Отмеченный разрыв в «скоростях» перемен углубляется и тем, что информационные технологии существенно диверсифицируют динамику развития в рамках собственно экономических процессов. Они (эти технологии) буквально срывают с традиционных ниш и увлекают за собой финансы, наделяют их свойствами высочайшего динамизма и «стадного поведения». Производство же остается относительно консервативным.
Конечно, динамизм финансов оказывает обратное воздействие на фундамент экономики — производство и потребление, наделяя их импульсами развития. Однако это резонансное влияние не компенсирует отмеченных разрывов в динамике: они неуклонно нарастают. Тем более, что информационные процессы и высокодинамичные финансы, двигаясь «в отрыве» от реального сектора, обретают дополнительные шансы взаимно усиливать друг друга.
В итоге — не только информационные технологии (что вполне естественно), но и финансовые потоки в большой степени «живут своей жизнью». Они функционируют и влияют на развитие в ситуации нарастающего их отрыва от экономического базиса. В результате противоречия и асимметричные шоки, пронизывающие жизнь человеческого сообщества как целостность, придают и страновым, и глобальным явлениям и процессам черты неустойчивости, неравновесности и отчетливо выраженного промежуточного состояния — состояния, которое во многих отношениях нетерпимо для человечества и должно быть преодолеваемо.
О катастрофичности планетарной ситуации и настоятельности ее преодоления наиболее отчетливо свидетельствует нарастание межстрановой неравновесности и разрыва между высокоразвитым и развивающимся мирами.
Характерно, что углубление разрыва между странами мирового авангарда (ОЭСР) и развивающимися странами (третий мир) по времени совпадало не только со стартом глобализации, но и с началом деградации мировой системы социализма, т. е. с периодом, когда СССР стал уже проигрывать Западу состязание по вовлечению «третьих» стран в свою орбиту. Вспомним, что до этого рубежа и СССР, и США «наперегонки» реализовывали проекты, нацеленные на развитие «ничейных» стран «третьего мира». И именно в тот, весьма благодатный для третьих стран, период получили от США импульс в успехе не только Западная Европа и Япония, но и азиатские «тигры» и «драконы», что содействовало их вхождению в высокоразвитый мир.
Совпадение же периода деградации и затем развала соцсистемы с эпохой глобализации дало импульс прямо противоположным тенденциям. Интерес к подтягиванию неразвитых стран до состояния высокоразвитости угас; и одновременно — благодаря эффекту глобализации — открылись немыслимые ранее перспективы быстрого обогащения высокоразвитых стран за счет эксклюзивного использования во внешней экспансии информационно–финансового инструментария971.
Результаты использования Западом этих преимуществ дали о себе знать довольно быстро: характерной закономерностью планетарного экономического пространства стала нарастающая фундаментальная асимметрия между первым и остальными мирами по критериям уровня и динамики экономического потенциала, потенциала конкуренции, по перспективам интеграции и, конечно же, по показателям жизненного уровня населения.
Так, на протяжении периода 1960–2000 гг. соотношение доходов граждан, живущих в богатейших и беднейших государствах планеты (если учесть динамику по 20% от общей численности населения планеты с каждой стороны), менялось следующим образом: 1960 г. — 30:1; 1990 г. — 60:1; 1999 г. — 90:1. К концу XX века на 20% населения планеты, проживающего в богатых странах, приходилось 86% мирового ВВП, а на беднейшие страны — всего 1%972.
Конечно, обозначенная асимметрия не всегда и не обязательно означала ухудшение жизненного уровня развивающихся миров. Это явление могло быть и следствием успешного развития передовых стран и не сопровождаться абсолютным обнищанием стран слаборазвитых. Ведь всегда на протяжении прошлых веков различия в уровнях жизни разных стран имели место и сама по себе дифференциация не ассоциировалась со вселенской катастрофичностью. Линия прогресса, при всей ее синусоидальности, выдерживалась и тогда, когда рушились огромные империи и исчезали целые цивилизации.
Однако ныне, в отличие от прошлого, мир стал единым и народы «плывут в будущее в одной лодке». И если кто–то постоянно на общем пространстве сильнее загребает веслом в сторону большего благосостояния, то это теперь уже неизбежно происходит за счет ущемлений «гребцов», «сидящих» по другую сторону. Получается именно так, если охарактеризовать этот процесс, отбросив метафоры, из–за неумолимо нарастающего информационно–финансового (а по этой причине — и организационного: через всевластие ТНК) доминирования высокоразвитых стран над странами развивающимися. Превосходство в постиндустриальных факторах, стабильно недоступных большинству развивающихся стран, оборачивается ныне непрерывно нарастающей неэквивалентностью в обмене и распределении в пользу стран высокоразвитых.
