не прав, когда на кухне с сочувствием говорит о том, как набили морду «черно.», пристававшему к нашей девчонке. Он более чем не прав: он катится к расизму, который несколько десятилетий назад казался невозможен в нашей стране, где девушки мечтали, чтобы за ними поухаживал джигит с Кавказских гор.
Но мы задаем другой вопрос: почему наш товарищ, все чаще неявно, на подспудно-бытовом уровне, но упорно катится к этой неправоте? И еще: почему он не хочет слышать, с раздражением выключая телевизор, интеллектуала, говорящего правильные вещи о равноправии наций, народов и рас, о важности диалога культур и традиций? Может быть, потому, что мультикультурализм, при всей формальной правоте лозунгов о равноправии культур, реально скатывается к безразличию по отношению к тем или иным отчужденным формам различных социальнобытовых, религиозных, экономических и т.п. отношений?
Может быть потому, что «простой» человек прекрасно понимает, что не может быть культурного равенства между полноправным и в большинстве своем хорошо обеспеченным представителем «среднего класса» Евросоюза и бесправным и в большинстве своем откровенно бедным иммигрантом? Что один будет навязывать силой (силой рынка и капитала) свои «цивилизационные» стандарты (по сути - стандарты их капиталом контролируемого рынка), а другой сбегать от этого давления в гетто реакционных форм религиозности и патриархальности?
Или потому, что он понимает, что не может быть культурного равноправия между полноправным гражданином Евросоюза и [нелегальным] мигрантом?
А еще потому, что «нутром» сомневается в том, что нормально пропагандировать однополую любовь. И, главное, «нутром» сомневается в том, что нормально и единственно-правильно отказываться от каких-либо эстетических и нравственных критериев, объявляя любое стремление к Истине, Добре и Красоте тоталитаризмом в духовной сфере.
А еще этот «простой» человек не верит интеллектуалу-постмодерни-сту в его проповеди мультикультурализма, ибо он очень часто сталкивается с тем, что такой интеллектуал все больше несет ему либо рыночно-симулятивный масс-культурализм, либо якобы элитный внекультура-лизм, отправляя массы на стадионы впадать в полунаркотический кайф от дергающейся под фанеру поп-звезды, а «элиту» - испытывать эстетическое наслаждение, любуясь закутанным в целлофан и обрызганным краской муляжом трупа.
Большинство «обычных» людей, если они не в полной мере отравлены миром отчуждения, потребительства и масс-культуры, обладают мощной инерцией реального бытия (работы, любви, общения) в мире несимулякров. Они обладают этой инерцией, ибо, не отличив реальных ценностей от имитаций, невозможно производительно трудиться, нельзя быть другом, нельзя рожать и воспитывать детей и делать все те обычные вещи, без которых невозможна реальная жизнь.
Так «обычный» человек в постмодернистском мире симулякров становится не только носителем интенций конформизма и консерватизма, но и хранителем классики - того, что Маркс и Лукач называли родовой сущностью человека.
В результате субъекту творческой деятельности в мире культуры «простой человек» (как носитель классики) оказывается ближе, нежели кажущийся его собратом представитель креативного класса, создающий симулякры в превратном секторе. Соответственно, кажущийся консервативным рабочий и его собрат, учительствующий в бедной государственной школе, окажутся по одну сторону «баррикад» - в пространстве-времени культуры, а креклы - по другую, в мире симулякров. Первые, при всем их кажущемся консерватизме, окажутся субъектами исторического прогресса, вторые, при всей их постмодернистской «продвину-тости» - регресса.
Здесь принципиально важны кажущиеся теоретическими экзерсисами «нюансы».
«Нюанс» № i. Классика (в производстве, культуре, человеческом общении) принципиально отлична от консерватизма, ибо она, в отличие от него, не устаревает. И это принципиально. Данная закономерность позволяет, в частности, объяснить, почему Ренессанс не был консервативной ностальгией. Он был восстановлением и развитием классики и как таковой оказался огромным шагом вперед, прогрессом.
«Нюанс» № 2. Вступающий в диалог с классикой, распредмечива-ющий ее сущность как бытия родовой сущности человека, футуризм оказывается тем самым способом ее развития, обогащения и, следовательно, созидания новой классики. Столь же верно и обратное: футуризм, не способный, распредметив, возродить (подобно Ренессансу) классику, оказывается ее зряшным отрицанием и потому оказывается в конечном счете регрессивен, обращен назад, и в этом смысле - консервативен^ Соответственно, консерватизм, в отличие от классики, есть ничто иное, как увековечивание (консервация) преходящего, исторически отжившего, регрессивного. Как правило, консервативным оказывается стремление к сохранению не феноменов креатосферы, не форм социального творчества (эти два класса феноменов принадлежат в большинстве своем к миру классики), а тех или иных атрибутов мира отчуждения: от устаревших технологий до тормозящих прогресс социальных отношений и институтов, равно как и продуктов духовного производства (но не Культуры).
