тся на революционно понятом марксизме. При этом усугубляющиеся внутренние противоречия накладываются на внешние бедствия — сперва (еще в ограниченном масштабе) в виде поражений в русско–японской войне 1904–1905 гг., а затем — перенапряжения и колоссальных, ничем не оправданных жертв 1914–1917 гг.
Взаимоналожение этих двух вполне самостоятельных процессов и обуславливает катастрофу 1917 г. Однако в результате Первой мировой войны в катастрофическом положении оказался весь мир. Началась подлинно всемирная — общечеловеческая — история: в форме системно–функционального взаимодействия всех цивилизаций, государств и народов планеты.
Таким образом, к началу XX в. всемирная макроцивилизационная суперсистема в целом уже сложилась — в виде, так сказать, трехчленной структуры. Ее господствующим, ведущим и системообразующим центром (ядром) выступал Западноевропейско–Североамериканский, или, проще, Североатлантический — Западный мир (с его непосредственными ответвлениями в Австралии, на Новой Зеландии, отчасти в Южной Африке и пр.); ближайшей периферией (внутренний пояс) — Восточноевропейско–Евразийский (в целом объединенный в рамках Российской империи, потом — СССР) и Латиноамериканский миры, родственные первому в исходных религиозно–духовных основаниях, а также колониально покоренная и разделенная между европейскими империалистическими державами Африка, не имеющая высокоразвитой (как Китай или Индия) цивилизационной идентичности и воспринимающая своей патриархально–языческой основой христианские и мусульманские прививки. Запад вместе с Восточнохристианско–Евразийской и Латиноамериканской цивилизациями, а, отчасти, и с колониальной Африкой, образовывает Макрохристианский мир — в котором, кроме собственно западных буржуазных держав, силой мирового значения выступает только Российская империя.
Отдаленную, функционально в большей (колониальной) или в меньшей мере связанную с Западом и Россией периферию образовывали: Мусульманско–Афразийская цивилизация, ведущие державы которой — Османская империя и Персия — внешне сохраняли политическую самостоятельность; порабощенная Индия с Юго–Восточной Азией — Индийско–Южноазиатская цивилизация; Китайско–Дальневосточный мир, представленный прежде всего вошедшими в принципиально различные русла дальнейшего исторического движения Японией, в полной мере сохранившей свой суверенитет и начавшей после революции Мейдзи (1867–1868 гг.) воспринимать передовые западные достижения (преимущественно в научно–технической и военной сферах), и формально независимым Китаем, все глубже увязавшим в неразрешимых внутренних противоречиях, усиливающихся в связи с последствиями его раздела империалистическими державами на сферы влияния.
Такая, утвердившаяся к началу XX в., структура означала преодоление самодостаточных цивилизационных ойкумен и интеграцию человечества в единую макроцивилизационную суперсистему. На этом окончательно завершается цивилизационно–региональная история и начинается действительная всемирная история — первым глобальным проявлением которой стала Первая мировая война.
Трансформация мировой макроцивилизационной системы в XX веке(Ю. В. Павленко)
Характеризуя состояние человечества к началу XX в., О. Шпенглер на исходе его первой трети писал, что господствующей силой «на этой небольшой планете» была «группа наций нордической крови под руководством англичан, немцев, французов и янки». Их политическая власть «покоилась на богатстве (везде курсив — О. Ш.), а богатство заключалось в силе их промышленности». Прочие же народы, «…будь они колониями или формально независимыми государствами, играли роль поставщиков сырья или покупателей. Такое разделение обеспечивалось армией и флотом, содержание которых предполагало богатство индустриальных стран… Уровень военной мощи зависел от ранга индустрии. Промышленно бедные страны вообще бедны, а потому не способны оплачивать армию и войну. Они политически бессильны, а потому… являются объектами экономической политики своих противников»284.
С точки зрения силы господство Запада (расколотого на два враждебных блока, к одному из которых оказалась пристегнута Российская, а к другому — Османская империя) базировалось, таким образом, на его военно–промышленном могуществе, на технике, порожденной и связанной, как подчеркивал немецкий философ, со специфической, «фаустовской» душой западной культуры. Для «…цветных — а в их число входят и русские — фаустовская техника не является внутренней потребностью, только фаустовский человек мыслит, чувствует и живет в этой форме. Ему она душевно необходима…»285
Однако угнетенные народы Востока оказываются способными заимствовать западную технику, используя ее в ряде случаев даже эффективнее, чем европейцы и северные американцы. «Тут начинается месть эксплуатируемого мира против своих владык. Бесчисленные руки цветных работают столь же умело и без таких притязаний, а это потрясает самые основания западной хозяйственной организации…. Центр производства неуклонно смещается, а после мировой войны цветные утратили и всякое почтение к белым»286. Это рассматривается О. Шпенглером в качестве симптома будущего краха Западной цивилизации, утрачивающей монополию на научно–технические знания и военно–промышленное преимущество над другими частями человечества.
