. Эти категории, по мнению американских социологов, могли использоваться как для описания реального поведения, так и для нормативных ожиданий, а потому выглядели адекватным инструментарием сравнительного анализа.
Последователи Парсонса (а следует заметить, что много представителей первой фазы исследовательской программы модернизации прошли его подготовку или находились под значительным влиянием его идей) не всегда разделяли осторожность метра относительно возможности исторической и географической локализации модерна и традиции, часто склоняясь к взгляду на Запад как источник модерного порядка и рутинно усматривая в «Остальных» (the Rest) малоподвижные — с точки зрения социальной мобильности, политического участия и экономического роста — сообщества, нуждающиеся в инъекции западных достижений.
Парадигматическим примером этих идеологических и интеллектуальных недостатков первой фазы исследовательской программы модернизации могут служить работы Мариона Леви. Издав в 1949 г. свою диссертацию, подготовленную под руководством Т. Парсонса324, Леви сделал шаг в направлении применения Парсонсовских абстракций к изучению отдельных обществ и сосредоточился на исследовании родственных отношений в современном ему Китае. В этой работе Леви, анализируя традиционную китайскую семью как институт, который выполняет такие функции, как дифференциация ролей, распределение (allocation) солидарности, экономическое распределение, политическое распределение, распределение интеграции и экспрессии, подчеркнул, что индустриализация, с которой он был склонен идентифицировать модернизацию, приведет к распространению универсалистских критериев, а также к эрозии уважения к родителям, которое было доминантной ориентацией действия, а, соответственно, обусловит изменения в структуре семьи, чтобы последняя могла реализовать функции, востребованные обществом (а признаком модерного общества является распределение профессиональных ролей на основе специфических навыков индивида).
Индустриализация по западному образцу и развитие массовых коммуникаций неизбежно подрывают традиционные структуры общества, обеспечивавшие социальное равновесие, заменяя их структурами, позволяющими поддерживать постоянные изменения: «Одной из специфических черт относительно модернизованного общества является специфический набор структур революционных изменений»325. Логическим выводом применения такой теоретической системы координат было суждение о неотвратимой модернизации Китая.
Создание КНР в 1949 г. стало еще одним подтверждением эвристичности идеи многовариантности социального развития и невозможности априорного определения направления общественных трансформаций. Даже пример Тайваня, который оставался в орбите капиталистической системы и достиг весомых успехов в плане экономического развития, не вписывается в модель Леви, поскольку экономическая модернизация, инициированная авторитарным государством, содействующим развитию, не сопровождалась автоматически модернизацией социокультурной и политической. Все это позволяет говорить о многочисленных капитализмах, функционирующих в разнообразных культурных средах, а не о единой его модели. Таким образом, заметное присутствие этнических китайцев среди капиталистов Южно–Восточноазиатского региона является свидетельством не столько модерности экономической организации последнего, сколько подтверждает существование специфического по своей институциональной инфраструктуре, политической среде и культурной легитимации «эрзацкапитализма».
Следует также заметить, что первая фаза исследовательской программы модернизации была склонна к «оптимистическому» прочтению классической социологии. Пересмотр положений первой фазы исследовательской программы модернизации и стал возможным благодаря более адекватной интерпретации работ основателей западной социальной теории. Проблемы модерна и перехода к нему всегда находились в центре внимания последних. Впрочем, интеллектуальное наследие таких мыслителей, как К. Маркс, М. Вебер и Э. Дюркгейм, ни в коем случае не поддается одномерной и однозначной интерпретации. Так, М. Вебер, делая ударение на «преимуществах» Запада в плане последовательного воплощения принципа целерациональности, вовсе не был склонен игнорировать антиномичность динамики модерна. Веберовская трезвость и реалистичность по отношению к феномену модерна даже интерпретировалась — явно ошибочно — как признак его убежденного антимодернизма326. Позиция другого мыслителя, которому обычно приписывается высокая степень однозначности — К. Маркса, также была далекой от канонической последовательности.
