, а также, судя по всему, пусть и в меньшей мере, древним славянам и балтам.
Наиболее выразительно такая общественная система реконструируется у раннесредневековых скандинавов, которые именно на ее основе, без какого–либо заметного заимствования социально–политического опыта западнохристианской Европы, создали свои первые раннегосударственные образования161.
Поэтому не удивительно, что, как подчеркивает А. И. Фурсов162, первые ростки капитализма (как, добавлю, и гражданских прав и свобод в их новоевропейском понимании) прослеживаются именно там, где античное наследие практически не ощущалось — в Нидерландах, Англии, Шотландии и пр. Местные глубинные основы частнособственнического индивидуализма и соответствующего типа правосознания уходят корнями в структуры «германского способа производства» и постепенно раскрывают свои возможности в течение всего Средневековья и начала Нового времени.
Сказанное, понятно, не преуменьшает значение позднеантично–раннехристианского вклада в становление и развитие Западнохристианско–Новоевропейского мира, однако не позволяет выводить всю его специфику из древнесредиземноморского наследия. По сравнению с позднеримской военно–бюрократической системой варварский мир Европы демонстрировал значительно большую индивидуальную свободу основной массы населения — общинников–воинов, имевших собственные домохозяйства и непосредственно принимавших участие в общественно–политической жизни.
При этом, как отмечает Ж. Ле Гофф, после завоеваний имперских провинций у варваров уважение к личной собственности было более развитым, чем у пост–римлян. Капитул 27 о кражах Саллической правды очень дотошен и суров в отношении даже мельчайших посягательств на собственность: потрава скотом чужой нивы, кошение травы на чужом поле и пр. Привязанность мелкого крестьянина–варвара к своей собственности, к своему аллоду питалась стремлением утвердить свою свободу в стране, где масса коренного населения уже находилась в той или иной форме зависимости от крупных землевладельцев. Конечно, со временем большая часть аллодов оказалась поглощенной феодальными владениями, однако если не на уровне владения, то на уровне пользования на протяжении всей средневековой эпохи сохранялось представление о хозяйственных правонарушениях как о тяжких преступлениях163.
Таким образом, феодальное земельное право даже в тех странах, где оно достигло своего высшего развития (как Франция или западные земли Германии), оставалось своеобразной надстройкой над традиционным правом отдельных крестьян на их землю, при том, что во многих государствах Западной Европы (как Швеция, Норвегия или Кастилия) свободное индивидуальное крестьянское домохозяйство оставалось основой экономической жизни в течение всего Средневековья.
Феодализм (понимаемый, естественно, не как формация, а в качестве особой политической системы сеньерально–вассальной иерархии, основанной на личной преданности и условном землевладении) не проистекал из производственной необходимости (как, например, государственно–бюрократическая система в условиях ирригационного земледелия на Востоке). Уже на стадии формирования Западнохристианского мира на частнособственнических принципах основывалась не только торгово–ремесленная сфера (как это было уже типично и для Востока), но, во многом, и земледелие, над которым впоследствии выросли феодальные структуры.
В отличие от Востока и даже Античности (в ее классическом, полисном виде), Западнохристианский мир с самого начала содержала пусть сперва и малоразвитые, но все же вполне явственные, зачатки частнособственнических отношений и в аграрной сфере. Политическая власть здесь, в отличие от Востока, не была органически связана с организацией экономической деятельности, но, в то же время, отчуждала внеэкономическим способом прибавочный продукт у производящих сословий, в особенности у крестьян.
Возвращаясь к вопросу о древнесредиземноморском наследии в социокультурной системе средневекового Запада, следует разграничивать то, что, во–первых, перешло из классического античного наследия и императорского Рима, и, во–вторых, от древнего христианства, складывавшегося, как известно, в качестве идейной, религиозно–нравственной альтернативы позднеантичному обществу, затем пошедшего на примирение и даже союз с властью, но в середине I тыс. оказавшегося в принципиально различных условиях в Восточном и Западном Средиземноморье.
От Античности Запад унаследовал, прежде всего (не говоря о некоторых научных знаниях, технических изобретениях и пр.) выборную систему коммунально–городского самоуправления, рационалистический подход к решению проблем и понятие о законодательно оформленном правопорядке, а также, что особенно важно, представление о своей цивилизационной идентификации, основанной на идее Западной Римской империи и единстве венчавшейся римским первосвященником (папой) церковной структуры.