Такие рассуждения имманентно содержат идею о неизбежной трансформации моноцентрического, при господстве Запада, мира начала XX в. в полицентрический мир начала XXI в., чреватый хантингтоновским «столкновением цивилизаций». И, как оказывается, великое противостояние социальных систем, миров капитализма и социализма, определявшее характер мировой политики в течение четырех десятилетий после окончания Второй мировой войны, как и большевистская революция, не говоря уже о революции Китайской или национальной борьбе, приведшей к падению британского колониального владычества в Индии, фундаменталистской революции в Иране и пр., как звенья одной цепи оказываются взаимосвязанными и получающими свое философско–историческое осмысление в контексте этого восстания незападных народов против западного господства.
Следует отметить, что в начале XX в. так думал не один О. Шпенглер. О том же, к примеру, в начале 20‑х гг. писал и А. Вебер. Отмечая, что «европейский дух играет революционизирующую роль в мировой истории»287, он констатировал, что «как бы сильно ни стремился европейский империализм, насаждающий на всем Земном шаре достижения современной цивилизации, употребить открывающиеся при этом возможности исключительно в своих целях», народы колоний и полуколоний «уже осознали возможность в дальнейшем использовать структуры европейской цивилизации для самоопределения». И далее немецкий культуролог продолжал: «Всем известный подъем антиимпериалистического движения… способен привести к тому, что охваченные этим движением регионы попытаются освободиться от пут европейского империализма, разрушив капиталистическую форму хозяйства, и вновь обрести себя в собственных экономических структурах, что в крайне гротескном виде и составило глубинный смысл проведенной… советизации России»288.
По–своему это понимали и большевики. Так, В. И. Ленин уже в годы Первой мировой войны писал о том, что социалисты должны «…не только требовать безусловного, без выкупа, и немедленного освобождения колоний… социалисты должны самым решительным образом поддерживать наиболее революционные элементы … национально–освободительных движений в этих странах и помогать их восстанию, — а при случае и их революционной войне — против угнетающих их империалистических держав»289. Лидер российских большевиков уже тогда ориентировался на единый антибуржуазный (в сущности антизападный) «фронт народов», не отдавая еще себе отчета в том, что революционный марксизм станет знаменем антибуржуазных сил преимущественно в незападных странах — в России, Китае, Латинской Америке и пр. Еще более на подъем антизападного движения в странах Востока большевики делают ставку с середины 20‑х гг., все более ввязываясь в гражданскую борьбу в Китае. Их целью становится лидерство над всеми антизападными силами мира, и они последовательно поддерживают антиколониальные выступления во всех частях Земного шара.
В середине XX в. такого рода намерения советских коммунистов прекрасно понимали многие западные интеллектуалы. Так, в первые годы после Второй мировой войны — на заре Холодной войны — А. Дж. Тойнби писал: «Сегодняшний страх Запада перед коммунизмом — это отнюдь не боязнь военной агрессии, как это было перед лицом нацистской Германии или милитаристской Японии… Оружие коммунизма, которое так нервирует Америку… — это духовное орудие пропагандистской машины. Коммунистическая пропаганда обладает собственным «ноу–хау» в отношении разоблачения темных сторон Западной цивилизации, показывая ее изнанку под увеличительным стеклом, с тем, чтобы коммунистический образ жизни предстал желанной альтернативой для неудовлетворенной части населения Запада. Коммунизм также ведет конкурентную борьбу за влияние на подавляющее большинство человечества, которое не является ни коммунистическим, ни капиталистическим, ни русским или западным, но живет сейчас в тревожном мире… между этими двумя враждующими твердынями»290.
План В. И. Ленина во многом был воплощен в жизнь. После победы во Второй мировой войне СССР добился грандиозных успехов в деле поднятия в мире антизападных настроений. Важнейшими вехами на этом пути могут считаться: гражданская война 1946–1949 гг. в Китае, завершившаяся победой коммунистов, провозглашением 1 сентября 1949 г. КНР и подписанием 14 февраля 1950 г. Договора о дружбе, союзе и взаимопомощи между СССР и Китайской народной республикой; образование коммунистической КНДР в 1948 г. и закрепление за Северной Кореей статуса самостоятельного государства по итогам Корейской войны 1950–1953 гг.; подъем национально–освободительной борьбы в Британской Индии и образование в 1947 г. на ее территории независимых государств Индии (Республика Индия с 26 января 1950 г.) и Пакистана; провозглашение 17 августа 1945 г. независимости Индонезии, с признанием ее независимости к концу 1949 г., после кровопролитной войны, западными государствами; победа коммунистов в Северном Вьетнаме, признанная Женевской конференцией 1954 г.; мощное антизападное, с широким использованием социалистических лозунгов, движение в арабских странах в 50‑е годы, узловыми моментами которого можно назвать революции в Египте (1952 г.) и Ираке (1958 г.), а также кровопролитную войну в Алжире, закончившуюся подписанием между ним и Францией Эвиантских соглашений в марте 1962 г.