И здесь следует подчеркнуть, что когда мы, ползущие пока что к Западу в этом смысле на четвереньках, витийствуем о том, что социальная справедливость — как нечто от социализма — должна быть похоронена, что жить мы будем лишь под знаком свободы — совсем как на Западе, то мы в очередной раз раскрываем себя не как приверженцы современных ценностей, а как поклонники хищнического, пришедшего из далекого прошлого капитализма. Или когда мы бьем в набат, что в западном мире «кончают» государственную собственность, то нашим радикал–реформаторам невдомек, что они наблюдают лишь очередное циклическое отклонение экономического маятника, что до этого — было, а когда–то после — снова будет оправданное нарашивание государственности в сфере экономической жизни. Мы же, не зная о несовпадении наших и «чужих» циклов, рушим и без того слабое государство под «модным» девизом «чем меньше государства, тем лучше».
Необходимо отметить, что любое общество функционирует, опираясь на свои экономические и социальные регуляторы. Именно регуляторы, действующие на полную мощность, обеспечивают обществу высокую жизнеспособность. И, наоборот, слабеющие регуляторы определяют упадок и гибель общества.
Величайшее достоинство Западной цивилизации — оснащенность регуляторами, способными к самонастройке и к разрешению на этой основе противоречий, возникающих по ходу движения. Регуляторы остальных цивилизаций, вполне эффективные в докапиталистическую эпоху в соответствующих природно–климатических зонах, в условиях западной колониальной экспансии оказались несостоятельными. В этом истоки не только стагнации, а то и деградации соответствующих цивилизаций, но и уродливого, прерывистого, мучительного развития в постколониальный период большинства из них (включая, в определенном смысле, даже милитаризировавшуюся Японию — до ее разгрома во Второй мировой войне).
Отсутствие регулирующих устройств, действующих в режиме гомеостаза, исключает «мирное» разрешение неизбежно накапливающихся противоречий. Последние разрешаются посредством войн, переворотов, расправы над собственным населением, режимами подавления свобод, воцарения деспотии. Наглядные примеры тому дает латиноамериканская история двух последних веков. Россия до революции, позже — СССР, и, наконец, новая Россия (расстрел Думы в октябре 1993 г., бойня в Чечне, перекрытие не получающими месяцами зарплат рабочими Кузбаса Транссибирской магистрали и пр.) также иллюстрируют отсутствие в стране подлинно эффективных регулирующих механизмов.
Лишь рынок и вызревший на его основе западный капитализм, лишь западная демократия как адекватная его природе социально–регулирующая система выработали в Новое время, в особенности после страшных испытаний 1914–1945 гг., эффект подлинно гомеостатического, самонастраивающегося регулирования, а значит и саморазрешения противоречий не в ходе беспорядочных скачков, а в процессе относительно нормальной эволюции.
И дело тут не только, а часто и не столько в эффективности. Напомним, что эффективность экономики Советского Союза в 30‑е гг. (при всей бесчеловечности отношения сталинского руководства к собственному народу) была не только сопоставима с эффективностью капитализма, но и в чем–то превосходила ее. По тем временам это признавали и друзья, и враги СССР за рубежом. Президент США Ф. Рузвельт, например, считал, что «будущее принадлежит идеалу, который будет представлять нечто среднее между капитализмом США и коммунизмом СССР»298. Но оказалось, что этот «монстр» бесславно рухнул, так и не приспособившись к новым вызовам, а капитализм уже к середине уходящего столетия переделал сам себя.
Рассмотрим и иные детали этой разрешающей противоречия трансформации Запада, в корне отличной от той, которая имела место в начале 30‑х гг., в годы преодоления Великой депрессии. Где–то к 60‑м гг. казалось, что на Западе уже вытеснено мелкое, питающее рыночные отношения, производство, что капитализм перестает быть саморегулирующимся, и окончательно становится государственно–монополистическим; что либеральные ценности саморегулирования вот–вот будут похоронены навсегда. Вытеснялось фермерство, вытеснялось мелкое предпринимательство.
И вдруг снова, как и в начале 30‑х гг., происходит резкая, вроде бы непредсказуемая трансформация. Оказалось, что компьютеризация, взятая на вооружение, открывающая широчайшие горизонты для предпринимательского кругозора, сделала одинаково эффективными и мелкие, и крупные предприятия, обеспечила очередной ренессанс саморегулирования. Более того, в условиях равного доступа к электронной информации небольшие и средних доходов фирмы оказались более мобильными и способными к необходимым в соответствии с велениями времени трансформациям. Снова явственно обнаружилась уникальная живучесть капитализма. И снова благодаря тому, что он оснащен регуляторами с разрешающими устройствами. Теми регуляторами, которые разрешают и преодолевают противоречия развития, причем и такие, которые кажутся в рамках данной системы непреодолимыми.
