С развалом СССР и образованием на его территории отдельных государств жизнедеятельность последних оказывается в прямой связи (в сущности — зависимости) от характера взаимодействия с Западом. Сказанное вполне самоочевидно. Однако мало кто подходит к решению возникающих в связи с этим актуальных задач с точки зрения не просто отношений России, Грузии и пр. с одним из западных государств или Западом как таковым, но в контексте общемирового взаимодействия цивилизационных систем, взятого в его исторической динамике.
Многие базовые черты Новоевропейской цивилизации уходят своими корнями в глубокое историческое прошлое образовывавших ее народов. И без пусть даже самого беглого рассмотрения генезиса этих признаков понять специфику Запада, его неповторимого духа невозможно.
Явственные проявления нового духа Запада видны уже на втором этапе Средневековья (во втором феодальном периоде, по М. Блоку150). Среди них, в первую очередь, следует назвать такие феномены, как: 1) активная купеческая и банковская деятельность при появлении первых мануфактур — особенно в Италии с XIII в.; 2) начало формирования централизованных государств и наций, прежде всего во Франции и Англии после окончания Столетней войны и Войны алой и белой роз; 3) рационалистическое отношение к миру, вполне проявившееся уже в схоластике; 4) яркий индивидуализм, сочетающийся с ненасытной жаждой наживы и духом авантюризма, выражающийся с особенной силой в заморской экспансии Португалии (с XV в.), затем Испании и пр., что привело к эпохе Великих географических открытий; 5) утверждение нового, религиозно освященного отношения к труду как к призванию каждого человека, что с особой силой, как показал М. Вебер151, проявилось в течениях раннего протестантизма, в особенности — в кальвинизме.
Качественный перелом в развитии Западной Европы был связан с Возрождением, Великими географическими открытиями рубежа XV–XVI вв., Реформацией и утверждением раннебуржуазных отношений как особого, самостоятельного экономического уклада в экономической жизни ряда ведущих стран Западной Европы (начиная с Нидерландов, где во второй половине XVI в. и происходит первая буржуазная революция).
При этом скрещение формировавшихся и разворачивавшихся вполне автономно индивидуалистического рационализма и гуманистическо–гедонистической установки Ренессанса в Италии и других, испытывавших ее влияние, романских стран, с одной стороны, и индивидуалистических религиозных исканий в Европе севернее Альп — с другой, при развивавшейся быстрыми темпами предпринимательской деятельности в городах, достаточно самостоятельных в условиях расшатывания устоев феодализма, дискредитации католической церкви и слабости государственных структур привело к грандиозной трансформации всей социокультурной западноевропейской системы уже в первой половине XVI в.
Реформация и утверждение (с последующим бурным развитием) капитализма, как известно, были тесно взаимосвязаны, однако не по модели причины и следствия (М. Лютер, к примеру, менее всего был настроен выражать интересы экономически поднимавшегося бюргерства, скорее уж ориентируясь на князей Средней и Северной Германии), а в соответствии с принципом появления качественно нового взаимодействия в точке пересечения автономно развивавшихся, но в некоторый момент встретившихся процессов. С этого времени Запад охватывает дух наживы и стремление к внешней экспансии, в значительной степени получающих и религиозную мотивацию (особенно в кальвинизме с его идеей богоизбранности горстки людей, признаком которой в этой жизни является деловой успех).
Без учета этих и многих других исторических аспектов цивилизационного процесса на Западе мы не поймем ни его специфики, ни характера его взаимодействия с остальным человечеством. Поэтому и рассмотрение предложенной темы целесообразно начинать с выявления самих истоков цивилизационного мира Запада.
Рассматривая генезис феодально–католического общества средневекового Запада (на базе которого, пусть в определенном смысле и через его отрицание, на рубеже XV–XVI вв. возникает прообраз Новоевропейской цивилизации) следует подчеркнуть, что своими специфическими чертами она обязана не только антично–древнехристианскому наследию (как это обычно подчеркивается), но и традициям варварских, преимущественно кельтско–германских народов.
