызовом Универсума. При этом потребность в определенной ценности может сначала осознаваться в одном регионе, в какие бы разногласия она не входила с общечеловеческими ценностями. Ведь в каждой цивилизации (не говоря уже об этносах) есть интимный мир архетипов, которые определяют их индивидуальное видение исторической действительности.
В условиях, когда человечество напоминает в социокультурном отношении симбиоз цивилизационных и этнических архипелагов, экуменистическое начало единства становится возможным лишь по мере развития тех собственных, региональных форм, которые способны репрезентовать глобальные интересы. И поскольку такая репрезентация становится действительностью, цивилизационное и этническое развитие человечества демонстрирует своего рода «этажирование» новых возможностей, когда над первичным уровнем культурных и поведенческих архетипов надстраиваются интегральные формообразования. Причем последние конституируются наиболее часто как коммуникационно–информационный и экономико–технологический процессы, в то время как архетипический базис цивилизаций или этносов сохраняет огромный потенциал разнообразия проявлений.
Итак, этническое разнообразие и плюралистичность неотъемлемы от аспектов глобальной жизни или отдельных цивилизаций, касающихся воплощения антропологически личностных моделей освоения мира. И, наоборот, те подсистемы общества и его сознания, которые характеризуются как надличностные образования или требуют выхода во внеличностные сферы, тяготеют к интеграционному способу существования. Это прежде всего касается техники и технологии, науки и экономики, отдельных аспектов правовых и политических отношений, которые воплощают общецивилизационные ролевые структуры. Тем не менее культура и социокультурная деятельность, имеющая личностные формы функционирования не только на индивидуальном, но и на этническом уровне (если этнос выступает со стороны своих неповторимых отличий как исторический индивид), базируются на архетипических своеобразиях, что питают дезинтеграционные тенденции. Это не означает отсутствия в культуре общечеловеческих ценностей, но они существуют в монадном режиме репрезентирования интеграционных элементов, а не их соборном подытоживании, как это считалось раньше.