«Нюанс» № 3. «Рядовые» представители трудящихся являются, как мы уже не раз говорили, носителями отнюдь не только классических традиций. В их жизнедеятельности может присутствовать и присутствует и собственно консерватизм, и подчиненность постмодернистскому манипулированию и т.п. Более того, именно они составляют основную пассивную основу конформизма.
Но! Но в этих социальных слоях присутствует и здоровая «классическая» традиция человека-труженика, несущая вечную «родовую сущность человека». Последняя, при прочих равных условиях, тем сильнее, чем в меньшей мере работник подчинен миру симулякров и глобальной гегемонии капитала.
Продолжим наши размышления. Человек, так или иначе выросший на классической культуре (что особенно характерно для наследников СССР), на уровне едва ли не социокультурных «инстинктов» отторгает отчужденные формы бытия, навязываемые ему то ли добуржуазными формами личной зависимости и порабощения человека (неприятие того же хиджаба и многоженства), то ли манипулятивной властью ТНК эпохи позднего капитализма (масса анекдотов о рекламе, проституции и олигархах в нашей, еще не до конца утратившей злое чувство социального юмора стране).
.. .Прежде чем мы обратимся к анализу причин сложившейся ситуации, еще раз подчеркнем: нам очень стыдно за тот рост национализма и расизма, который стал реальностью в нашей стране и в странах, где живут наши друзья, но мы не будем закрывать на это глаза. С этим надо разбираться, ибо проблема здесь не столько в том, что i0-i5 (а в 20i4 г. во Франции уже более 20) процентов населения голосует на выборах за националистов, сколько в том, что все больше и больше вполне нормальных французских и английских, североамериканских и русских рабочих и пенсионеров, студентов и учителей искренне не принимают того, что их родные города и поселки с глубокой историко-культурной традицией превращаются в чужое им место жизни, где господствует даже не чужая культура, а пыльные внекультурные симулякры.
Итак, перед нами стоит вопрос: почему мы считаем мультикультурализм питательной средой для распространения идей и практик и правых глобалистов, и правых националистов? И на Западе. И на Востоке. И в России.
МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ КАК КОНФОРМИЗМ, или Еще раз о цивилизационном подходе и критериях прогресса
Поиск ответов на поставленные выше вопросы потребует от нас небольшого экскурса в социальную философию марксизма. И не потому, что авторы выросли на этой методолого-теоретической базе, но потому, что иным путем ответы найти не получается. В самом деле, остаемся ли мы в русле позитивистского описания своеобычности каждой из бесконечного множества цивилизаций, уходим ли мы в пространства отрицания «больших нарративов» и деконструкции постмодернизма - в любом случае мы не можем найти обоснованный ответ на вопрос о критерии, позволяющем нам сказать «да» или «нет» хиджабу или пирсингу во всех местах, многоженству или торговле живым товаром.
Констатация многообразия цивилизаций и/или отказ от «больших нарративов обязывает исходить из уважения к своеобычности каждого из социокультурных пространств: если у вас принято съедать на ужин наиболее достойных из своих близких или убивать в случае смерти вождя его любимых лошадей, слуг, а также любимых жен; или загонять в гроб треть населения страны при строительстве великого города; или отправлять в ГУЛАГ инакомыслящих - это ваше дело. У каждого своя цивилизационная специфика. Цивилизация племени NN требовала жертвоприношений, и ныне мы смотрим блокбастеры, в величественном финале которых десятки людей отправляют мучительно умирать в море на горящем корабле погибшего великого воина. А в России XVIII века цивилизационная специфика обусловливала использование труда крепостных, и восхищающиеся красотами Санкт-Петербурга туристы со всего мира «забывают»
о том, что они ходят по костям миллионов людей. Адепты «советской цивилизации» искренне считают инакомыслящих врагами народа. «Цивилизационный код» США построен на том, что об уничтожении индейцев вспоминать в приличном обществе «не принято».
И авторы отнюдь не преувеличивают. Мы просто констатируем методологический принцип: в рамках позитивизма и/или постмодернизма критерия для выводов о прогрессивности или регрессивности «цивилизационных особенностей» нет и быть не должно.
Или он все же есть? Или все же есть некие всеобщие и вечные «цивилизационные ценности»: неприкосновенность частной собственности, свобода и гарантии рыночных сделок, парламентская демократия, свобода слова?
И опять-таки мы не ерничаем: разговор идет о методологии. Свобода бизнеса - это «естественное» благо всякой цивилизации или историческая специфика рыночно-капиталистической общественно-экономической системы? Крепостничество - это атрибут аристократизма, сиречь цивилизованности («Будь плохонький, да если наберется душ тысячки две родовых, тот и жених.» - это Александр Грибоедов) или все же специфика феодализма? И еще: можем ли мы считать, что наемный труд -форма более прогрессивная, чем рабовладение, а парламентская демократия - чем абсолютная монархия? Или здесь тоже нельзя применять критерии прогресса?