Именно в Северо–Западной Европе вследствие саморазвития местных общественных структур сформировалась своеобразная система вполне автаркичных в производственном отношении большесемейных домохозяйств, объединенных в общины, выполнявшие по преимуществу политические, культовые и юридические функции. Такую общественную структуру К. Маркс называл «германским способом производства». В его системе община «даже чисто внешне» существует лишь в форме периодических сходок глав большесемейных домохозяйств, самостоятельно владеющих средствами производства и экономически независимых друг от друга, для решения общезначимых вопросов. Каждая семья выступает самостоятельной экономической единицей–ячейкой, а «община существует только во взаимных отношениях друг к другу этих индивидуальных земельных собственников как таковых»152. В такой ситуации вся общинная собственность является общей собственностью индивидуальных собственников, а не собственностью союза этих собственников; «община выступает, следовательно, как объединение, а не как союз, как единение»153.
При этом в других своих работах К. Маркс отмечал, что на финальных стадиях первобытности имеются тенденции развития в дальнейшем двух форм землевладения — государственного и частного154. Он подчеркивал дуалистический характер земледельческой общины, определяющийся противоречием между наличием частных домохозяйств и семейным присвоением произведенной продукции, с одной стороны, и общей собственностью на основное средство производства (землю) — с другой. Там, где условия благоприятствовали ведению отдельного семейного хозяйства, частнособственнические тенденции в исторической перспективе возобладали. Последнему благоприятствовало и сосредоточение в руках семьи движимого имущества, в частности — скота, которое, не находясь под контролем общины, способствовало ее разложению155.
Археологическими исследованиями установлено, что на большей части Европы с переходом к бронзовому веку (в условиях общей аридизации и некоторого похолодания, при тотальном крахе древнеземледельческих энеолитических обществ круга культур «расписной керамики» и распространения из северопричерноморских степей на запад пастушеских индоевропейских племен) удельный вес скотоводства по отношению к земледелию резко возрастает156.
При этом, внедряясь в сплошные лесные массивы Восточной Европы в бассейнах рек, впадающих в Балтийское и Северное моря (Висла, Одер, Эльба, Рейн) скотоводы–индоевропейцы расселялись небольшими коллективами, осваивая удобные для хозяйственного использования участки. В таких условиях общины могли складываться и развиваться лишь как союзы разбросанных на определенном удалении друг от друга большесемейных домохозяйств. А с переходом к железному веку, при техническом переоснащении, возрастает и роль земледелия, предполагавшего широкую вырубку лесов157.
Данный путь социально–экономического развития разительно отличался не только от древневосточного («азиатского способа производства»), но и от античного, характеризующегося появлением полисной общины с ее специфической формой общественных отношений. В то же время общественные системы «германского» и «античного» типов между собой гораздо ближе, чем каждая из них к восточной («азиатской»), основанной на реализации, используя терминологию Л. С. Васильева, принципа государственной власти–собственности158, связанной с возростанием роли бюрократии в организации производственного процесса и централизованном перераспределении (редистрибуции) произведенной обществом продукции.
В двух первых случаях («античном» и «германском») мы видим становление и утверждение принципов частной собственности и индивидуальных прав и свобод. Понятно, что античное общество гораздо ранее их сформулировало и законодательно закрепило. Однако создается впечатление, что варварская Европа рубежа эр на уровне общинного права соблюдала эти принципы не менее жестко. А уровень индивидуализации экономической жизнедеятельности отдельных, разбросанных среди лесов и болот, домохозяйств здесь был, пожалуй, даже более высоким, чем в античных полисах с их верховной собственностью на землю всего гражданского коллектива (при том, что отдельный индивид был собственником своего участка лишь как член полисной общины). Тем более это относится к позднеантичному обществу времен упадка Римской империи, когда, в ходе преодоления «кризиса III века», роль военно–бюрократического государства в организации социально–экономической жизни принципиально возростает, создавая основы будущей общественной системы Византии.
С такого рода реалиями социально–экономической жизни, при типичной для переходной от первобытности к цивилизации клановой природе общественных отношений, соотносится и ведущая роль аристократии в общественной жизни варварских обществ Европы при изначальной слабости монархического начала. Именно таким принципом построения отличалось уже кельтское общество и культура его правящей верхушки159. Подобная же система была присуща несколько более позднему, но по многим параметрам менее развитому, чем кельтское, древнегерманскому обществу160