Более того, человек своей сознательной деятельностью может спрямлять ее течение, строя каналы, или тормозить ее, строя плотины.
Такова и река истории. В своем социально-историческом времени она в общем и целом, так или иначе идет из прошлого в будущее, от состояний рабства и крепостничества, сословного неравенства и абсолютизма, церковного мракобесия к периоду не стесненного феодальными рамками рынка, наемного труда, юридического равноправия, политической демократии, просвещения и далее; от 14-часового к 8-часовому рабочему дню и опять же далее.
И это так или иначе, с теми или иными противоречиями и «зигзагами» прогресс, движение по пути к «царству свободы», оплаченное большими или меньшими потерями и жертвами - человеческими, культурными, материальными.
И едва ли не главный вопрос здесь - как раз в выделенных нами «нюансах»: так или иначе, раньше или позже, с большими или меньшими потерями и жертвами мы будем двигаться по пути прогресса.
Так перед нами вновь встают вопросы о возможности, мере и последствиях воздействия общественного субъекта на «реку истории», а также об его ответственности за это воздействие.
Да, общественный человек способен спрямлять «русло» исторического процесса, спрямлять зигзаги истории.
Он способен строить «каналы», направляющие исторический поток в направлении прогресса и предотвращая «петли истории». Эти «каналы» могут быть подобны революциям - гезов в XVI в., Соединенных Штатов в XVIII в., парижских коммунаров в XIX в., большевиков в XX в., - не обошедшихся без крови, но ускоривших историю немерено. Но они могут быть подобны и Беломорканалу, ставшему одним из символов ГУЛАГа.
Человек способен строить «плотины» на пути исторического процесса, искусственно тормозя прогресс, задерживая, например, на столетия отмену крепостничества, как это произошло в нашей стране.
Он может поворачивать течение истории вспять, как это не раз делали фашисты и национал-социалисты на протяжении XX века в Европе и Латинской Америке.
Более того, человечество вообще может выбрать тупиковую ветвь инволюции и обречь историю на исчезновение, грозя самоуничтожением рода человеческого то ли в результате применения оружия массового уничтожения, то ли вследствие экологических, техногенных или каких-то иных глобальных катастроф (как тут не вспомнить пример «про-грессорской» деятельности по орошению пустынь Средней Азии водами Амударьи и Сырдарьи, приведшей к исчезновению Аральского моря).
Именно в силу принципиальной значимости этих проблем мы, в отличие не только от иных догматических ответвлений марксизма, своих догматических коллег прошлого и настоящего, но даже и от традиционно прочитываемой марксистской классики, на первый план выносим проблему границ активизма созидательно-творческой деятельности Человека и ответственности пассивно-недеятельностного конформиста, способствующего застою и/или регрессу.
Опыт XX века, практические результаты научно-технического прогресса, равно как и стремлений социальных творцов осчастливить человечество, показали всю противоречивость такого «активизма». Но именно противоречивость, а не однозначную неприемлемость. Ныне принято указывать на жертвы технического и социального прогресса, и это вполне справедливо, но не будем забывать о второй стороне медали. И дело здесь не только в том, что без НТП мы не могли бы пользоваться массой ныне абсолютно необходимых благ, радикально сократить детскую смертность и увеличить в полтора раза продолжительность жизни. И даже не только в том, что именно благодаря социально-творческим интенциям профсоюзных активистов, экологов и деятелей левых партий хотя бы часть человечества сегодня знает, что такое 8-часовой рабочий день, бесплатное среднее образование и минимальная социальная защищенность. Дело прежде всего в том, что при ослаблении активности позитивного (а объективно обусловленный критерий прогресса уже был показан) социально-творческого начала силы отчуждения вызывают еще большие жертвы и преступления. Искусственно заторможенные реформы и революции оборачиваются кровью жертв реакции, а культурнотворческие потери периодов «застоя» с их немузыкальной (А. Блок) жизнью сотен миллионов вообще трудно измерить.
Еще более важно помнить о том, что в социальной жизни всегда присутствует «активизм» не только слишком увлекающихся «прогрессо-ров», но и сил реакции. Еще двадцать лет назад эти слова выглядели бы как пропагандистское клише, но в начале нынешнего века, с его неоколониализмом и асимметричными войнами, активизм сил реакции становится вполне конкретным понятием, за которым стоит экономикополитическая и идеолого-культурная гегемония глобального капитала и его Alter Ego - фундаментализм и терроризм.
