ает ее А. Ф. Лосев222 Эта установка получила наиболее яркое выражение в «Речи о достоинстве человека» Пикко делла Мирандолы. Проблема свободы расширяется и начинает восприниматься как свобода творчества, деятельности, свобода человеческого духа и свобода мысли.
Таким образом, новоевропейскую рациональность можно рассматривать как целостный сложный системно–структурный феномен, который сформировался в процессе культурно–исторического развития в результате адаптации античного духовного наследия Западнохристианским миром и соединил в себе разнонаправленные силы, идеи, которые, находясь в беспрерывной борьбе между собой, обогащают европейскую культуру глубиной и жизненностью. В XX в. рациональность как целостное универсальное явление, которое является глубинным свойством человеческого мышления и содержательной характеристикой новоевропейской культуры, распространяется на все виды человеческой деятельности. Это обуславливает необходимость ее комплексного междисциплинарного изучения в диапазоне от истории и теории культуры, социологии, философии до экономики и политологии.
Трансформация Западнохристианской системы в Новоевропейско–Североатлантическую цивилизацию(Ю. В. Павленко)
К рубежу XV–XVI вв. Западная Европа уже вполне подошла к раскрытию идеи индивидуальной свободы, базирующейся на праве частной собственности и реализующейся в гражданских правах. Ее неотъемлемым аспектом была и духовная свобода личности, утверждавшаяся к югу и северу от Альп в двух существенно различных формах, пытавшихся опереться на две самостоятельные традиции — античную и древнехристианскую.
Имеются в виду, с одной стороны, итальянский, несколько шире — романский гуманизм, делавший акцент на самоценности и самодостаточности человеческой индивидуальности в ракурсе ее гедонистического, чувственно–эстетического отношения к миру, и, с другой стороны, немецкая (а вскоре также швейцарская, нидерландская, английская, шотландская, скандинавская) Реформация, концентрировавшая внимание прежде всего на индивидуальной религиозно–нравственной ответственности, на духовной собранности человека, активно и рационально действующего в материально практической плоскости, однако рассматривающего эту деятельность как священное призвание, в конечном счете — как служение Богу, при том, что между ним и Богом устранены всякие посредники.
Религиозно освященная установка на труд и накопление, при категорическом осуждении протестантизмом траты денег на мирские развлечения, способствовала первоначальному накоплению капитала, а, следовательно, и укреплению персональной экономической (и всякой прочей) свободы зарождающегося буржуазного класса. Его представители, руководствуясь буквой и духом кальвинизма с его кощунственной не только в пределах христианства, но и в какой угодно развитой религии, идеей об изначальной избранности ко спасению небольшой группы лиц, при извечной обреченности всех прочих, что б те ни делали, на вечные муки, богатели и воспринимали свой материальный успех как свидетельство личной богоизбранности. Они все более активно начинали бороться и за утверждение собственной политической власти, выдвигая буржуазно–республиканскую альтернативу идее монархического правления (кальвинисты Швейцарии и Нидерландов, затем — кальвинисты–пуритане Англии и Шотландии, в иной форме — протестанты, переселяющиеся на Восточное побережье Северной Америки).
Собственность, таким образом, не только начинает освобождаться от абсолютистской власти монархов, опирающихся на дворянство, но сама стремится к этой власти и в той или иной форме получает ее в первых буржуазных революциях, проходивших под протестантскими, прежде всего — кальвинистскими, лозунгами.
С эпохи Возрождения, тем более — Реформации, в Западнохристианском мире уже массовый человек (а не только пророк, мудрец, философ, подвижник–мистик, как то наблюдается во всех остальных цивилизациях с «осевого времени») находит опору в самом себе через утверждение собственной укорененности в сакральном плане бытия или через ощущение личной, никем и ничем не опосредованной, связи с Богом. И если романский мир часто трактует это мироощущение в духе пантеистически понятого неоплатонизма (с последним мощным аккордом в натурфилософии Дж. Бруно), что уже снижает трагизм персональной драмы жизни отдельной личности, то преимущественно германоязычный протестантский мир доводит накал надежд, сомнений, упований на персональное спасение и личных отношений конкретного верующего с Богом до максимального напряжения, как то видим в жизни многих северян от М. Лютера до С. Кьеркьегора.
Глубоко созвучны такому тонусу интуиции Б. Паскаля, как и всего полупротестантского по своему духу янсенизма. А в философии Р. Декарта, внешне вполне лояльной католическому вероучению, индивидуальный разум (еще полагаясь на то, что «Бог не может лгать») уже фактически возведен в ранг высшего судии и законодателя окружающей человека реальности — что, совместно с пафосом Ф. Бэкона относительно призвания человека к покорению и преобразованию природы, готовит почву для просветительского рационализма.
