Нельсон Рокфеллер, губернатор штата Нью–Йорк, посетив в 1969 г. ряд стран Латинской Америки с целью сбора информации, отметил эту тенденцию к установлению военных авторитарных режимов, но в своем докладе он рассматривал этот феномен как положительный сдвиг: «Новый тип военного приобретает вес и часто становится главной силой конструктивных социальных изменений в Американских Республиках. Этот новый тип военного мотивируется возрастающим отвращением к коррупции, неэффективности и застойности политического порядка, а потому готов приспособить свою авторитарную традицию к целям социального и экономического прогресса»386.
Такое положительное восприятие авторитаризма вписывалось в господствующий «модернизационный» дискурс, один из видных представителей которого С. Хантингтон рассматривал и ленинские, и либеральные режимы как базирующиеся на участии граждан в политическом процессе. Впрочем, его понимание «участия» опиралось не столько на принцип волюнтаристского действия, сколько на способность политических институтов этих режимов инкорпорировать, мобилизовывать и контролировать население. Но, наверное, важнейшей чертой таких режимов была ориентация на ту или иную форму социально–экономических изменений, а это отвечало господствующему Zeitgeist (духу времени) и позволяло некоторым исследователям и политикам воспринимать их как «модернизационные». Наконец, упомянутый выше С. Хантингтон считал, что различия между политическими системами СССР, с одной стороны, и Великобритании и США — с другой, являются меньшими по сравнению с той пропастью, которая отделяет эти три страны с институционализированными политическими системами от обществ третьего мира, которые «модернизируются» и имеют низкую степень «упорядоченности».
В противоположность И. Валлерстайну, считавшему, что периферийные государства всегда являются слабыми, А. Г. Франк справедливо указывал на потребность метрополии в относительно эффективных государствах, способных поддерживать порядок и выступать в роли посредника в треугольнике метрополис — местные интересы — неоколониальное государство.
Неортодоксальность и новаторство взглядов А. Г. Франка обнаруживаются и в том, что он не ограничился анализом проявлений мирового кризиса в третьем мире. Он обращает свой исследовательский взгляд и на мир второй, то есть «социалистический лагерь». Ученый считает, что левые и марксизм как политическое течение переживали глубокий кризис в 70‑х годах минувшего столетия, что, в свою очередь, было следствием политико–экономического кризиса ленинских режимов. Sub specie historia утверждение о кризисе ленинизма в тот исторический период звучит теперь как общее место, но не следует забывать, что в те времена для большинства специалистов Советский Союз выглядел могущественным Бегемотом, существованию которого ничто не угрожало. А. Г. Франк считал, что, будучи интегральной частью мировой капиталистической системы, «социалистические» страны также оказались под действием кризиса, ведь, как вынужден был признать Л. И. Брежнев, «поскольку существуют широкие экономические связи между капиталистическими и социалистическими странами, отрицательные последствия нынешнего кризиса на Западе влияют и на социалистический мир»387. А лидер «социалистической» Болгарии Т. Живков высказывался еще более радикально: «Мы надеемся, что кризис, который приносит такой вред Западу, быстро кончится, поскольку он влияет на экономику Болгарии и создает ситуацию неопределенности для нее, а экономика страны в определенной мере зависит от торговли с Западом»388.
Такие заявления, которые прошли мимо внимания большинства «советологов», отражали глубокие проблемы ленинизма на институционном и идеологическом уровнях. Ведь сознавая себя альтернативой либеральному капитализму, марксисты традиционно приветствовали кризисы капитализма, усматривая в них потенциал для оживления революционных движений, которые при таких условиях могли получить шанс прийти к власти и осуществить «переход от капитализма к социализму».
Вместе с тем активная экономическая интеграция ленинских режимов с Западом, которая часто приобретала форму импорта технологий, имела своим следствием возрастание их отрицательного баланса торговли с 7 млрд долларов США в 1971 г. до 60 млрд в конце 70‑х годов. Более того, «социалистические» страны компенсировали импорт технологий с Запада с помощью экспорта в страны центра, который на две трети состоял из нефти, газа и полезных ископаемых, и лишь треть экспорта приходилась на промышленные товары. В то же время структура торговли между СССР и третьим миром имела такие же пропорции, но роль экспортера технологий уже исполнял СССР, закупая естественные ресурсы в странах, которые «развивались».