Открыто выступающие ныне идеологи протоимперии почти всегда исповедуют методологию социального «безразличия» (ко всему, кроме собственных доходов, власти и безопасности), но на практике не забывают навязывать всему миру свои однозначные представления о «добре» и «зле^. Впрочем, это ситуация, типичная не только для последних лет: вспомним хотя бы Первую и Вторую мировые войны.
Сказанное не снимает, однако, с нас ответственности за решение проблемы границ социально-творческого активизма. На предельно абстрактном уровне ее решение состоит в том, что социально-творческое воздействие общественного субъекта на историю возможно и необходимо в той мере, в какой оно содействует снятию отчуждения и прогрессу Человека.
Определение же этой меры - задача всякий раз конкретная и решается она реальными общественно-культурными силами, для которых всегда стоит дилемма, за правильность решения которой несет персональную ответственность каждый субъект. Каждый из социальных творцов в отдельности и их ассоциации в целом должны всякий раз решать задачу прохождения между Сциллой и Харибдой: с одной стороны, не перейти в своем созидательном энтузиазме границ, за которыми их благие намерения создания нового общества становятся дорогой в ад насилия и террора; с другой - не поддаться соблазну невмешательства, которое всегда оказывается злом потакания реакции, будь то мракобесие инквизиции, сталинский террор или отупляющая пропаганда стандартов общества потребления с его масс-культурой и философским безразличием к Человеку. И решение это всегда мучительно сложно, противоречиво, неоднозначно.
Такой подход непосредственно корреспондирует с акцентом современного марксизма на нелинейности общественного развития, возможности и типичности не только прогрессивно-поступательных реформ и революций, способствующих развитию человеческих качеств и росту производительности труда, но и реверсивных общественных процессов -контрреволюций и контрреформ. Такое попятное, реверсивное течение исторического времени становится особенно характерно тогда, когда прогрессивный активизм заходит слишком далеко (относительно объективных и субъективных предпосылок) в своих попытках продвижения к новому обществу, и обратное колебание маятника исторического процесса вызывает мощные регрессивные изменения. Последнее, в частности, характерно для постсоветских трансформаций.
Более того, как мы уже отметили выше, современный марксизм, особенно отечественный, показал, что в развитии общественных систем наиболее продолжительными и значимыми, а вместе с тем и наиболее сложными для исследования, являются не столько зрелые, развитые состояния, сколько длительные периоды возникновения и отмирания исторически-конкретных систем, связанные с образованием широкого круга переходных отношений, противоречиями революционных и контрреволюционных, реформаторских и контрреформаторских процессов. При этом данные переходы подчиняются некоторым специфическим закономерностям (нелинейное течение социального времени, мозаичность, расколотость социального пространства, более высокая, чем в стабильных системах, роль неэкономических детерминант перехода, господство неформальных институтов и мн. др.).
Таковы лишь некоторые аспекты диалектики социально-творческого освобождения и атрибутирующего «царство необходимости» социального отчуждения.
При этом в каждом из этих случаев происходит взаимодействие двух феноменов - творчества в мире культуры и социального творчества: включаясь в деятельность профсоюза (но не «желтого», естественно) или экологического движения, коммуны или кооператива (а их в мире сейчас действуют сотни тысяч), или любую другую из известных ныне простейших форм добровольных ассоциаций339, интеллигент получает открытое и в основном неотчужденное поле для своей новаторской деятельности, а «рядовой» участник этих союзов на практике сталкивается с необходимостью роста своих знаний, творческих способностей для участия в этой деятельности.
Так перед исследователем феномена социального освобождения встает вопрос о взаимосвязи мира культуры и мира отчуждения.
Мир отчуждения и креатосфера:
закон взаимообогащения прогресса культуры
и социального освобождения
Генезис человека как творчески-деятельностного общественного существа породил мощное и неисчезающее (в рамках предыстории) противоречие между творческой природой человеческой деятельности и господством ее отчужденных социальных форм. Первой мы обязаны существованием мира культуры (креатосферы), второму - социальным угнетением и несвободой^
Креатосфера по своей природе есть мир, живущий по законам, в принципе не совместимым с законами мира отчуждения. В первом господствует творческая деятельность, создающая вечные, всеобщие, неограниченные, открытые для распредмечивания ценности; во втором - производство отчуждаемых, потребляемых, ограниченных вещей (проще говоря, в мире культуры всем всего для всех всегда слишком много, «бери - не хочу»; в социально отчужденном мире всем всегда всего мало). В первом деятельность и отношение совпадают и их осуществляет свободная личность, субъект; причем результаты этой деятельности (саморазвитие творца и процесс созидания культурных ценностей) принципиально неотчуждаемы. Во втором господствует овещнени