975. Причем они игнорируют очевидное: то, что вся история производственно–технологического прогресса, начиная с промышленной революции, подтверждает доминирование ценностных факторов над всем остальным. Кстати, те же свидетельства приоритетности духа (ценностей) над материей (в успехах или неудачах в экономике) дает вторая половина XX столетия. Ведь именно в этот период — по результатам постколониального цивилизационного ренессанса — страны, демонстрирующие феноменальные успехи или же досадные неудачи, буквально были разделены линиями цивилизационных разломов. Одно дело — страны конфуцианского пояса, другое — мир Ислама или же Африка южнее Сахары и т. д.
И, конечно же, сам западный мир, проехавшийся глобальным катком по планете, не смог бы достичь вершин конкурентного успеха, не будь он вооружен всепобеждающим ценностным инструментарием евроатлантической цивилизации. Тем более, что в самих процессах нынешней глобализации экспансионистская составляющая, производная от западной политики и Западного Проекта, слишком уж очевидна. Это и прозападная рецептура реформирования по МВФ; и двойные стандарты, исходящие от ВТО; и лоббирование высшей властью стран Запада интересов ТНК; и давление на незападные миры в части дерегулирования и поспешной (никак не подготовленной) открытости; и многое другое, выходящее за рамки собственно технологической вооруженности, в чем (наряду с Японией) беспроблемно лидирует Запад.
Глобализация, уже самой объективной заданностью «работающая» на Запад, дополнительно им взнуздывается и подминается через доминирующую прозападную глобальную политику и ориентированный на глобальную экспансию стратегический Западный Проект.
Так что Запад, который сполна пожинает плоды объективной глобальной заданности, дополнительно разворачивает глобальные процессы в свою сторону в качестве субъекта (глобального игрока), реализующего специфическую систему цивилизационных ценностей.
Отсюда, однако, логично напрашиваются выводы и от обратного: намечающийся на обозримую перспективу подрыв идентичности в странах западной цивилизации неизбежно обернется смягчением, а может, и преодолением экспансионистской природы глобализации. Ведь население незападных миров в основном (опять же, по К.-Г. Юнгу) интравертно; оно по своим культурным характеристикам не может в той же мере продуцировать глобальный экономический экстремизм, как Запад. Да и ажиотажное потребительство, существенно подстегивающее нынешний глобальный экспансионизм, в незападных мирах отсутствует.
Так что надежды на придание в недалеком будущем (через смешение народов) глобализму «мирного характера» не лишены оснований. Но это при условии, если сами доминирующие на планете страны западного авангарда не сумеют (до собственной кончины) обуздать и облагородить нынешнюю глобализацию посредством установления иного, приемлемого для человечества, миропорядка. Ведь к этому все больше подталкивают Запад не только растущее сопротивление незападных миров, но и антиглобалистские движения в собственных странах. К тому же всплеск (в виде реакции на глобальные потоки иммиграции) праворадикальных националистических движений в большинстве западных стран уже сейчас таит угрозу злокачественного перерождения ценностей свободы и демократии; а одно это лишило бы Запад претензий на мировое лидерство.
Могут возразить, что опасные для Запада тенденции пока эмбриональны, и это не вызывает сомнений. Но то же самое (о нерушимости устоев) недавно мы слышали (от тех же лиц, ныне — перерожденцев) по части прочности СССР. Казалось, что утес, испытывающий удары волн, извечно победоносен. Но побеждают в конечном счете волны; а крах подточенного волнами утеса — всегда неожиданность. К тому же под влиянием глобализации все изменения, подтачивающие устои, именно в наше время происходят стремительно. Ни страны, ни цивилизационные миры не успевают адаптироваться к новым обстоятельствам. Причем, что касается Запада, здесь сама его победоносность, сочетаемая с традиционной (для стран с демократией) политкорректностью, буквально обрекает соответствующие страны на межцивилизационный синтез, а значит — и на производные от синтеза «перерожденческие» трансформации.
Как видим, глобальные взаимодействия (прямые и обратные) различных стран и целых миров дают несомненные доказательства переходного состояния не только развивающихся стран, но и стран высокоразвитых, попадающих в ловушку собственного успеха. Неравновесность и неустойчивость, охватывающие практически все миры, в условиях нынешней глобализации, сочетающей, как известно, и объективные начала, и мощную субъективность, пока не могут не усиливаться. А это означает, что тенденция разрыва и деформации миров окажется в конечном счете настолько труднопереносимой, что человечество вынуждено будет преодолеть господствующие ныне переходные состояния и выйти на траекторию определенности и формационной устойчивости.