Секуляризация сознания в эпоху Просвещения способствовала формулированию понятия о «естественных правах и свободах человека» отчасти уже в Англии после «Славной революции» 1688 г., а затем с новой силой во Франции середины XVIII в., тогда как деятели Американской революции (сами — приверженцы просветительской идеологии) в соответствии с протестантскими традициями обосновывали эти права скорее при помощи идейного наследия Библии. Однако в обоих случаях во второй половине XVIII в. имеем и декларации прав человека, и попытки (вполне удавшиеся тогда лишь в североамериканских штатах) подчинить деятельность государственных структур интересам частных собственников, на чьи налоги и существует государство западного образца. Еще ранее это в значительной степени было реализовано в Северных Нидерландах и Англии.
Таким образом, выражаясь метафорически, с середины XVI в. до конца XVIII в. в наиболее развитых странах Запада (Нидерланды, Англия с Шотландией, Франция) и в освободившихся от британского владычества североамериканских колониях собственность, окрепшая экономически и юридически, и получившая идеологическое обоснование своей самоценности в протестантизме и просветительстве, восстает против абсолютистски–бюрократической власти и берет в свои руки государственный аппарат, который с этого момента ставится на службу интересам частных собственников. Этому в конце XVIII в. соответствуют и другие преобразования, среди которых особенно следует отметить активизацию колониальной экспансии и промышленный переворот, связанные в свою очередь как с ростом предпринимательской активности, так и с возростанием объема научно–технических знаний. Все это в первую очередь касается Англии.
Такое развитие происходило на основе постепенного (начинавшегося еще у Ф. Бэкона) и в дальнейшем усиливавшегося утилитарно–прагматического отношения к знанию как к способу овладения силами и богатствами природы во имя их потребления. Десакрализация природы в механистической картине мира, утверждающейся в XVII–XVIII вв., происходит параллельно с выработкой у представителей Новоевропейской цивилизации хищнически–потребительского отношения и к природным ресурсам, и к окружающим обществам. Запад считает себя вправе использовать их в собственных утилитарных интересах, не задумываясь пока о последствиях такого отношения не только для природы и соседних обществ, но и для самого себя.
И на природу, и на другие народы западные европейцы веками приучались смотреть как на средство удовлетворения собственных потребностей. Проследить это можно со Средневековья. Если 1‑й крестовый поход действительно вдохновлялся религиозными чувствами (что, естественно, не исключало и корыстных мотивов его участников), то IV-й крестовый поход, планировавшийся против мусульманского Египта и обернувшийся разграблением христианского Константинополя с разделом между главарями этой акции и венецианцами владений Византии, уже со всей очевидностью демонстрирует этот взгляд.
В контексте такой установки свое объяснение находит и уничтожение большей части населения обеих Америк, и трансатлантическая торговля черными невольниками с их дальнейшей эксплуатацией на рационально организованных плантациях, и колониальный раздел мира, и отношение фашистов к «низшим расам» с проектом уничтожения одних (евреев, цыган) и превращением в рабов индустриальной эры других (в частности — славян).
Западнохристианский мир Средневековья, претерпевая глубинные трансформации в эпоху Возрождения, Реформации и Великих географических открытий, превращается в мир Новоевропейский, который по сути уже со времен Семилетней войны (1756–1763 гг.), тем более с провозглашения «Декларации независимости» США в 1776 г., становится миром Североатлантическим. И следует учитывать, что наиболее характерные и специфические черты Западной цивилизации в Северной Америке проявились куда более глубоко и ярко, чем в самой Западной Европе, — в силу того, что на новых землях выходцы из Европы не были отягощены феодально–абсолютистским, церковно–клерикальным и корпоративно–цеховым наследием.
Устремлявшиеся в Северную Америку в XVII–XVIII вв. колонисты как раз и были людьми, решительно порывавшими со старыми традициями, сковывавшими индивидуальные предпринимательские силы и личную свободу практической самореализации. При этом не следует забывать, что в своем большинстве эти люди (при темном, зачастую криминальном прошлом некоторых из них) были рьяными протестантами, по большей части представителями различных ответвлений кальвинизма (реформаты, пуритане, пресвитериане и пр.). Дух религиозной исключительности стимулировал практическую активность этих людей, поскольку показателем богоизбранности в кальвинизме выступает, как отмечалось ранее, деловой успех.
Таким образом, к концу XVIII в. Западная, уже Новоевропейско–Североатлантическая цивилизация вышла на принципиально новый уровень не только собственного, но и общечеловеческого развития — уровень, связанный прежде всего с победой капитализма и рационализма, созданием системы парламентской демократии и начавшимся в это время промышленным переворотом, наконец, с началом глобальной интеграции человечества под эгидой Запада, ведущие страны которого приступили к колониальному разделу мира. Внешне этот прорыв был ознаменован такими наиболее выразительными событиями того времени: