Эта точка зрения господствовала и среди ученых СССР, где дискуссия о т. н. «азиатском способе производства» шла достаточно активно, но как бы на периферии общественной мысли, хотя для критически мыслящих марксистов она была одним из наиболее значимых вопросов философии истории и политической экономии. Тезисы о наличии «поголовного рабства», азиатской деспотии (интегрирующей в синкретичном единстве экономическое, политическое и духовное подчинение индивида иерархически организованной тотальности-государству), «рентного способа эксплуатации», принципиальной несводимости добуржуазного Востока к лекалам добуржуазного Запада активно обсуждались в СССР (эти дискуссии хорошо освещены в ряде работ Р.М. Нуреева, который предложил авторскую версию обобщения этих положений и даже поддержал широко распространенную на Западе - и, на наш взгляд, малодоказательную, базирующуюся на внешней, как у ежа и половой щетки, абстрактной общности - идею о наличии прямой параллели между азиатскими деспотиями и строем СССР; см.: Нуреев Р.М. Экономический строй докапиталистических формаций. Душанбе: Дониш, 1989; Он же. Азиатский способ производства как экономическая система // Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти. М.: Наука, 1993); Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб., 2011 и др.
Данная дискуссия активно велась и в странах «Мировой социалистической системы» (укажем на работу: Текеи Ф. К теории общественных формаций. Проблемы анализа общественных форм в теоретическом наследии К. Маркса. М., 1975). Есть немало работ (к сожалению, мало нам мало знакомых), по-священых специфике добуржуазных систем и их трансформации в капитализм, и у зарубежных марксистов.
В постсоветской России эта дискуссия была продолжена (см.: Семенов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место в истории человечества и России. М., 2008). Более того, она нашла несколько неожиданное продолжение в гипотезе о существовании двух матриц национальных экономик (аналогия западного и азиатского способов производства). Эта гипотеза развивается в работах таких авторов, как: Бессонова О.Э. Раздаток: институциональная теория хозяйственного развития России. Новосибирск, 1999; Она же. Раздаточная экономика России: Эволюция через трансформации. ^
вершенность, она все же дала определенные результаты, значимые для марксистской теории добуржуазных обществ.
Среди них, в частности, выводы о (i) сращенности различных форм общественных отношений (производственные отношения, формы насилия и неэкономического принуждения, социальные взаимодействия, государство) на ранних этапах развития общественно-экономической формации; (2) сильной детерминации форм социально-экономической организации производительными силами, которые, в свою очередь, на ранних этапах развития были жестко зависимы от особенностей природной среды, что едва ли не наиболее ярко проявило себя в условиях систем, основанных на ирригационном земледелии; (3) высокой степени устойчивости, инерционности таких систем и т.п. Неслучайно, что эти выводы сделаны многими сторонниками и марксизма, и цивилизационного подхода: и те, и другие базируются на одних и тех же, по большому счету, исторических источниках. Но объяснение причин и закономерностей этих феноменов, выводы для будущего у сторонников разных подходов существенно различаются.
В рамках марксистской теории можно показать, что феномен (i) фиксируется как закономерность раннего этапа развития социальноэкономической формации. С точки зрения историко-генетического подхода такой синкретизм будущих многообразных форм есть норма, а не исключение. Так, молодой побег есть синкретичное единство будущего многообразия элементов дерева (в ростке яблони еще нет ни ствола, ни листьев, ни плодов, которые появятся позже, но от этого этот росток не перестает быть яблоней). Ранний капитализм не содержит в себе сложных производных форм капитала, но это капитализм. Подобно этому и ранние общества в синкретичном, слитом в единый феномен, содержат в себе формы будущей сложной структуры обществ. В результате азиат-
^ М., 2004; Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М., 2000. На наш взгляд, выделение этих «матриц», так же как и параллели азиатского способа производства и советской плановой экономики, базируются на, как уже было отмечено, не более чем внешнем сходстве, связанном главным образом с наличием единой государственной бюрократии, выполняющей определенные хозяйственные функции, и отсутствием товарного хозяйства. Такие абстрактные обобщения мало что дают науке. Другое дело, что в социально-экономической системе СССР, действительно, было немало черт сохранявшихся от Российской империи добуржуаз-ных отношений (от натурального хозяйства и рудиментов общины до элементов внеэкономического принуждения и позднефеодальной иерархии). Подчеркнем: спор об этих исторических аспектах сугубо актуален, ибо выводит на современные проблемы выбора путей развития нашей страны и ее экономики (см.: Шевченко В.Н. Модернизация российского общества или особый путь развития? // Современное государство, социум, человек: российская специфика. М.: ИФ РАН, 20i0. С. i02-i54).