Характерным примером осознания К. Марксом всей сложности констелляций «модерна» может служить его концептуализация влияния Запада на то, что позднее приобрело название «третьего мира». Оптимизм относительно проникновения «Запада», персонифицировавшегося Британской империей, на «периферию» (репрезентованную Индией) не был однозначным. Мыслитель отмечал, что Англия может воплотить двойную миссию в Индии: первой задачей является разрушение, второй — обновление: уничтожение старого азиатского общества и закладывание материальной основы западного общества в Азии327. Это суждение контрастирует с реальными последствиями британского господства: Англия разрушила всю структуру индийского общества, и в то же время незаметно никаких признаков его обновления328.
Вышеприведенная мысль Маркса уже включает в себя квинтэссенцию хантингтоновской ревизии основной идеи первой фазы исследовательской программы модернизации о необратимости положительных социальных изменений, которую этот исследователь выдвинул в своих работах середины 60‑х — начала 70‑х гг. XX в. Предложив концепцию «политического упадка» как дополнение к теории «политического развития» (последняя постулировала движение обществ в направления приближения к западным достижениям), Хантингтон сделал в политической социологии шаг, аналогичный дарендорфовской инициативе дополнить парсонсовскую «теорию порядка» теорией конфликта. Со справедливой иронией Хантингтон заметил, что априорное предположение о том, что социальные и политические изменения осуществляются исключительно в сторону структурной дифференциации при игнорировании возможности интеграции социальных и политических структур, ведет к взгляду на любые события в развивающемся мире — включая революционные войны, перевороты и этнические конфликты, как на часть «политического развития». Другими словами, преданность представителей идеи прогресса была «настолько сильной, что она полностью исключала политический упадок как возможную концепцию. Политический упадок, равно как и термоядерная война, стал немыслимым»329.
Итак, проведенное исследование первой фазы исследовательской программы модернизации позволило проследить траекторию теоретико–методологических — в спенсеровско–дарвинистском и веберовско–парсонсовском континууме — и идеологических ориентаций этой школы. Идеологические измерения первой фазы исследовательской программы модернизации более плодотворно интерпретировать с точки зрения миссианизма чем конвенциональных концепций мессианизма.
Проведенный анализ позволяет поставить под сомнение оптимистичный взгляд первой фазы исследовательской программы модернизации на универсальную функциональность конфликтов, неизбежно ведущих к модерному обществу, которое, в свою очередь, моделируется по образцу западного социума.
Критики первой фазы исследовательской программы модернизации справедливо ставят под сомнение теоретическую и методологическую ценность абсолютизирования механистической дихотомии «традиция — модерность». В то же время историцистская релятивизация этих категорий или их полное отрицание в духе постмодернизма делают невозможным типологический анализ социальных феноменов и уничтожают дистанцию между историей и социологией, задачей которой является продуцирование «типовых концепций и обобщенных правил эмпирических процессов»330. Соглашаясь с тем, что социологический анализ, как и любое научное обобщение, обедняет полноту конкретной исторической реальности, М. Вебер справедливо подчеркивал большую точность социологических понятий.
Критика практики сравнения идеального типа западного социума с реальностью функционирования социальных институтов «незападных» обществ может быть корректной на микроуровне, а также может служить инструментом деконструкции идеологически нагруженных концепций на манер «ориентализма». Вместе с тем она не в состоянии отрицать очевидный «социальный факт» неравномерного — в пользу Запада — распределения экономических ресурсов, политического влияния и даже культурной гегемонии. Решение вопроса о ценностном преимуществе того или иного способа социальной организации возможно лишь в рамках индивидуального выбора; но последнее утверждение не отрицает возможности использования обобщенно–идеализированного опыта «реальных» западных обществ в качестве социального идеала.
Концепция политической модернизации раннего С. Хантингтона
Как это часто случается в истории социологического и политического теоретизирования, С. Хантингтон стал жертвой собственной славы, которая, в свою очередь, явилась результатом чрезвычайной популярности его трактата «Столкновение цивилизаций». Последний никак не может считаться высшим интеллектуальным достижением американского ученого и получил свою репутацию эпохального исследования благодаря влиянию вненаучных факторов, главнейшими из которых были завершение холодной войны и прекращение идеологического противостояния между сверхмощными державами, как затем и новые изменения общественного развития в мировом масштабе, внешней кульминацией которых стали события 11 сентября 2001 г. в США.