Существенным признаком архаизации рынка развивающихся стран является глобальное деформирование рыночных мотиваций в сторону безудержной и однобокой алчности. Парадоксально, что (в отличие от наших «реформаторов») этой проблемой оказался озабочен такой деятель, которого, казалось бы, можно отнести к акулам мирового бизнеса, как Дж. Сорос978. Именно он, по сути, восстал и против рыночно–мотивационной односторонности, и против распространения коммерческих критериев на общественные (внерыночные) отношения, т. е. на честь, совесть, дружбу, взаимопомощь и тому подобное.
По мнению Дж. Сороса (и тут нет каких–то интеллектуальных новшеств), нормально может развиваться только общество, в котором мотивации обогащения, во–первых, ограничены лишь сферой рынка, а во–вторых — уравновешиваются (балансируются) критериями социальной справедливости, а также и нравственными, эстетическими, гражданственными, экологическими и другими побуждениями высокой духовности. Он отмечает, что если в условиях авторитарного советского режима гипертрофированно насаждались государственно–этические ценности, что обернулось, в конечном счете, личностным мотивационным равнодушием, то с переходом к рынку постсоветские страны (в отличие, например, от Китая) стремительно качнулись в сторону безудержной алчности и циничного попирания этических правил и норм. Итогом этой мотивационной архаизации явилась не только духовно–нравственная, но и технико–экономическая деградация постсоветских стран, а значит, и их дрейф в Средневековье (в рыночное, разумеется, а не рыцарское).
Истоки деградации на почве гипертрофии рыночной алчности заключены не только в неизбежности доминирования в стране коррупции и криминалитета, но и в общем падении духа, в подмене высоких ценностей низкими. Давно уже доказано, что дух господствует над материей. И не случайно планетарно доминирующий экономический взлет Запада был замешан на протестантской этике, выплавленной в горнилах нравственных страданий и протестантских войн, растянувшихся почти на столетие. И страны конфуцианского пояса преуспевают тоже на базе возрождения высокой этики, мобилизующей на успех и сдерживающей развитие коррупционных метастазов рынка.
Архаизация рыночных отношений, а также их невиданная ранее деструктивная трансформация характерны и для действия законов рынка на глобальном пространстве. Именно здесь в первую очередь происходит крушение плановых начал, прижившихся уже давно во всех высокоразвитых странах, и наблюдается переход к примитивным рыночным отношениям с коротким горизонтом предвидения и попиранием социально–рыночных критериев.
В наибольшей степени это сказывается в том, отмечаемом Дж. Соросом, обстоятельстве, что глобальный (как и традиционный) рынок «идеально подходит для создания частных богатств, но сам по себе не в состоянии обеспечить общественные блага, такие как эффективное государственное управление, правопорядок и поддержание самих рыночных механизмов»979. Так что крах неолиберальных постулатов, согласно которым «рынок все и всех расставит по местам», наиболее полно обозначился именно в сфере процессов глобализации.
Нужно также отметить полнейшую неадаптивность современного (национально–государственного по своей природе) рынка к глобальным, т. е. планетарным, закономерностям и процессам. Ведь рынок до сих пор (при явном доминировании глобализации) отформирован лишь на основе весьма различающихся конкретных условий каждой отдельной страны. На уровне же надстрановых, т. е. собственно глобальных, процессов каких–либо правил рыночного функционирования просто нет. Да и институты, обеспечивающие их формирование, пока что отсутствуют, а имеющиеся центры принятия планетарных решений в лице и ведущих стран, и международных экономических организаций — из–за перекосов транснациональных мотиваций — озабочены лишь эгоистичными интересами базирующихся в авангардных странах ТНК: они полностью (МВФ, ВТО — особенно) сосредоточены на «добровольно–принудительном» взламывании экономических границ развивающихся стран; на преодолении преград на пути продвижения транснациональных капиталов, товаров и услуг, — что как раз и возрождает преодоленный уже, казалось бы, в середине XX столетия необузданный дикий рынок.
И это пренебрежительное отношение ведущих мировых игроков к проблемам институционального рыночного обустройства, т. е. упорядочения и облагораживания глобального пространства, оборачивается не только хищничеством, но и чудовищной неравновесностью, грозящей подрывом устоев не только третьего мира, но и мира высокоразвитых стран.
Конечно, неоднородность планетарного пространства, а также полнейшая институциональная необустроенность сферы глобализации существенно усложняют сам процесс рыночно–глобальной адаптации. Однако поразительно другое — то, что к развязыванию узлов этой сложнейшей проблематики пока что авангард человечества даже не приступал. Ведь даже ответом на кризисно–финансовые глобальные потрясения были лишь меры национально–государственные. В том числе и в США, несущих главную ответственность за огрехи глобализации. Похоже, что надежды на обуздание глобализации и ее упорядочение пока что связываются лишь с процессами регионализации. Но это — самый невыгодный вариант для ныне победоносного Западного мира.