Что же это за регуляторы? Первый регулятор — рынок, в своем регулирующем ядре — товарных отношениях, делает строй живучим, обеспечивая превосходство сильным и жизнеспособным. Действие «невидимой руки» дает преимущество тем, у кого лучше качество, выше производительность, кто полнее видит спрос и лучше в нем ориентируется. Это — в «упрощенном» виде — механизм сведения индивидуального труда к общественно необходимому. Труд каждого переоценивается с точки зрения общественной необходимости. В ходе этой переоценки лучшему воздается, а у слабого — отбирается. Происходит автоматическое селекционирование, отделение сильных от слабых.
Но по мере усложнения социально–экономической жизни устойчивое развитие все в большей степени обеспечивается соединением механизмов рынка с регулирующей ролью государства, что на Западе становится очевидной реальностью после Мирового экономического кризиса и Великой депрессии конца 20‑х — начала 30‑х гг. Таким образом в качестве утвердившегося в западной (и, тем более, дальневосточной японского образца) экономике дополнительного, вошедшего в органический симбиоз с рыночным, фактора стабильности выступает государство с его колоссальными возможностями воздействия на социально–экономическое развитие страны.
Согласимся, ничем подобным не обладал Советский Союз, его экономика. Принцип государственной организации был самодовлеющим. Отсюда — неспособность к трансформации экономики страны. СССР держался, пока экономика была простой, экстенсивной и адекватной грубым командным механизмам. Но строй этот рухнул, когда условия изменились, когда экстенсивный тип воспроизводства должен был уступить место интенсивному, количественные подходы — качественным, простое — сложному. Рухнул именно как жесткая система, не поддающаяся эволюции.
Вторым разрешающим устройством, которое тоже выводило капитализм из тяжелых, тупиковых ситуаций, была демократия. Она же подстраховывала и действенность, изменчивость экономического регулирования. Демократия обеспечивает самонастройку через тонкие механизмы, побуждающие действовать целесообразно, посредством последовательных итерационных взаимодействий, через компромиссы и поиск обоюдной выгоды (а не по принципам: «кто не с нами, тот против нас» или «победа любой ценой»). В ходе эволюции самой демократии сформировалась система институций, позволяющих четко улавливать сдвиги в общественных интересах и разворачивать «корабль» в сторону, нужную для равновесия развития общества.
Таковы западные социально–экономический и общественно–политический регуляторы с мощными разрешающими устройствами, обеспечивающие планетарное шествие капитализма в прошлом и его (в обновленной форме) мировое преобладание сегодня.
Следует, однако, заметить, что в условиях сверхвысокого динамизма, порожденного эффективными механизмами западного общества, разрешение противоречий все чаще отстает от их накопления. В первую очередь это относится к накоплению в планетарном масштабе тех противоречий (экологических, между богатыми и бедными странами и пр.), которые в пределах отдельных высокоразвитых стран и регионов их компактного размещения (Объединенная Европа, Северная Америка) успешно разрешаются в последние десятилетия.
В итоге происходит перенакопление противоречий, а значит, и негативных последствий фактора высокого динамизма стран Западной цивилизации. Негативы эти, конечно же, «расходятся» по планете, тем более, что цивилизационная экспансия Запада (особенно — панамериканизма) нарастает, равно как и сопротивление ей со стороны приверженцев традиционализма среди представителей других цивилизаций.
Вначале казалось, что эти негативные тенденции планетарного масштаба касаются преимущественно экономики; в дальнейшем же становилось очевидным растущее пагубное влияние ускоренной вестернизации на состояние духовно–нравственной сферы, что может быть в наибольшей степени и вызывало протест и отторжение западных ценностей в иных регионах, в особенности в мусульманском обществе. Что же касается перенакапливаемых противоречий экономического свойства, то они и оказывались прямо–таки разрушительными для незападного (особенно — слаборазвитого) мира.
Иными словами, успешное преодоление наиболее развитыми странами Запада трудностей и противоречий традиционного капитализма внутри их самих не улучшило, а скорее ухудшило общепланетарное состояние человечества к концу XX в.
Вопиющим образом разверзается пропасть между богатыми и бедными государствами, причем наблюдается тенденция не только, а может и не столько, перехода вторых в категорию первых (это можно сказать о многих странах Азиатско–Тихоокеанского региона — АТР), но и обратного движения — деградации и обнищания другой категории стран, не только африканских, но в первую очередь — постсоветских. Последнее особенно ярко видно на примере Украины.
Катастрофа советского социализма(Ю. Н. Пахомов)
Запад, как было показано выше, смог обновить свои регуляторы жизнедеятельности и выйти во второй половине XX в. на новый уровень саморазвития и благосостояния. Противоположной оказалась судьба системы, проявившей крайний радикализм и отвергнувшей начисто стоимостные, т. е. рыночные, экономические саморегуляторы, а равно и спонтанное развитие в социальной сфере.