И древнегреческие полисы, и во многом подобные им древнеиталийские городские общины (civitas) имели своими элементами отдельные домохозяйства, главы которых обладали полнотой гражданских прав и выборным путем формировали органы самоуправления. Во времена эллинистических монархий и, тем более, Римской империи автономные права таких городских общин все более урезались и нарушались, однако традиция муниципального самоуправления сохраняется до конца Античности и переходит в Раннее Средневековье.
Прежде всего это наблюдается в пределах бывшей Западной Римской империи, на территориях, оказавшихся под властью слабых варварских королей, тогда как в Византии государственная машина в Раннем Средневековье ликвидирует остатки городского самоуправления. Дольше всего оно удерживалось на периферии этой империи — в Херсонесе–Херсоне, к примеру — до 30‑х гг. IX в.164 В этом отношении особенно характерным является пример Венеции, которая, сохраняя и развивая традиции античного самоуправления и под номинальной византийской властью, в X в. превращается в самостоятельную республику. Для сравнения, страны Халифата, многие из которых (в пределах Средиземноморья — от Сирии до Испании) ранее составляли органическую часть Античного мира, городского самоуправления не знали. Определенное исключение составляли лишь священные города Хиджаза — Мекка и Медина, не имевшие никакого отношения к античному наследию.
На античной почве вырастает и западный рационализм — в его предельно широком понимании, как склонности решать разнообразнейшие проблемы при помощи формально–логических операций, безотносительно к тому, берутся ли исходные посылки из Библии, авторитетных философов (прежде всего схоластами — у Аристотеля) или эксперимента (как в новоевропейской науке). Разум воспринимается как нечто самодостаточное, поставленное над прочим бытием в качестве судии и оценщика.
В качестве связующего звена между античным и средневековым западным рационализмом выступает Боэций (480–526 гг.), которого называют последним римлянином и первым схоластом, а затем Иоанн Скот Эриугена (ок. 800 — ок. 877 гг.). Последний, при всем том огромном влиянии, которое он испытал со стороны восточнохристианской теологии, в частности‑Corpus Areopagiticum, подходит к религиозной проблематике сугубо рационалистически, провозглашая (как тысячелетием позднее Г. В. Гегель), что подлинная философия суть ни что иное, как религия, а подлинная религия — это истинная философия, и потому никто не восходит на небо иначе как через философию165.
В последующие времена рационализация отношения к окружающему миру начинает непосредственно влиять и на производственную сферу, содействуя «сельскохозяйственной и промышленной революции» XI–XII вв., когда «Западная Европа пережила беспрецедентный технологический бум»166. С этого времени Западнохристианский мир окончательно становится на тот новый путь, который в конце концов приводит его к капитализму и промышленному перевороту167.
Не угасли на Западе при переходе от Античности к Средневековью и традиции римского права. Свою роль в этом сыграла его кодификация в Византии в правление Юстиниана I (527–565 гг.). В большинстве регионов Запада правовое регулирование всю первую половину Средневековья строилось в соответствии с традиционным правом «варварских правд» и, позднее, феодальными нормами. Однако элементы позднеантичного правосознания сохранялись в коммунах юга Европы, особенно в североитальянских городах. И при первом же оживлении городской жизни, уже в XI в., традиции римского права получают здесь новую жизнь, адаптируясь к потребностям жизни торгово–ремесленных социумов.
В этом смысле примечательно, что старейший в Западнохристианском мире университет, Болонский, возникает в XI в. в результате объединения учащихся, прибывших из разных мест для изучения юриспруденции. В XIII в. число учащихся в нем достигало 10 тыс. человек, но он оставался по существу юридическим учебным заведением, главными предметами преподавания в котором были римское и каноническое право. И только в XIV в. в нем возникли факультеты теологии, философии и медицины.
Существенным было и то, что Западная Европа унаследовала от Римской империи ощущение единства, которое в идеале мыслилось в виде восстановленной Западной империи. И во времена Карла Великого, Карла V и Наполеона западнохристианская Европа была к этому близка. От Западной Римской империи и империи Карла Великого составляющие Запад регионы сохранили представление о своей цивилизационной идентичности, несмотря на то, что уже в Раннем Средневековье он состоял из двух основных субцивилизационных центров — южного, романоязычного, где в XVI в. удерживается католичество, и северного, германоязычного, где в названном столетии преимущественно побеждает протестантизм.