Цивилизационная многоаспектность глобализации создает определенные трудности ее исследования и оценки. В том, что в данное время выражается термином «глобализация», сплелись и подытожились глобализационные процессы разной исторической природы и временной определенности, относящиеся к разным сферам протекания. Глобализация имеет длинную предисторию, заданную самим ходом всемирной истории.
Разворачивание истории как всемирного процесса уже выступает фактической глобализацией в сферах разностороннего взаимодействия народов, стран и локальных цивилизаций. История самоосуществляется в направлении связей ее подсистем. Известно, что если в палеолите эти связи осуществлялись в радиусе 800 км, в эпоху раннеклассовых обществ не выходили за пределы 8000 км, то к началу христианской эры историческое взаимодействие народов охватывает уже межконтинентальные связи в пределах Старого Света, включая Европу, Азию и Африку, а с XVI в. простирается в масштабе всего Земного шара, открывая тем самым этап планетарной истории. Возникают мировой рынок и международная сеть культурного обмена. С начала 1960‑х годов можно уже утверждать о возникновении космического масштаба человеческой истории. Развитию всемирной истории отвечает и формирование мировой политики, мировых стратегий международных отношений. Начиная с Вестфальского мира 1648 года, возникают претензии на правовое мироустройство. А в данное время происходит политическая институционализация глобализации мировых процессов.
С XX века начинается другой тип глобализации, обозначенный развитием ноосферы, раскрытием информационных основ коэволюции человека и планетарных феноменов жизни. Развитие природы подвело к необходимости вмешательства разума в геохимию и биосферу планеты, использованию культурной энергии агротехнологии и искусственного отбора как альтернативы возрастающей энтропии, противодействию рассеянию полезных признаков в эволюции биологических видов. Эта необходимость начинала реализовываться по мере распознания генетической информации, общей для всего живого, и ее взаимодействия с социокультурной информацией. Витальный аспект человеческой деятельности и ее интеллектуальных стратегий приобрел общепланетарный масштаб, что и позволило говорить о формировании ноосферы как особого типа глобализации в сфере «мудрости жизни».
Начиная с 60‑х годов XX века, возникает глобализация предметного поля современной цивилизации, которая, собственно, и знаменовала интенсификацию интегративных процессов на переломе тысячелетий. Здесь уже на первый план выступило не просто масштабное расширение человеческой деятельности (которое было и раньше), а универсальная структуризация ее механизмов и результатов.
Это выразилось в образовании общих для всего человечества структур научных технологий, появлении универсального пространства электронных коммуникаций, общемировой компьютерной сети (Интернета), развертывании конфигураций мирообусловленности хозяйственной деятельности и ее планетарных геоэкономических структур и, соответственно, институционализации международных финансовых потоков вплоть до создания глобальной финансовой инфраструктуры, управляемой транснациональными корпорациями, стериотипизации ряда аспектов быта и моды, агрессии космополитических нормативов массовой культуры. Иначе говоря, интенсифицировалось формирование общечеловеческой надстройки над всем многообразием исторической деятельности за счет глобализации ее технологических, хозяйственных и информационных структур.
Такая глобализация, характеризующаяся планетарными структурами сверхцивилизации, опирается на ресурсы всемирной истории и ноосферной эволюции (которые имеют глобальный масштаб), но детерминируется главным образом результатами и ходом научно–технической революции. А эта революция порождена внутренними, имманентными свойствами Западной цивилизации с ее императивом технической рациональности, фаустовским духом, стремлением к преобразованию мира, господству над сущим, прометеевской дерзостью преодоления границ, установкой на инновационную активность, «соперничеством с Богом» в построении искусственного Космоса. В результате глобализация приобретает западноцентристскую конфигурацию.
Глобализация тем самым проявляет ценностные ограничения, так как парадигматизирует лишь часть ценностного потенциала цивилизационного процесса. Она ориентирована на все предметное поле этого процесса, включая цивилизации Востока, но реализует лишь возможности хозяйственной однородности мировой экономики, общечеловеческого статуса технологий электронного производства и планетарных коммуникаций.
При этом остается воспроизведенной (иногда даже в расширенном варианте) принципиальная культурная дифференциация региональных и национальных культур. И дело здесь не только в действии принципа необходимого информационного разнообразия (Р. Эшби) или анархическом традиционализме. Глобализация как формирование универсальных, общечеловеческих структур актуализирует также историческую деятельность, связанную со специфицирующими структурами или архетипами отдельных цивилизаций и национальных культур.