Догоняющее развитие как феномен третьей четверти XX столетия в ситуации глобализации себя полностью исчерпало; вместо этого на глобальном пространстве, соединяющем всех со всеми, заработал насос, перекачивающий доходы преимущественно в одну сторону — в направлении и без того благополучных стран973.
Характерным признаком глобализации являются и постоянное одностороннее совершенствование, и структурное обогащение игроками мирового авангарда своего экспансионистского (прежде всего — информационно–финансового) инструментария, что сопровождается эффектом нарастания неэквивалентности.
Так что усугубляющееся неравенство — это уже не наследие исторических судеб и обстоятельств, вроде колониализма, а результат одностороннего, теперь уже постиндустриального, успешного развития передовых стран. И результатом асимметрии является не только опережающее благополучие стран авангарда, но и — как следствие этого — то, что уровень жизни почти трети населения Земли снизился ниже ранее достигнутого974. Причем снижение это происходит не только по критерию размера доходов.
В странах, где суммарный уровень жизни снижается, в условиях глобализации не только бедность, но и деградация пронизывают все сферы. Именно здесь больше всего разрушается природная среда обитания, крайне низок уровень образования, катастрофично состояние здоровья, некачественна и убога пища, неблагоприятна социальная сфера, тотальны коррупция и криминалитет. Продолжительность жизни в этих странах как минимум в полтора раза меньше и т. д. Иными словами, речь идет о том, что благополучные и деградирующие страны — это не только разные жизненные уровни, но и разные миры.
Особенно контрастно это различие в странах Африки южнее Сахары и во многих государствах Южной Азии. Здесь не без влияния западной глобальной (в том числе ценностно–культурной) экспансии образовались огромные — как язвы на теле Планеты — очаги хронического голода, жестокой конфликтности и геноцида. И перспективы преодоления подобных ситуаций пока что напрочь отсутствуют. Отсутствуют при том, что, согласно данным экспертов Международной организации питания, ныне в развитых странах 2–3% населения могут прокормить страну, а имеющиеся в распоряжении человечества ресурсы достаточны, чтобы обеспечить питанием 20–25 млрд человек.
Сомнений нет: сама по себе безальтернативность разрастания пропасти между странами успешными и неуспешными, а также перспектива ускоренного опускания третьей части населения Планеты до положения изгоев свидетельствуют о полной несостоятельности сложившейся глобальной системы и о ее преходящем, промежуточном статусе.
Но дело ведь к этой, вышеобозначенной, асимметрии не сводится.
Черты неустойчивости и неравновесности, равно как и устрашающие перспективы, все больше обретает и победоносный мир евроатлантизма. Причем неприятности, грозящие обернуться потерей идентичности, как бы в виде бумеранга обрушивает на благополучный (пока что) Запад униженный и обездоленный глобализацией третий мир.
Весьма чувствительные потери в виде подрыва и девальвирования западных ценностей — тех ценностей, которые только и делают Запад успешным, уже в ближайшей перспективе будут нести страны евроатлантизма из–за захлестывания их пространства миграционными потоками. Уже имеются расчеты, показывающие, когда именно в Соединенных Штатах погоду будут делать испаноговорящие «латинос»; когда в Великобритании критическую массу будут составлять индусы и арабы; через какое время ислам потеснит христианство во Франции; в какие сроки среди населения Германии будут преобладать албанцы, турки, курды, югославы и т. д.
Конечно, подобное смешение народов в конечном счете оздоровит дряхлеющие, демографически несостоятельные евроатлантические этносы, и человечество от этих перемен в конечном счете выиграет. И это при том, что белому западному человеку придется крайне болезненно пережить подобные трансформации. Но главное, видимо, произойдет: в таких условиях чудовищным асимметриям и планетарным катастрофам, привносимым ведомой Западом глобализацией, по всей видимости, будет положен конец. Ведь сам источник нынешних глобальных неурядиц — а им является Запад — в определенном смысле перестанет существовать из–за этнического перерождения.
Ведь роковая специфика нынешней глобализации, предопределяющая болезненный разрыв миров, лишь внешне проявляется через финансовые инструменты и информационные технологии. За этим всем скрываются главные источники западной экспансии и связанных с ней глобальных противостояний, а именно: источники, заключенные в экстравертной (по К.-Г. Юнгу) природе западного человека; в возведении погони за деньгами в ранг смысла жизни; в трактовке (с позиций протестантизма) обогащения как явления богоугодного.
Так что принципиально ошибаются те, кто сводит природу нынешней глобализации целиком к началам объективной заданности. Они игнорируют то фундаментальное обстоятельство, что источником как успехов, так и неудач разных стран и разных миров являются цивилизационные ценности, то есть дух, а не материя