лянуть и на выделяемые А. Дж. Тойнби три генерации цивилизаций: первичные — т. е. независимо возникающие, и дочерние первой и второй серий.
Первичные, возникающие на первобытной основе цивилизации, собственно говоря, готовят почву для сдвигов «осевого времени». Однако сами они либо гибнут, не достигая его уровня (как Крито–Микенская, Хараппская долины р. Инд или Шан–Иньская в Китае), либо оказываются как бы на периферии соответствующих процессов (Египет и Месопотамия по отношению к Греции, Палестине и Ирану). Отдельный случай — восприятие едва возникшими на периферии мощных цивилизационных центров средневековья раннеклассовыми обществами культурных достижений их соседей (Русь и Византия, Западный Судан и мусульманская Северная Африка, Япония и Китай).
Цивилизации, возникающие на руинах предшествующих, как правило при участии пришлого варварского элемента (дочерние первой серии) — такие, как Античная, зороастрийского Ирана, традиционные Индийская и Китайская, а также выделенная А. Дж. Тойнби, но не вполне четко им очерченная Сирийская, — на ранних фазах развития осуществляют, а затем закрепляют прорыв «осевого времени».
Однако, если в Китайско–Дальневосточном и Индийско–Южноазиатском макрорегионах соответствующие достижения, особенно в духовной сфере (конфуцианство, даосизм, буддизм, вырастающий из учения упанишад ведантизм и пр.), признаются непревзойденными, консервируются, формализуются и до определенной степени окостеневают, так в сущности и не выработав форм, доступных и понятных широким массам, то в Переднеазиатско–Средиземноморском (с подключаемыми к нему Кавказом и Европой) макрорегионе в условиях сложнейших межцивилизационных отношений (с элементами как конфронтации, так и взаимообогащения) удалось выработать более персоналистически ориентированные вероучения — сперва иудаизм и зороастризм, а затем христианство и ислам. Два последних становятся духовной подосновой трех великих цивилизационных миров Средневековья: Восточнохристианского и Западнохристианского, а также Мусульманского. Все они вырастают из восточносредиземноморско–переднеазиатского, по преимуществу иудейско–греческого (с разнообразнейшими иранскими, египетскими, римскими и пр. инъекциями), синтеза рубежа эр, по–разному переплавляя духовные достижения «осевого времени» обществ названного региона в целостные социокультурные системы соответствующих цивилизаций.
С учетом ранее рассматривавшейся концепции стадий и путей развития человечества переосмысления требует вопрос о всемирно–исторической роли Западнохристианско–Новоевропейско–Североатлантической цивилизации, качественно обновляющейся в эпоху Возрождения, Реформации и Великих географических открытий. Главным в этом отношении является обнаружение причин того, почему именно Западная Европа в данное время инициировала начало перехода человечества к качественно новой — индустриальной, связанной с глобальной интеграцией человечества стадии.
Предложенные в течение последних столетий объяснения западного лидерства (Г. В. Гегеля, Ф. Гизо, К. Маркса, В. Зомбарта, М. Вебера, А. Дж. Тойнби, У. Ростоу, В. Мак–Нила и др.) с разных сторон подходят к решению этой проблемы, однако не дают целостного основания. В течение Нового времени Запад (находившийся где–то до времен монгольских завоеваний и, безусловно, до начала Крестовых походов на периферии ведущих цивилизационных центров) преобразовал себя, а затем и весь остальной мир, интегрировав и структурировав его вокруг себя к концу XIX в.
Предложенная А. Дж. Тойнби, глубоко продуманная и фактографически выверенная модель взаимоотношений Западной цивилизации с прочими социокультурными мирами требует дальнейшей разработки в плане уточнения внутренней цивилизационной природы (с базовыми ценностями и пр.) как Западной, так и всех прочих цивилизаций. Почему на вызов Запада не только Индия и Китай, но даже культурно близкие Китай и Япония, также Турция, Иран и Саудовская Аравия, и пр. реагировали и реагируют по–разному?
Кроме того, как выясняется, мировая интеграция под эгидой Запада, вовлечение им соседей в формируемую им глобальную структуру, проходила как бы в два этапа. Сперва к Европе были подключены обе Америки с побережьем Африки (в качестве поставщика рабской силы для плантаций Нового Света), с одной стороны, и Восточноевропейско–Евразийский регион (православные земли в составе Речи Посполитой, затем Российское государство) — с другой. При всех различиях в политическом устройстве и связанных с ним силовых реакциях оба эти субцивилизационные региона превращаются в аграрно–сырьевые придатки и рынки сбыта промышленных товаров для стран Запада. Более того, несмотря на все большее укрепление на Западе идеи свободного труда, в обоих названных регионах усиливается и процветает вплоть до 60‑х г. XIX в. труд подневольный (плантационное рабство, крепостничество и пр.). На втором этапе в инициируемую Западом мировую интеграцию втягиваются (с разными для них последствиями) Мусульманский, Индийско–Южноазиатский и Китайско–Дальневосточный миры. Первая мировая война со всей очевидностью засвидетельствовала функциональное единство человечества.