Что же касается природы нынешней глобализации, взятой в контексте стадиальных характеристик стран и миров, то на этом фоне известное изречение Ф. Фукуямы о «конце истории» (т. е. об окончательной сформированности западной модели, о ее пригодности для человечества) выглядит как издевательство над истиной. Сегодня от этого тезиса отказался и сам Фукуяма, поскольку и западный мир за короткое время (с момента, когда это было сказано) превратился из, казалось бы, навсегда устоявшейся тверди в некий промежуточный феномен, дрейфующий в неизвестном направлении.
Специфика нынешней мирохозяйственной структуры заключается, кроме прочего, и в том, что неустойчивость и неравновесность определяют переходное состояние не только стран и миров, но и глобальных процессов как явлений надстрановых. Речь идет в этом случае, прежде всего, о наиболее чутких процессах — о глобальных финансах.
Выше уже говорилось о том «вкладе», который глобальные финансы вносят в неравновесность и неустойчивость стран и миров. Но их роль в формировании переходного состояния систем не сводится лишь к этому. Финансы, под влиянием глобализации, сами становятся носителями флуктуационных шоков, хаотичности, крайней поведенческой неустойчивости и «капризности». И эти свойства оборачиваются деструктивностью и разрушениями, болезненными разрывами экономической материи. По этой причине типичными для глобального финансового пространства становятся «приступы» стадной паники, внезапные, не поддающиеся контролю «притоки» и «оттоки» капитала, все чаще оставляющие после себя руины.
Нарастающее доминирование на глобальном пространстве наиболее успешного виртуального капитала, порождающего спекулятивную вакханалию и отрыв финансов от реального сектора, таит в себе, кроме прочего, и потенциальную глобальную опасность прорыва финансового «пузыря», что может обернуться, по мнению ряда экспертов, внезапным крахом всей финансовой системы. В условиях, когда спекулятивный капитал все с большей кратностью превышает способность экономики осваивать финансы, такая опасность выглядит приближающейся.
Ясно, что все эти трансформации, обретающие характер зловещих флуктуаций, демонстрируют все тот же переходный характер нынешних финансово–глобальных перемен. Преодоление такого состояния как нежелательного и промежуточного, а также дрейф финансовых моделей в сторону устойчивости являются, несомненно, императивом ближайшего будущего. В противном случае — при выдерживании главными глобальными игроками принципа нейтральности к этой усиливающейся тенденции — человечество могут ожидать масштабнейшие финансовые катастрофы.
Печать перерождения и вырождения несет в условиях нынешней глобализации и конкуренция. И, снова–таки, ее стихийно складывающаяся модель дает свидетельства чего–то переходящего, изживаемого, в том числе и по причине растущей несовместимости с линией стабильности и прогресса. Так, ТНК — эти главные игроки на глобальном пространстве — тщательно избегают передачи и даже продажи наукоемких технологий новых поколений, даюших наибольшую доходность. Причем в современных условиях — в отличие от прошлого — ситуация такова, что преодоление монополии оказывается почти невозможным. А это имеет своим следствием не только консервирование отставания стран третьего мира, лишенных собственных научно–технологичных сегментов, но и задержку технологического прогресса в передовых странах, поскольку беспроблемность «единоличного» владения той или иной ТНК уникальным технологическим инструментарием лишает эти гигантские структуры модернизаторских мотиваций.
Широчайшее распространение в таких условиях получает скупка «на корню» изобретений и их авторов с целью припрятывания новинок и недопущения их воплощения в реальные проекты. Не случайно в такой ситуации рост производительности труда в странах мирового авангарда и в размещающихся в них ТНК существенно замедлился; и главным источником роста доходности, если речь идет о внутренних возможностях, становятся слияния и поглощения корпоративных структур, т. е. эффект масштаба. Другим важным источником доходности, свидетельствующим, опять–таки, о регрессе, о подавлении конкуренции монополией, является в нынешней глобальной ситуации искусственное, и чаще всего беспрепятственное, завышение цен, что тоже представляет собой признак конкурентного вырождения.
Тяжелым бременем на население деградирующих миров ложится такой псевдоконкурентный прием, как соблазн в виде рекламного навязывания нищенской стране высоких стандартов жизни благополучного Запада. Фактор престижности рекламируемых западных товаров переориентирует на их потребление даже бедные слои, что ведет к отказу от самого необходимого из–за эффекта избыточных расходов. В конечном же итоге неадекватная (по критериям потенциала) переориентация неразвитых стран на массовое потребление «модных» товаров истощает их и без того ничтожные возможности выйти на траекторию развития и роста, т. е. расширяет пропасть, отделяющую благополучные миры от неблагополучных.