Неспособность (а скорее незаинтересованность) лидирующего в мире Запада упорядочить механизмы реализации глобально–рыночных отношений является одним из проявлений кризиса западных стратегий, особенно в контексте ответа на планетарные вызовы нашего времени.
Этот кризис, из–за которого глобализация пущена на самотек, а ее пришпоривание имеет лишь своекорыстный характер, несет с собой множество отрицательных, в том числе и для Запада, последствий. Концентрированно они (эти угрозы) проявляются в углубляющемся разрыве миров и, особенно, — в нарастающей асимметрии показателей жизненных уровней. Выше уже обозначались бумеранги (в том числе потоки мигрантов и терроризм), рикошетящие по Западу на почве его эгоистичных достижений.
Но дело не сводится только к этим последствиям. Триумфальное планетарное шествие глобализации, подстегиваемой Западным Проектом, порождает и другие масштабные угрозы.
Прежде всего, — это нарастающая, в том числе и в странах Запада, теневизация и криминализация экономики. Получается, что Запад, целенаправленно поначалу открывший банки и оффшоры для откачки из постсоветских стран мыслимых и немыслимых богатств, сам в конце концов попал в эту ловушку. И это понятно, поскольку массовый приток грязных денег не мог свестись к финансам как таковым; «братки», стоящие за этими деньгами, влились с ними в пределы западного рая. Когда же (ФАТФ и прочие) там спохватились, было уже поздно: значительная (по критериям дееспособности) часть стран уже говорила на нашей «фене».
Понятно, что теневизация в такой ситуации и в экономике высокоразвитых стран, т е. стран ОЭСР, была неотвратима. Так, даже в трех германоязычных странах (Австрии, Германии, Швейцарии), известных своим умением хозяйствовать и уважением к закону, вырисовывается тревожная картина. С 1975 по 2002 г. удельный вес теневой экономики вырос здесь в несколько раз — с 2–6% до 10–16%980.
В других государствах ситуация еще хуже. В 90‑е годы нелегальный бизнес достиг внушительных масштабов практически повсеместно. По данным профессора Ф. Шнайдера из Линца (Австрия), в 2000–2001 гг. в теневой экономике стран Организации экономического сотрудничества и развития было занято 15,3% рабочей силы и производилось 16,7% «официального» ВВП. В постсоветских государствах, странах Центральной и Восточной Европы эти показатели, разумеется, были намного выше — соответственно 30,2% и 38%981.
Но самым опасным следствием пробуждения глобализацией исчезавшего было хищнического рынка стало крайнее, по сути катастрофическое, обострение проблем экологических.
Нынешняя модель глобализации ставит и развивающийся, и западный успешный мир (особенно США) в положение, когда рыночно–мотивированное разрушение природной среды оказывается неизбежным. Развивающимся странам, в силу их тотальной открытости и беззащитности, ничего не остается, как использовать конкурентные преимущества в виде (кроме дешевой рабочей силы) продажи по заниженным ценам доступа к природным ресурсам и эксплуатации перенесенных из Запада грязных производств. Бедность и неразвитость побуждают их экономить на затратах, предназначенных для стабилизации (не говоря об улучшении) природной среды.
Высокоразвитые же страны равнодушны к обостряющимся (вне своих пределов) экологическим проблемам по причинам как внутренним, так и внешним. Внешние причины просты — проблемы других народов далеки от ихнего восприятия; ну, а связь чужих и грядущих собственных проблем пока не осознается: ситуация сегодняшнего комфорта убаюкивает; кажется, что зеленая травка и подстриженные кустики для планетарных экологических катастроф неуязвимы.
Посложнее выглядят внутренние истоки экологического равнодушия. Их природа связана с неистребимостью (особенно в США) ажиотажного потребления, с учащающейся сменой моды на одни предметы модой на другие. Потребительство — это не просто жадность, это необходимое условие реализации установки из денег делать деньги, что и происходит в условиях глобализации успешнее всего за счет эксплуатации чужих рынков и чужих природных ресурсов. Осуществляемая Западом политика глобальной открытости и дерегулирования незападных миров делает природные богатства всей планеты объектами легкой наживы и великого соблазна. Рынок же, одичавший в условиях глобализации, а к тому же совмещенный в неразвитых странах с полнейшим игнорированием социальных обязательств, лишь потворствует этому.
Получается, таким образом, что переусердствование и «передового», и отстало