Поэтому на первый план выдвигается проблема осмысления движения человечества к дискретному (прежде всего в цивилизационном, но также и других — этническом, государственно–политическом и пр. отношениях) единству, к формированию глобальной, всемирной макроцивилизационной системы.
ГЛАВА 2: СТАДИАЛЬНЫЕ ФЛУКТУАЦИИ В ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА(И. Н. Рассоха)
Исторические стадиальные флуктуации и поступательное развитие человечества
Современная ситуация в философии, ситуация «постмодерна», характеризуется глубоким кризисом практически всех основных идеологических течений и философских школ. Суть этого кризиса в том, что (Здесь и далее курсив мой. — Авт.) эти течения и школы так или иначе доказали свою несостоятельность, т. е. критики каждого из направлений оказались более правы, чем его защитники.
Однако в социальной философии и философии истории (эти понятия достаточно близки) данный кризис часто проявляется специфически — как стремление к конструктивному синтезу различных, изначально противоречащих друг другу методологических подходов, таких, как цивилизационный и формационный (стадиальный). Это связано с накоплением в последние десятилетия огромного количества новых исторических фактов, которые необъяснимы в рамках каждого из традиционных концептуальных подходов.
Так, с одной стороны, стало очевидным, что уже по крайней мере с начала бронзового века большинство народов Старого Света посредством интенсивных экономических и культурных связей объединились в целостную динамичную систему с общими ритмами развития78.
Это ставит под сомнение любые подходы, рассматривающие группы стран с общей религией (что обычно понимается под цивилизациями) как замкнутые системы, развивающиеся по своим внутренним законам.
С другой же стороны, накопленные факты свидетельствуют о зигзагообразном характере истории человечества, к тому же часто наблюдается несоответствие между уровнем технологии и уровнем социально–культурного развития конкретных обществ. Это создает серьезнейшие трудности для формационного подхода. Ярким примером несовершенства традиционных методологических подходов служит необъяснимость, казалось бы, уже давно и хорошо изученного феномена античной цивилизации. Так, древнегреческая культура в целом стала фундаментом всей последующей цивилизации Запада. Но сам феномен «древнегреческого чуда» — поразительного всплеска духовной энергии маленького народа — так и не получил убедительного объяснения.
В этой связи перспективной представляется система подходов, развиваемых историками школы «Анналов», в особенности концепция мира–экономики, разработанная Ф. Броделем. В своей эпохальной работе «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв.» он дает весьма развернутую и убедительную трактовку этого понятия. Мир–экономика — это «экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, которому его внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство». В частности, в средние века такой мир–экономика сформировался в Западной Европе — до Польши и Скандинавии включительно. Причем пространство мира–экономики наряду с отсталой периферией «предполагает наличие некоего центра, служащего к выгоде какого–либо города и какого–либо уже господствующего капитализма». При этом, как правило, границы мира–экономики совпадают с границами культурными, цивилизационными. «Так, вексель, главное оружие торгового капитализма Запада, обращался почти исключительно в пределах христианского мира еще в XVIII в., не переходя эти пределы в направлении мира ислама, Московской Руси или Дальнего Востока. Не оставаться в кругу своих, в кругу купцов, руководствовавшихся теми же принципами и подчинявшихся той же юрисдикции, означало бы рисковать сверх меры. Тем не менее здесь речь шла не о техническом препятствии, а скорее о культурном неприятии, поскольку за пределами Запада существовали плотные и эффективные кругообороты векселей, к выгоде купцов мусульманских, армянских или индийских. И эти кругообороты в свою очередь останавливались у границ соответствующих культур»79.
Как видим, концепция «мира–экономики» вобрала в себя черты всех трех рассмотренных выше концепций. По сути, миры–экономики в описании Ф. Броделя — это те же цивилизации. Ф. Бродель в этой же работе выделяет четыре стадии развития человеческих обществ: «дикости» (присваивающего хозяйства), варварства (стадия «культуры»), цивилизации Старого порядка и стадию «современного (индустриального) общества». Важнейшую роль в концепции «мира–экономики» играет понятие его центра. В целом в каждом мире–экономике в направлении от периферии к центру формировались все более высокоразвитые в социально–экономическом отношении общества, в том числе имевшие современные черты (на что впервые обратили внимание историки — «модернизаторы» — Т. Момзен, Э. Мейер, М. Ростовцев).