Особенность современного цивилизационного процесса именно и состоит в том, что он противостоит тем тенденциям нивелирования национальных расхождений, которые были характерны для индустриального общества, направленного на унификацию и стандартизацию производства. В рамках индустриальной эпохи такая направленность была необходима, так как она обеспечивала интеграционные возможности социоэкономичного развития на моноцентрической основе.
Но современная глобализация опирается на компьютерные сети своего обеспечения. А эти сети за счет своего быстродействия позволяют осуществлять интеграцию на полицентрической основе Полицентризм принятия решений и, соответственно, автономность подсистем не являются препятствием для компьютерной техники в реализации согласованного, кооперативного действия всех составляющих интегративной системы, возможностей ее функционирования как единого целого.
Конечно, одной возможности интеграционного действия на полицентрической основе недостаточно. Необходимы еще определенные социополитические условия. Но они уже относятся не к процедуре глобализации, а к ее политической институционализации, связанной со стратегией западных стран по преобразованию этой глобализации в вестернизацию, агрессивную относительно национальных, культурных и государственных отличий на международной арене.
Политическая стратегия вестернизации имеет, однако, ограничение: она сталкивается с не менее глобальной децентрализацией историко–культурных регионов мировой истории. Так, даже при наличии геофизических аналогий, одинаковости товарно–денежного обмена и электронных средств информации социокультурные особенности таких регионов, как дельта Меконга, фиорды Норвегии, Тибет и Швейцария, Цейлон и Исландия, настолько разительны, что создается впечатление разных миров. Черты миро–специфичности присущи и таким зонам, как Дальний Восток, Мусульманский регион, Североатлантическое сообщество, Африка, Южная Америка, постсоветская Евразия. Культурно–региональные отличия на уровне субмиров проявляют Россия и Индия, Китай и Европа.
При всем возможном пересечении культур этих сообществ, мировых регионов и стран расхождения между ними имеют нередко архетипическую природу. Для Дальнего Востока приоритетными являются коллективизм, патернализм (государство или фирма — аналог семьи), ценность ритуала, верховенство долга среди сакральных ценностей, при том, что любовь акцентируется лишь как верность старшим, традициям, прошлому. Для Мусульманского мира высочайшим принципом выступает закон, установленный в прошлом Аллахом и не требующий человеческой санкции, а ценность жизни дополняется ценностью смерти. Европа, наоборот, соединяет закон с принципом благодати, когда юридические установления могут потребовать личного обращения к Богу, исповедует персонализм, гуманизм, а любовь к ближнему провозглашает высшей заповедью.
Примечательны расхождения архетипов культур Китая и Европейского мира. В Китае знание вторично относительно мудрости, а инновация приспосабливается к традиции как к главной ценности. Для китайской культуры между знанием и бытием не существует кантовской пропасти, так как знание выступает как «недоразвитое действие». В Китае знание вне инструментального использования, вне прагматической ценности лишено содержания, в то время как в Европе оно может существовать вне практического контекста, если (как в Греции) знаменует духовность как таковую, характеризует личностное достоинство, имеет риторическую ориентацию.
Европейская культура рассматривает абстракцию как путь к истине, в то время как в Китае имеет место недоверие к абстрактным построениям, культивируется ставка на наглядность, очевидность, а не на логическое доказательство, преобладает ставка на афористическое указание, а не на полемику. Вместе с тем китайская цивилизация исповедует важность меры практической деятельности, ее согласованность с благоговением к естественному, а не искусственному.
Даже внутри европейского мира разные этносы по–разному толкуют казалось бы единые христианские ценности. Для итальянцев, например, Мадонна оказывается земной женщиной; для французов — это предмет этикета рыцарского поклонения; немцы усматривают в образе Богоматери с новорожденным символ связи прошлого и будущего, нечто вечно–женское; для восточных славян Богоматерь выступает как Оранта, женское опосредствование связи человека с Богом.
Таким образом, цивилизационный процесс во всемирно–историческом масштабе не сводится к глобализации. Она не ликвидирует этнической полисистемности планеты и фундаментальной дифференциации культур с их ценностной спецификой и архетипами. Человечество было и остается цивилизационно–этническим архипелагом. Это и создает оппозиционный фон глобализации, более того, вызовет обратную волну относительно радикализации программ общепланетной унификации человечества.
Такая обратная волна не менее заметна в современном мире, чем глобализация. Если мировая история в цивилизационном отношении двигалась, образно говоря, с Востока на Запад, а с началом Нового времени движение обернулось с Запада на Восто