Более того, когда культура выступает как цивилизация, то есть становится принципом жизни определенных социальных организмов, она не поддается непосредственной интеграции, а превращается в локально–цивилизационные общности, которые могут соревноваться между собой или даже бороться одна с другой. Так, в современном мире, когда исчезло противостояние двух мировых социально–экономических систем (так называемых социалистического и капиталистического лагерей) и соответственно ослабла тенденция классово–политической борьбы, формационные антагонизмы сменяются конкуренцией отдельных цивилизаций. Для современности является характерным, в частности, противостояние Западной, Евро–Атлантической и Мусульманской цивилизаций. Здесь сталкиваются не просто конфессионно разноориентированные интересы, но и отличия образа жизни, которыми, например, являются шариат и исламская государственность, толкующие Коран политически. Иначе говоря, противостояние христианской и исламской цивилизаций демонстрирует различие ценностей особых социокультурных общностей, которые имеют альтернативные конфессионально–политические ориентиры. С одной стороны — это фундаментализм с его ориентацией на религиозную утопию, а с другой — либеральная демократия, исповедующая научно–технический прогресс и идеалы постиндустриального, информационального общества с его плюрализмом и индивидуализмом.
Разногласия подобного рода и требуют учета в социальных стратегиях современности факторов отдельных цивилизаций, которые функционируют как надэтнические образования. Здесь актуализируется сам принцип этнического развития человечества, когда национальные образования могут обнаруживаться на разных уровнях социокультурного, социопсихологического и государственного репрезентирования общечеловеческих ценностей. Скажем, нация может конституироваться в политическом смысле, если на первый план выдвигается общность по признаку одинакового гражданства, ценностным основанием которого является единое государство. Так определяется, в частности, феномен американского народа Соединенных Штатов. Нация характеризуется и на этническом уровне, если объединяется за общностью социоантропных признаков на основе специфической культуры.
Для любого из уровней многоэтажной системы глобального взаимодействия народов, то есть человечества, существуют собственные механизмы интеграции и автономизации. Так, наряду с политическим объединением западноевропейских государств на базе общего рынка, действует принцип «европейского концерта», то есть содружества на манер полифонического музыкального произведения, в котором самостоятельные голоса соединяются в единое созвучное целое. Другой, ослабленной, но более распространенной формой есть согласование интересов в контексте идеи «партнерство ради мира».
Многоуровневый подход к вопросам интеграции народов, ассоциирующий, так сказать, контрапунктивное видение человечества, требует перехода от реликтовой стратегии единения на унисонной основе к осознанию плюрализма его вариантов. Это значит, что надо учитывать не только созвездие возможностей этнического единения, но и ситуации невозможностей. Ведь если этнические коллизии задевают архетипический уровень ментальности определенных народов, то, во всяком случае, их надо не сводить, а разводить (то есть содействовать их автономизации). И наоборот, при политических или социальных коллизиях этносов с солидным опытом сосуществования можно надеяться на преодоление любых разногласий на пути их интеграции.
Кроме исторического опыта, сходства и отличия народов по архетипам менталитета и культуры, проблемы возможности или невозможности интеграции требуют учета политического контекста. Известно, что нация, в отличие от этносов предшествующей поры, характеризуется развитой системой общественного самосознания, наличием собственного государства или борьбой за него. Иначе говоря, здесь действует то состояние активности, которое именуют «национальным духом», а он определяется осознанием и онтологией свободы. И пока определенная нация не проходит фазу свободного развития или борьбы за свободу, она не готова к интеграции, какими бы общечеловеческими ценностями эта интеграция не измерялась. Поэтому нация может оказаться в ситуации, когда, казалось бы, она действует в направлении, противоположном общеисторическим тенденциям к единению человечества, но вне такого утверждения самостоятельного, автономного развития она не может войти в пространство общечеловеческих ценностей и интересов.
Ситуации указанного типа не являются аномальными. Ведь в мире сейчас 199 государств и более двух тысяч этносов, то есть большинство народов не прошло фазы самостоятельного, государственного существования. А это значит, что нация по своей природе является объективно противоречивым явлением: она выступает безусловно положительным фактором развития культуры и личности и вместе с тем двузначна как политический императив, поскольку может использоваться и в интересах демократии, и в имперских консервативных целях.