Все это, по мнению А. Г. Франка, свидетельствовало о том, что «социалистическая» экономика заняла промежуточное место в международном разделении труда, выступая по отношению к третьему миру в роли эквивалентной функции Запада по отношению к «Московскому центру». Кризис капитализма повысил стоимость импорта для социалистических стран и ограничил возможности их экспорта. Такая реакция на кризис стала свидетельством того, что действие закона стоимости распространялось и на социалистические страны, перечеркивая таким образом реальность сформулированного И. Сталиным особого закона стоимости для социалистической экономики. Вообще для А. Г. Франка конфликт между Востоком и Западом (ленинизмом и либерализмом) был не более чем дымовой завесой конфликта между Севером и Югом (индустриализированными первым и вторым миром и зависимым и недоразвитым третьим).
Экономический кризис социализма сопровождался кризисом политическим и идеологическим. Произошла «национализация» ленинских режимов в соответствии с моделью сталинской «легитимации» русского национализма. Вьетнамские коммунисты в свете обострения конфликта с Китаем осуществили «чистку» партии и вооруженных сил от этнических китайцев. Как советская версия идеологии ленинизма, так и ее китайская интерпретация утратили свой трансформационный потенциал и не предлагали никакой социалистической альтернативы капитализму.
А. Г. Франк также заметил, что националистические, региональные и религиозные чувства стали чрезвычайно мощными мотиваторами оппозиции ленинским режимам и в перспективе могли спровоцировать военные конфликты между социалистическими странами, поскольку он считал, что эти движения очень часто находились под контролем реакционных общественных сил и идеологий. Гражданские и межнациональные конфликты и полномасштабные войны на пространствах бывшего Советского Союза и Югославии стали наглядным подтверждением пророческой проницательности франковского прогноза.
Итак, кризис капитализма стал еще большим испытанием для его ленинских оппонентов, которые так и не смогли преодолеть его последствий и в течение следующего десятилетия прекратили свое существование как специфическая политико–экономическая и социокультурная формация.
Масштабные как по предмету, так и по целям и методологии исследования А. Г. Франка занимают видное место в истории социологической теории. Они стали классическими в дискурсе современных исследователей и продолжают стимулировать дальнейшие дебаты относительно острейших социальных проблем нашего времени. Но такая значимость франковских идей никоим образом не должна вести к некритической инкорпорации его выводов, не говоря уже о механистическом их применении.
Актуальность исследований А. Г. Франка можно оценить сразу в нескольких плоскостях. Он является одним из немногих социологов, которым удавались корректные прогнозы относительно тенденций общественного развития, причем не только в Латинской Америке, но и за ее пределами, что является дополнительным аргументом в пользу пристального внимания к его теориям и их утилизации. Исследователи современной, посткардозовской Бразилии, например, демонстрируют, что механизмы зависимости продолжают функционировать, продуцируя недоразвитие.
В объективности существования такого явления, как «новый мир долга», если воспользоваться остроумным выражением С. Стрейндж, не смог бы усомниться даже наиболее последовательный дюркгеймианец. А. Г. Франк убедительно показал, что задолженность является инструментом неоколониализма, который «перекачивает» прибавочную стоимость из стран периферии в центр. По подсчетам А. Г. Франка, этот переток капитала с Юга на Север в 80–90‑х годах XX в. ежегодно составлял около 100 млрд долларов США. С точки зрения задолженности, происходит слияние бывшего второго мира с третьим: «Венгрия выплатила кредиторам сумму, которая втрое превышает ее долг, при этом ее задолженность выросла вдвое! Если руководствоваться «буржуазным» законодательством, в любой «нормальной» капиталистической стране такая ситуация, вне всякого сомнения, уже давно была бы разрешена ради «общего блага» с помощью банкротства или облегчения режима долга. Тем не менее, эти преимущества цивилизации «первого» мира не распространяются на «второй» или «третий» миры. В течение 80‑х годов XX в. годовое обслуживание долга странами третьего мира требовало приблизительно 6,5% их ВВП. Даже военные репатриации Германии в 20‑е годы равнялись 2% и выросли до 3,5% в 1929–1931 гг., что стало одним из факторов подъема Гитлера, прекратившего эти выплаты»389. Результатом таких тенденций становится не развитие, а недоразвитие. Поэтому менеджмент задолженности и кризисов заменяет «развитие как свободу» (А. Сен).
Франковский акцент на справедливости и на приоритете равных возможностей по сравнению с эффективностью является чрезвычайно релевантным для современного украинского общества, поскольку господствующий дискурс украинского истеблишмента озабочен вопросом о перспективах экономического роста, тогда как возможность перехода от политики и идеологии роста к политике и идеологии развития, которое бы стимулировалось государством, использующим творческий потенциал демократии и создающим условия для общего благосостояния, не формулируется в качестве проблемы социологического познания и социальной практики