ская деспотия становится синкретичной формой и производственных отношений (преимущественно основанный на традиции способ координации, базирующийся тем не менее на общественном разделении и кооперации труда, присвоение прибавочного продукта государством-державой и личная зависимость работника от этого же субъекта, который одновременно выступает и в роли протонадстройки). Точно так же на этом этапе в общественном сознании, неизбежно имеющем господствующую форму религии, синкретично сращены образование, наука, искусство, мораль и собственно религия. Таким образом специфические черты азиатских деспотий получают вполне рациональное историкоматериалистическое диалектическое (в частности, акцентирующее специфику генезиса) объяснение, не требующее апелляций к трансцендентальным, вытекающим то ли из неких непознаваемых религиозных оснований, в которые можно «только верить», то ли к особенностям «крови» (последнее делает, в частности, В.Д. Соловей160).
Феномен (2) в этом случае также теоретически квалифицируется не как некий вечно-значимый «географический фактор», а как особенность генезиса производительных сил добуржуазных обществ, которые на доиндустриальной стадии действительно в значительной степени зависят от особенностей природной среды. Особенно эта зависимость велика в условиях, когда для общества еще недоступны ни железные орудия труда, ни запряженная лошадью или быками повозка, ни водяная или ветряная мельница. Соответственно, на этом уровне развития производительных сил значимый прибавочный продукт может быть получен лишь на базе общественно-организованного ирригационного земледелия, технология которого едва ли не решающим образом определяет все основные формы общественной организации этих обществ.
Эта ситуация рождает, как мы уже отметили, феномен (3) - крайне инерционную общественную систему, в которой традиции, охраняющие единство социума, оказываются главным атрибутом и социально-экономической организации, и религии, превращаясь в атрибут «восточной цивилизации», ригидность которой, в частности, стала одной из базисных причин того, что страны, принадлежащие к этому типу социумов, «опоздали» к «старту» массового капиталистического развития в Западной Европе и США, превратившись в итоге в мир «периферии».
Сказанное - лишь краткий набор иллюстраций, показывающих, как марксистский подход помогает раскрыть причины и следствия специфических форм развития тех или иных социумов. Для этого необходим «всего лишь» историко-генетический подход, акцентирующий специфику разных стадий генезиса и эволюции общественно-экономической формации и исследующий диалектику прямой и обратной детерминации взаимодействия производительных сил и производственных отношений, базиса и социополитических, а также лежащих в сфере духовного производства и культуры отношений.
И все же, будем самокритичны, в области теории добуржуазных социально-экономических систем мы не найдем столь же целостную и стройную картину, как в «Капитале», раскрывающем анатомию классического капитализма. Но мы найдем очень важные характеристики инвариантов и специфических особенностей добуржуазных способов производства, существенно отличных от простейших схем сталинского истмата с его «пятичленкой».
Прежде чем приступить к поневоле краткой характеристике-напоминанию основных закономерностей этих способов производства, позволим себе методологическую ремарку. В общественных науках многие авторы, абсолютизирующие позитивистскую методологию, часто следуют правилу «искать там, где фонарь, а не там, где потерял»: они исследуют только прежде всего те феномены, где имеются некоторые достоверные данные. Те же сферы, где данные непосредственно недоступны или где их поиск и интерпретация сопряжены с немалыми методологическими и теоретическими затруднениями, эти исследователи предпочитают обходить своим вниманием. Так, в экономической теории современного капитализма это приводит к тому, что все процессы, о которых нельзя найти статистические данные, просто считаются несуществующими. В истории добуржуазных обществ происходит нечто подобное: поскольку подавляющее большинство источников описывает войны, [прото] политические и идеологические феномены и концентрирует свое внимание на представителях элиты, постольку и история предстает как по преимуществу история войн, династических интриг и религиозных процессов161.
Однако есть и другая история. Ей посвящено гораздо меньше работ, а в тех, что написаны, прослеживается сильное влияние (причем подчас стихийное, неосознаное) марксистской методологии. Это история производительных сил и производственных отношений. И вот эта история позволяет выделить ряд существенных моментов, доказывающих правомерность и конструктивность марксистской философии истории.