Учет не только безусловного, но и противоречивого в общественно–политической жизни человечества, анализ многовариантных, комплексных и нестандартных ситуаций конца XX — начала XXI в. порождают необходимость новых оперативно–процедурных возможностей социальных стратегий современности, потребность оценки многих переменных, нелинейных эффектов, даже фактора неопределенности. Этому и отвечает, в частности, вопрос о тех политических формах, которые могут быть способны к самоконтролю, на самоподчинение конструктивным тенденциям своего функционирования и самообеспечения относительно разрушительных сил, порождающихся волюнтаризмом и чрезмерной самоуверенностью структур власти. Если учитывать тенденции современной истории, то способность к всеохватности и перманентному обновлению, критическому переосмыслению и решению собственных коллизий манифестируют сейчас принципы либеральной демократии.
Социально–политические процессы, определяющие современную историю как посттоталитарную фазу социального развития человечества, характеризуются расширением предметного содержания принципов демократии от политического обеспечения прав человека до экономического либерализма и равноправия всех форм социально–экономической самодеятельности; от идей правового государства до приоритетов гражданского общества; от идеологического до организационного плюрализма разных перспектив, партий, конфессий и культурных ассоциаций; от лозунгов единения и коллективизма до обеспечения прав личности. Это расширение содержания принципов демократии сопровождается их универсализацией в широких диапазонах от регионального самоуправления и государственной жизни целых наций до полиэтнических союзов типа СНГ и, дальше, — от континентальных ассоциаций типа европейского содружества до глобального партнерства государств в рамках ООН. В результате принципы либеральной демократии приобретают статус социального императива посттоталитарной эпохи, регулятивного идеала государственно–политического устройства и международной деятельности, метатребований современного гуманистического сознания.
Черты идеала в раскрытии содержания принципов демократии чувствительно улавливаются в политической практике, когда идея демократии связывается с категориями добра и зла. Считается, что способность людей творить зло делает демократию необходимой, а человеческая склонность к добру определяет ее возможность.
Тем не менее, чем более высоким по статусу и значимости становится императив демократии, тем более выразительно очерчивается расстояние между демократическим идеалом и эмпирической реальностью его осуществления. Всякие попытки практического преодоления этого расстояния наталкиваются на то, что идея демократии имеет проблемную часть, зоны эмпирической неразрешимости, разногласия, потребности проработки многопараметрических оценок (в частности моральных) перспектив демократического процесса и иерархии разных форм его зрелости. Так, еще в 1785 году французский ученый М. А. Кондорсе установил парадокс голосования по правилу большинства. Он показал, что при оценке на преимущество тех или других альтернатив обобщенное, коллегиальное представление оказывается не соответствующим сериям индивидуальных выборов, так как средняя оценка может встречаться чаще, чем высшая не по своему реальному «весу», а по порядку предъявления альтернатив выбора. А в 1950 году лауреат Нобелевской премии в области математической экономики К. Эрроу доказал теорему, согласно которой «умные» (то есть такие, что предполагают логикоматематическое моделирование) правила преобразования совокупности индивидуальных оценок в обобщенную, коллегиальную позицию — то есть выбор большинства — не могут считаться осуществленными с точки зрения методологической строгости. Ведь среди таких правил фигурирует запрет «диктата» авторитарной мысли, недопустимость навязывания оценок избирателям, условие независимости их суждений и т. п.
Это означает, что механизмы функционирования демократических принципов приобретают вид «метатребований», общественных идеалов, высоких норм. А практика демократического процесса, кроме формальных условий, требует конкретных решений, своевременных акций, преодоления каждый раз коллизий и разногласий, которые возникают в его осуществлении. Особое значение в этих условиях приобретает толкование применения требования равенства.
Проблема равенства заострилось в демократических процессах современности не только в социально–историческом, а и в социально–психологическом отношении. Как известно, во второй половине XX в. с беспрецедентным ускорением стали возрастать преступления против личности. Если до сих пор преступления преимущественно совершались из–за выгоды, мести, ревности и т. п., то сейчас наряду с ними возникли криминальные ситуации, когда, например, преступник просто расстреливает с небоскреба прохожих, то есть появились преступления, не мотивированные выгодой. Одну из причин таких, внешне неспровоцированных, явлений западные социологи связывают с особенностями демократического общества, в котором принцип равенства людей ведет к внушению мысли, что каждый из них может стать президентом. Поскольку в действительности такого равенства не существует, некоторые из граждан усматривают в этом обман со стороны социума, который тем самым якобы заслуживает мести. Такие расположения духа и питают определенные формы терроризма.